Над кукушкиным гнездом (др. перевод) - Кизи Кен Элтон. Страница 48

— И что он должен был отдать правительству?

— Все. Племя, деревню, водопад…

— Теперь я вспомнил, ты имеешь в виду водопад, где индейцы били острогой лосося, еще давно. Да-а. Но, насколько я помню, племени выплатили огромные деньги.

— Так они сказали и ему. А он спросил: «Сколько можно заплатить человеку за то, что он живет? И сколько можно заплатить человеку за то, что он — это он?» Они не поняли. И племя не поняло. Они стояли перед нашей дверью, у всех на руках были чеки, и спрашивали, что теперь делать. Все просили, чтобы он вложил их деньги куда-нибудь или сказал, куда идти, или купил ферму. Но он уже был маленький. И пьяный. Комбинат победил его. Они любого победят. И тебя тоже. Разве они допустят, чтобы где-то разгуливал такой большой, как папа, если это не один из них? Ты понимаешь?

— Да-а, кажется, понимаю.

— Вот почему тебе не следовало разбивать это окно. Теперь они знают, что ты большой, и вынуждены объездить тебя.

— Как объезжают мустанга, а?

— Нет-нет, послушай. Они объезжают по-другому. Обрабатывают так, что нельзя бороться! Вставляют всякие штуки! Внутрь. Начинают сразу, когда видят, что ты становишься большим, тогда принимаются за работу: вживляют в тебя свою грязную технику, пока ты еще маленький, и так продолжают, продолжают, и вот ты готов!

— Спокойно, приятель, ш-ш-ш.

— А если сопротивляешься, то заставят…

— Не горячись, Вождь. Остынь, тебя услышали.

Он лег и затих. Постель моя стала горячей. Заскрипели резиновые подошвы — вошел черный с фонариком проверить, что за шум. Мы лежали, не шелохнувшись, пока он не ушел.

— В конце концов он спился, — прошептал я. Я уже не мог остановиться, мне нужно было рассказать все. — Последний раз я его видел мертвецки пьяным в кедровнике, и, когда он подносил бутылку ко рту, казалось, что это не он тянет из нее, а она вытягивает из него последние силы: он так высох, сморщился и пожелтел, что даже собаки его не узнавали, и мы вынуждены были вывезти его из кедровника на пикапе в Портленд, умирать. Я не хочу сказать, что они его убили. Они сделали с ним что-то другое.

Я вдруг страшно захотел спать. Не было сил говорить. Еще раз подумал о том, что наговорил, и мне показалось, что совсем не это хотелось сказать.

— Я говорю не то, да?

— Да-а, Вождь, — повернулся он на кровати, — черт знает что такое.

— Я хотел сказать о другом. Я просто не могу словами выразить. Это не имеет смысла.

— Я не сказал, что в этом нет смысла, Вождь. Я только сказал, что это черт знает что такое.

После этого он опять надолго замолчал, я уже решил, что он уснул. Жаль, я не пожелал ему спокойной ночи. Я глянул на него, но он отвернулся от меня. Рука его лежала поверх простыни, и я видел на ней наколки из тузов и восьмерок. Она большая, подумал я, мои руки были такими же большими, когда я играл в футбол.

Хотелось протянуть руку и коснуться татуировки, проверить, жив ли он. Что-то он лежит ужасно тихо, говорю себе, нужно коснуться его и проверить, не умер ли он…

Ложь. Я знаю, что он жив. Не для этого я хочу коснуться его.

Хочу коснуться его, потому что он человек.

Тоже ложь. Здесь есть и другие люди. Мог бы хотеть коснуться их.

Хочу коснуться его, потому что я… гомосек!

Неправда. Просто один страх прячется за другим. Если бы я был одним из этих, то хотел бы от него другого. Я хочу дотронуться до него потому, что он — это он.

И только я хотел протянуть руку, как он говорит: «Слушай, Вождь, — и поворачивается в постели в мою сторону вместе с одеялом. — Вождь, слушай, почему бы тебе не поехать вместе с нами завтра на рыбалку?»

Я не отвечаю.

— Ну, что скажешь? По моим расчетам, мероприятие будет — закачаешься. Знаешь, какие тетки приедут нас забирать? Они мне и не тетки вовсе, просто девочки, работают танцовщицами, я с ними познакомился в Портленде. Так что скажешь?

В конце концов пришлось сознаться, что я один из нуждающихся.

— Кто?

— На мели, понимаешь?

— A-а, — сказал он. — Да-а, я об этом не подумал.

Снова он минуту молчал, почесывая пальцем шрам на носу. Палец остановился. Он приподнялся на локте и посмотрел на меня.

— Вождь, — произнес он медленно, смерив меня взглядом. — Вот когда ты был нормальных размеров, когда в тебе были твои шесть футов семь или восемь дюймов и вес двести восемьдесят фунтов, ты мог, скажем, поднять что-нибудь размером с пульт управления в ванной?

Я прикинул в уме: пульт, вероятно, весит не больше тех бочек с маслом, которые мне пришлось тягать в армии, — и сказал ему, что когда-то, по всей видимости, мог.

— А если бы ты снова стал таким же большим, смог бы еще поднять его?

Я ответил, что, вероятно, да.

— К черту вероятно. Я хочу знать, сможешь ли ты поднять его, если мне удастся сделать тебя таким же большим, как раньше? Если обещаешь, то не только пройдешь мой специальный курс атлетизма за так, но и получишь десятидолларовую поездку на рыбалку — бесплатно! — Он облизнул губы и откинулся на подушку. — И мне дашь хорошие шансы, это уж точно.

Он лежал и посмеивался над какой-то своей мыслью. Когда я спросил, как это он собирается сделать меня снова большим, он не дал мне договорить и приложил палец к губам.

— Такой секрет не выдают. Я же не сказал, что собираюсь рассказать как? Знаешь, накачать человека опять до нормальных размеров — это секрет, которым нельзя делиться: может попасть в руки врага. Да и ты вряд ли заметишь, что это уже происходит. Но даю тебе слово, будешь следовать моей программе тренировок, много чего добьешься.

Ноги его мелькнули в воздухе, он сел на край кровати и поставил руки на колени. Тусклый свет шел через его плечо из поста и освещал сверкнувшие в темноте зубы и один горящий глаз, которым он глядел на меня. Его бойкий голос аукционщика негромко разносился по палате.

— Представляешь, Большой Вождь Бромден чешет по бульвару. Мужчины, женщины, дети смотрят на него, задрав головы: ну и ну, что за великан меряет улицу шагами по десять футов и голову наклоняет под телефонными проводами? Топает по городу, останавливается только ради девушек, а вы, остальные телки, даже не становитесь в очередь, разве что если у вас титьки как дыни и красивые, сильные, белые ноги, такие длинные, чтобы можно было обхватить его мощное тело и сцепить их на спине, да если из вас брызжет теплый сок, сладкий, как масло с медом…

Он все говорил и говорил в темноте, все раскручивал свой рассказ, как все мужчины будут бояться, а все девушки вздыхать обо мне. Потом сказал, что прямо сию минуту идет вписывать меня в свою рыбацкую команду. Он встал, снял полотенце с тумбочки, обмотал его вокруг бедер, надел кепку и остановился рядом с моей кроватью.

— Ого, парень, слушай, что я тебе скажу. Женщины сами будут тебя просить и ставить подножку, чтобы уложить на пол.

Неожиданно он вытянул руку, одним движением развязал на мне простыню и сбросил одеяло, оставив меня голым.

— Смотри-ка, Вождь. Хо! Что я говорил? Ты уже вырос на полфута.

Смеясь, вдоль ряда кроватей он направился в коридор.

Надо же, две шлюхи едут из Портленда, чтобы взять нас на рыбалку в море на катере! Трудно было улежать в постели до шести тридцати, когда зажигают свет.

Я первым вышел из спальни, чтобы глянуть на список, который все висел на доске объявлений рядом с дежурным постом, и проверить, действительно ли есть там моя фамилия. Большими буквами вверху было выведено: ЗАПИСЬ НА РЫБАЛКУ В ОТКРЫТОМ МОРЕ, потом стояла подпись Макмерфи. Сразу за ним первым номером шел Билли Биббит, третьим записался Хардинг, четвертым — Фредриксон, и так до номера десять, где никто еще не записался. Моя фамилия там была последней, напротив девятки.

Я и в самом деле еду на рыбацком катере вместе с двумя шлюхами!? Чтобы поверить в такое, я повторял это про себя снова и снова.

Трое черных протиснулись, встали впереди меня и начали читать список, водя по нему серыми пальцами; наткнулись на мою фамилию и обернулись с ухмылками: