Как бороться с «агентами влияния» - Бобков Филипп Денисович. Страница 30

* * *

Теперь о непосредственной работе с диссидентами и «правозащитниками». Первая связь их с зарубежной организацией НТС обнаружилась еще до создания 5-го Управления – это дело Гинзбурга, Галанскова, Добровольского и Лашковой. Группа намеревалась издавать газету «Посев», именуя себя ее московским отделением. Антисоветский характер затеи был очевиден. Процесс был громким – весь мир оказался вовлеченным, а нашим властям хотелось и влияние сохранить, и уйти от того негатива, который серьезно стал сказываться на обстановке в государстве. Ситуация дошла до того, что в отделе информации ЦК КПСС родилась идея обвинить КГБ в фальсификации дела. В первый день судебного процесса Андропов (к этому времени он уже был шесть месяцев на посту Председателя КГБ) позвонил мне с вопросом: «Есть ли среди обвиняемых агенты КГБ?». Отрицательный ответ не успокоил, к вечеру меня вызвал его первый заместитель Цвигун и в присутствии начальника секретариата Крючкова стал буквально настаивать на том, что дело создано руками агентуры. То ли очень хотелось выявить провокацию предшественников (дело возникло при Семичастном), то ли страх одолевал (можно ли возразить против глупости, рожденной в самом ЦК КПСС?). Должен сказать, что Андропов, в отличие от Цвигуна, не побоялся отстоять истину, не отошел в сторону. Дело Гинзбурга с доказательной стороны не вызвало вопросов у суда.

Этот процесс раскрыл нам многие вещи. КГБ, который противостоял попыткам подрыва устоев государства, никто не поддерживал. Запад своих сторонников в обиду не отдавал – включились в защиту Гинзбурга все самые мощные артиллерии психологических центров холодной войны.

В такой обстановке вполне логичным было появление на политической сцене группы Якира и Красина. Разворачивалась борьба с мнимым возвратом к сталинизму, усердно и активно разыгрывая эту карту, «холодные» центры Запада вовлекали в нее все новых людей, поверивших в искусственно создаваемый ажиотаж. Петр Якир не отличался особыми качествами организатора, могущего организовать какое-либо движение, но авторы сценария новой идеологической диверсии сделали безошибочный выбор – Петр, сам того не осознавая, замечательно справился с ролью, на которую его назначили. Вокруг Якира возникала группа, которая размахивала им самим, как знаменем. Зарождалась не оппозиция, а четко и жестко организованное полуподполье. НТС поддерживал эту организацию и морально, и материально. Конечно, это уже была угроза строю государства, мы не могли этого допустить. В ответ же в нас летели обвинения: «душители свобод». Но свой строй защищает каждая уважающая себя страна.

…Уже после того, как распался Советский Союз, в Москву из Парижа приехал писатель Владимир Максимов. В печати и на телевидении он выступал с обвинением тех, кто допустил развал страны. В ходе беседы Максимов бросил мне фразу: «За анекдоты-то вы сажали, а настоящих врагов…». Отвечая, я указал на взлет карьер нескольких человек, начиная с Гамсахурдиа и Эльчибея (к тому времени они заняли посты президентов Грузии и Азербайджана), и сказал: «Но это же – все члены редколлегии журнала «Континент», главным редактором которого по поручению американских спецслужб стали вы, когда уезжали из Советского Союза для чтения лекций в Германию. Журнал вел активную антисоветскую пропаганду, сыграл свою роль в развале СССР. О каких же анекдотах идет речь?».

Поскольку про анекдоты, стишки, за которые якобы 5-е Управление могло упечь кого-то за решетку, говорили много, придется мне еще раз ответственно заверить: не было такого в нашей практике. Репрессивные меры если и применялись, то только лишь в случаях серьезных противоправных действий. Но и в этих случаях несовершенное законодательство связывало нас по рукам и ногам. Особенно формулировки статьи 58–10 и 70-й УК РСФСР, в которых упоминалась лишь одна форма подрыва власти – антисоветская агитация и пропаганда. Под нее подпадало и создание подпольных антигосударственных группировок в целях подрыва конституционного строя, и изготовление и распространение антисоветских листовок и иных печатных материалов, и организация нелегальных типографий – одним словом, самые разнообразные правонарушения. Уже в перестроечное время на обсуждение Съезда народных депутатов была вынесена новая редакция статьи 7 УК РСФСР, где была сделана попытка конкретизировать состав преступления. Но съезд только ограничил действие этой статьи новой редакцией: «Подлежат наказанию лишь те лица, которые публично призывают к свержению конституционного строя» – лишив тем самым конституционный строй юридической защиты.

Очень симптоматично, что возникшие после СССР новые государства, принимая поправки к своему законодательству, ввели в уголовные кодексы статьи, близкие по редакции к той, которую отверг общесоюзный съезд. И любопытно, что инициаторами таких поправок выступили бывшие народные депутаты СССР от союзных республик, которые раньше дружно возражали против указанного проекта на всесоюзном съезде. Очевидно, своя рубашка оказалась ближе к телу…

Хотелось бы затронуть еще одну тему, которую очень любят муссировать очернители советской истории, и в частности органов советской госбезопасности. Нам приписывают так называемую «карательную психиатрию», говорят, что «психушки» играли роль тюрем. Но как такое могло бы быть возможным, если даже юридически КГБ не имел никакого права направлять туда граждан? Решение о принудительном лечении мог принять только суд. Да, Андропов вносил предложения о строительстве новых психиатрических лечебниц, но не потому, что их не хватало и он якобы намеревался заменить ими тюрьмы. Система медицинского обслуживания населения, созданная в советское время, включала наряду со стационарными больницами, поликлиническим обслуживанием еще и сеть диспансеров: туберкулезных, венерических, психиатрических. Это позволяло не прибегать к массовой госпитализации больных, которых можно было обслуживать и лечить диспансерным наблюдением. Этот опыт был перенят у нас США. Сами психиатрические больницы имели несколько типов – общие и специальные. Последние предназначались для больных, представляющих опасность для общества. Повторюсь: направлялись они туда по заключениям психиатров и приговору судей. КГБ к тому не имел никакого отношения.

Психиатрические больницы специального типа находились в ведении МВД СССР (всего их было в стране 90), так как необходимо было обеспечивать охрану, а медицинское обслуживание осуществлялось Минздравом. Желание передать больницы в полное ведение Минздрава, на чем, кстати, настаивал министр внутренних дел Н. Щелоков, поддерживаемый КГБ, так и не осуществилось. Минздрав не хотел и не имел возможностей брать на себя заботы по охране. Столкнувшись в силу необходимости с больницами специального типа, в КГБ поразились их состоянием. Строения начала века, ветхие, затхлые, без элементарных удобств помещения, скученность больных, предоставленных самим себе. Не лучшим оказалось положение и в психиатрических больницах общего типа. Выяснилось, что за годы советской власти в стране не было построено ни одной психиатрической больницы. Можно ли было оставаться равнодушными? Андропов настоял на совместной с Минздравом записке в правительство о строительстве новых психиатрических больниц. Не для содержания инакомыслящих, а для создания нормальных условий больным, уже находившимся на лечении. Предполагалось построить около 12 современно оборудованных больниц. Удалось только две: в Ташкенте и в Алма-Ате. Такова истина.

* * *

Вернусь к событиям 70-х годов. Тогда особенно сильно стала заметна инертность ЦК партии в области идеологической работы, формализм в проводимых мероприятиях, пассивность. Андропова сильно беспокоило то, что призывы к борьбе с идеологическими диверсиями, исходившие от ЦК КПСС, не подкреплялись практической работой. Как-то он вдруг сказал мне: «Ты и твои подчиненные очень много выступаете в различных аудиториях, но ведь есть ЦК, его лекторы! Прежде всего – это они должны вести пропаганду и раскрывать суть идеологического противостояния. Твое же дело – оперативная работа в этой области, предотвращение диверсий… Если надо – сходи к лекторам ЦК, поделись информацией…».