Подлодка [Лодка] - Буххайм Лотар-Гюнтер. Страница 15

Матрас, на котором во время еды сидят наш командир и шеф, на самом деле лежит на койке шефа. Откидная койка второго вахтенного офицера, расположенная над ней, поднимается днем. Койки первого вахтенного офицера и второго инженера более удачно размещены на противоположной стене. Так как их не надо убирать на день, то первый вахтенный и второй инженер могут прилечь в свободное время.

Сбоку от прохода к полу намертво привинчен стол. Он рассчитан на четверых: командир, шеф и два вахтенных офицера. Тем не менее, за ним мы будем сидеть вшестером.

В примыкающем помещении, «квартире», отделенной от офицерской каюты лишь шкафчиками, проживают штурман Крихбаум, два старших механика Йоганн и Франц и боцман Берманн. Под пайолами [12] спрятана первая аккумуляторная батарея, которая вместе со второй батареей под помещением младших офицеров обеспечивает лодку энергией для подводного хода.

Носовая каюта отделяется от «штаб-квартиры» обычным люком, не рассчитанным выдерживать давление. Хотя оно смахивает на пещеру, носовая каюта более, нежели любое другое помещение на лодке, достойна называться жилым. Строго говоря, это что-то среднее между складом торпед и боевым постом. Поэтому «торпедное отделение» — самое подходящее название. Здесь живет большинство команды. С каждой стороны по шесть мест, койка над койкой, одна пара напротив другой. В них спят матросы, «хозяева моря», а к ним впридачу торпедисты, радист и мотористы.

Два моториста, чьи вахты длятся по шесть часов, делят одну койку. Для остальных, у кого восьмичасовые вахты, на троих приходится по два места. Личной койки нет ни у кого. Когда матрос встает на вахту, тот, кого он сменяет, ложится на его место, в спертый воздух, который предшественник оставил после себя. Тем не менее, мест не хватает — с потолка свешиваются четыре гамака.

Моряков, свободных от вахты, редко когда оставляют на время отдыха в покое. Всем приходится вставать, когда подают еду. Верхние койки складывают, защелкивая их вплотную к стене, а нижние прибирают, чтобы «хозяева» могли усесться на них. Когда настает время осматривать торпеды в четырех носовых аппаратах, помещение превращается в механическую мастерскую. Тогда все койки сворачиваются, а гамаки снимаются.

Запасные торпеды для носовых аппаратов хранятся под поднятыми пайолами. Пока они не заряжены, будет ощущаться постоянная теснота. Так что для людей в носовом кубрике каждая выпущенная торпеда означает прибавление свободного пространства. Но у их жилища есть неоспоримое преимущество: отсутствие сквозного движения.

Сейчас это помещение похоже на разбомбленный арсенал: повсюду валяются кожаная одежда, спасательное снаряжение, свитера, мешки картошки, чайники, размотанная веревка, батоны хлеба… Невозможно поверить, что все это исчезнет, чтобы дать разместиться двадцати шести матросам и торпедному механику, единственному младшему офицеру, проживающему не в каюте унтер-офицеров.

Складывается впечатление, что сюда свалили все, чему сразу не смогли найти подходящее место. В момент моего появления боцман подгонял двух матросов:

— Живее! Поставьте корзину с салатом между торпедными аппаратами! Салат! Можно подумать, здесь сраная зеленная лавка!

Боцман подчеркивает малые размеры лодки, как особое достоинство. Можно подумать, это он подбросил идею конструкторам.

— Надо подходить с позиции «получи-верни», — философствует он. — Например, гальюны. [13] Их у нас два, но в одном мы пока храним провизию, так что больше места для еды и меньше для дерьма. Постарайтесь понять это!

Вдоль всего отсека под полом проложены толстые скрутки проводов и трубы. Если открыть крышку рундука, их становится видно еще больше, как будто деревянные панели — всего лишь декоративная облицовка, за которой скрывается сложный механизм.

За обедом я сидел в проходе на складном стуле, рядом со вторым вахтенным офицером. Командир и шеф разместились на «кожаном диване» — на койке шефа. Инженер-стажер и первый вахтенный сидят в торцах стола.

Если кому-то надо пройти через кают-компанию, второй вахтенный и я должны либо привстать, либо, согнувшись, вдавиться животами в край стола, чтобы человек мог протиснуться мимо нас. Мы быстро убедились, что лучше вставать.

Командир облачился в не внушающий почтения к его званию свитер неопределенного цвета. Он сменил форменную серо-голубую рубашку на рубашку в красную клетку, воротник которой выпущен из-под свитера. Пока стюард накрывает на стол, он сидит, забившись в угол, скрестив руки на груди и время от времени разглядывая потолок, как будто его очаровал узор дерева.

Обучающийся инженер — полный лейтенант [14], новичок на борту нашей лодки. Он заменит шефа после этого похода. Северный тип германца, блондин с широким, будто рубленым топором лицом. Пока мы едим, я могу разглядеть лишь его профиль. Он не поворачивает головы ни налево, ни направо и не издал ни единого звука.

Напротив меня сидит шеф. Рядом с командиром он кажется еще более худым и изможденным, нежели в действительности: острый нос с горбинкой, черные волосы, гладко зачесанные назад. Начинающаяся со лба лысина придает ему вид мыслителя, философа. У него карие глаза, выдающиеся скулы и виски. Полные губы, но твердый подбородок. Команда прозвала его за глаза «Распутин» в основном потому, что он еще долго по возвращении из похода продолжает терпеливо и с тщанием ухаживать за заостренной черной бородкой, пока в итоге не решится все-таки сбрить ее и смыть оставшиеся волоски мыльной пеной.

Он находится на борту лодки, начиная с ее первого патруля, и является здесь вторым по значимости человеком, непререкаемый авторитет по всем техническим вопросам. У него совершенно особая сфера полномочий по сравнению с прочими офицерами; его поле боя — пост управления.

— Первоклассный шеф, — говорит про него Старик. — Он всегда знает, что делать, а это главное. Он чувствует лодку. Новый человек никогда не будет способен на это. У его пальцев просто не будет того чутья. Одних знаний тут недостаточно. Надо ощущать, как лодка реагирует на команды, что происходит внутри нее, и действовать, предугадывая ее поведение. А для этого необходимы опыт и чутье. Не каждый на это способен. Этому нельзя научиться…

Наблюдая за ним, сидящим рядом со Стариком, с тонкими, ловкими пальцами, мечтательными глазами, длинными черными волосами, я могу представить его кем угодно: крупье или карманником, скрипачом или киноактером. Телосложением он похож на танцора. Вместо сапог он носит легкие спортивные тапочки, вместо неуклюжей экипировки подводника на нем одето что-то вроде комбинезона, больше похожего на спортивный костюм. Ему проще, чем кому бы то ни было из нас, пробираться через круглые люки. «Он скользит через лодку, как по маслу», — услышал я сегодня от помощника по посту управления.

Со слов Старика я знаю, что несмотря на нервическую внешность, шеф — сама невозмутимость. Он редко появлялся в офицерских собраниях, пока мы стояли в гавани. С утра до ночи он оставался на борту, уделяя внимание самым незначительным мелочам.

— На лодке нет ни одного винтика, завернутого без присмотра шефа. Он не доверяет рабочим с верфи.

Из-за маленького роста команда окрестила второго вахтенного офицера «Садовый гном» [15], или «Крошка-офицер». Я уже успел немного узнать его наравне со Стариком и шефом. К своей работе он относится так же добросовестно, как и шеф. Кажется, он всегда настороже. Можно подумать, он замышляет что-то недоброе. Но если заговорить с ним, то очень скоро его лицо сморщится от смеха. «Он твердо стоит на задних ногах на палубе» — отзывается о нем Старик. Капитан спит спокойно, когда вахту несет второй вахтенный.

Первый вахтенный офицер в боевом патруле был всего один раз. Я почти не встречал его в офицерском собрании, когда мы бывали в порту. По отношению к нему и ко второму инженеру командир держится натянуто — либо с заметной сдержанностью, либо преувеличенно дружелюбно.