Книга судьбы - Паринуш Сание. Страница 12
– Довольно! Восхвалите Пророка и его потомков, и я подам ужин. Ты оставайся тут. А ты принеси скатерть и расстели ее на полу. Фаати! Фаати! Где ты, негодница?
Фаати все время была тут, но никто не обращал на нее внимания. Теперь она вынырнула из угла комнаты, где пряталась за высокой стопкой постельных принадлежностей, и побежала на кухню. Несколько минут спустя она вернулась с тарелками и аккуратно поставила их на корей.
Отец все рассматривал мой разбитый рот, заплывший глаз и окровавленный нос.
– Кто это сделал? – повторил он. – Ахмад? Будь он проклят.
Обернувшись в сторону двора, он прокричал:
– Негодяй! Ты меня похоронил уже, что смеешь так обходиться с моей женой и дочерью? Даже Шемр, убивший в Кербеле имама Хуссейна, не тронул женщин и детей.
– Ну конечно! Она у нас сама чистота и святость, а я хуже Шемра. Отец, твоя дочь лишила тебя чести. И если тебе все равно, то мне нет. Я должен беречь свою репутацию. Подожди, скоро вернется Али. Спроси его, что он видел: как эта благородная госпожа кокетничала со слугой из аптеки у всех на глазах!
– Отец! Отец! – взмолилась я. – Перед Аллахом поклянусь: он лжет! Клянусь твоей жизнью! Клянусь могилой бабушки: у меня разболелась нога, так сильно, как в самый первый день. Я чуть не упала на улице. Парванэ дотащила меня до аптеки. Там под ногу что-то положили и дали мне таблетку от боли. И Али тоже был там, но когда Парванэ попросила его войти и помочь, он убежал. А едва я переступила порог дома, они все набросились на меня.
И я зарыдала. Мать вошла в комнату и расставляла тарелки к ужину. Махмуд опирался на полку над моей головой и с необычным для него спокойствием озирал эту сцену. Ахмад ворвался в дом, остановился в проходе, ухватился за косяки и заорал истошно:
– Скажи все! Скажи! Он положил твою ногу на стол – он касался тебя, он тебя ласкал. Скажи, как ты смеялась. Строила глазки! И о том скажи, как он поджидает тебя на улице каждый день и здоровается с тобой, заигрывает…
Спокойствие разом слетело с Махмуда. Лицо его вспыхнуло, он что-то пробормотал – кроме “Аллах милосердный” я ничего не разобрала. Отец обернулся и вопросительно глянул на меня.
– Отец, отец, клянусь на благословенной пище… – Али как раз вернулся со свежеиспеченным хлебом, комната наполнилась ароматом. – Он лжет, он оговаривает меня, потому что я видела, как он пробирается в дом госпожи Парвин.
Снова Ахмад ринулся на меня, но отец заслонил меня и предупредил:
– Не смей поднимать на нее руку! Это не может быть правдой: директор ее школы сказала мне, что Масумэ – самая целомудренная, самая благовоспитанная из ее учениц.
– Ха! – скривился Ахмад. – То-то они блюдут девочек в этой школе!
– Замолчи! Придержи язык!
– Отец, он говорит правду, – вмешался Али. – Я сам видел. Тот парень положил ее ногу на стол и гладил.
– Нет, отец! Клянусь! Он держал мою стопу, а голень так плотно забинтована, что до нее и не дотронешься. К тому же врач не считается посторонним мужчиной. Ведь так, отец? Он спрашивал меня, где болит, вот и все.
– Разумеется! – подхватил Ахмад. – И мы все должны в это поверить. Кусок дерьма, птичий помет весом в сорок кило всех нас обведет вокруг пальца. Может, отца ты одурачишь, но я умнее, чем ты думаешь.
– Заткнись, Ахмад, пока я тебе по зубам не врезал! – вскричал отец.
– Давай! Что же ты? Только и умеешь нас бить. Али, почему ты молчишь? Расскажи им то, о чем рассказал мне.
– Я видел, как слуга из аптеки выходит и ждет их каждый день, – доложил Али. – И когда они проходят мимо, он здоровается, а они отвечают ему, и перешептываются друг с другом, и хихикают.
– Он лжет. Я десять дней не ходила в школу. Зачем ты выдумываешь? Да, он здоровается с Парванэ. Он знает ее отца, готовит ему лекарства и передает через нее.
– Чтоб эта девчонка легла в огненную могилу! – заколотила себя в грудь матушка. – Это все ее рук дело.
– Зачем же ты пустила ее в дом? – фыркнул Ахмад. – Я тебя предупреждал.
– Что я могу поделать? – возразила мать. – Она является, они сидят и читают вместе свои учебники.
Али потянул Ахмада за руку и что-то прошептал ему на ухо.
– Почему ты шепчешь? – спросил отец. – Говори, мы все послушаем.
– Они не книги читают, матушка, – сказал Али. – Они кое-что другое читают. Вчера я зашел, а они спрятали себе под ноги какие-то бумаги. Думали, я несмышленыш!
– Иди, проверь ее книги, найди те бумаги! – распорядился Ахмад.
– Уже искал, пока ее не было дома. Но их там нет.
Сердце отчаянно забилось. А если они полезут в мой портфель? Тогда все пропало. Осторожно, не поворачивая головы, я оглядела комнату. Портфель лежал на полу позади меня. Медленно, осторожно я подпихнула его под наброшенное на корей одеяло. И тут же воцарившуюся на миг тишину разорвал голос Махмуда:
– Что бы это ни было, это у нее в портфеле. Она только что пыталась спрятать портфель под одеяло.
Словно ушат ледяной воды пролился мне на голову. Я ни слова не могла из себя выдавить. Али нырнул под корей, вытащил оттуда портфель и опрокинул его. Все высыпалось. Ничего не спасти. Голова у меня шла кругом, я не могла шелохнуть ни рукой, ни ногой. Али с яростью тряс книги, пока письма не вылетели на пол. Одним прыжком Ахмад подобрал их, развернул первое попавшееся. Как он радовался! Ликовал, словно только что получил величайшую в мире награду.
Дрожащим от возбуждения голосом он обратился к отцу:
– Вот они, вот они, отец! Слушай внимательно!
И он издевательски завел:
– “Почтенная юная госпожа, я еще не осмеливаюсь…”
Меня раздирали гнев, страх, унижение. Мир стремительно вращался. Ахмад спотыкался на многих словах. Где-то посреди письма матушка переспросила его:
– Что это значит, сын?
– Что он с любовью смотрит ей в глаза… Что она чиста и невинна. Разумеется!
– Боже, пошли мне смерть! – задохнулась мать.
– И вот еще слушай: “Мое сердце что-то-там-такое-от-скорби, твоя улыбка…” Тварь бесстыжая! Я ему покажу улыбку! Проучу раз и навсегда.
– А вот еще, – вмешался Али. – Это ее ответ.
Ахмад вырвал у него листок.
– Замечательно! Юная госпожа написала ему.
Махмуд, налившись кровью – вены вздулись на шее, – завопил:
– Я же тебе говорил! Я же тебе говорил! Если девица наряжается и бродит по городу среди волков – где уж ей остаться чистой и нетронутой! Говорил тебе: отдай ее замуж, но ты сказал: нет, пусть ходит в школу. Ага, пусть ходит в школу, учится писать любовные письма!
Защититься мне было нечем. Оружие выбили из рук. Я сдалась. Я смотрела на отца с тревогой, с ужасом. Губы его тряслись, он так побледнел – я боялась, что он рухнет. Взгляд его темных, испуганных глаз обратился ко мне. В этом взгляде не было гнева. Нет, не было. Я увидела неизбывную скорбь, набухавшую непролитой слезой.
– Так-то ты отблагодарила меня? – прошептал отец. – Так-то сдержала слово? Сберегла мою честь?
Этот взгляд, эти слова кинжалом пронзили мое сердце. Ранили больнее, чем все побои. Слезы заструились по моим щекам, неверным голосом я выговорила:
– Клянусь, отец, ничего дурного я не сделала.
Отец повернулся ко мне спиной и сказал:
– Довольно! Умолкни! – И вышел из дома, не надев пальто. Я понимала, что это означает. Он лишил меня своего покровительства, оставил на милость братьев.
Ахмад все еще перелистывал письма. Читать он толком не умел, а Саид писал мне скорописью, которую и вовсе нелегко разобрать. Но Ахмад притворялся, будто все понимает, и с трудом прятал под маской праведного гнева свой злобный восторг. Несколько минут спустя он обернулся к Махмуду и спросил:
– Что же будем делать с этим скандалом? Ублюдок принимает нас за бесхребетных трусов. Погоди, я проучу его – на всю жизнь запомнит. Пущу ему кровь. Беги, Али, принеси мой нож. Я вправе пролить его кровь, верно, Махмуд? Он умышлял на нашу сестру. Вот и свидетельство, и доказательство. Его рукой все написано. Скорее, Али! В шкафу наверху…