Книга судьбы - Паринуш Сание. Страница 38

– Поздравляю! – сказал врач. – Мальчик! Крепыш!

На этот раз не понадобилась отсрочка, чтобы ощутить себя матерью: я сразу же почувствовала материнскую любовь к новорожденному каждой клеточкой своего тела. В отличие от первого раза ничто в ребенке не казалось мне странным или непривычным. Я не пугалась, когда он плакал. Не впадала в панику от кашля или насморка, не досадовала, если он не спал по ночам. И он, в свою очередь, рос более спокойным и терпеливым, чем Сиамак. Как будто мое состояние во время родов передалось каждому из детей и превратилось в характер.

Выйдя из больницы, я сразу вернулась домой: так было удобнее для детей. Теперь мне предстояло заботиться о двух мальчиках с совершенно разными потребностями, и я немедля взялась также и за домашние дела. Я знала, что на Хамида могу не рассчитывать. У него наконец-то появилось самооправдание, которое он так долго искал: свалив вину на меня, он избавился от малейшего чувства долга перед нами. Более того, он вел себя так, словно это я перед ним в долгу. Ночи он почти всегда проводил вне дома, когда же возвращался, спал в другой комнате. Ни меня, ни детей он словно не замечал. Гордость запрещала мне чего-либо хотеть или ждать от мужа, тем более что я понимала: надеяться нет смысла.

Меня больше беспокоило поведение Сиамака. Не такой у него был характер, чтобы простить мне появление в нашей семье соперника. Когда я вошла в дом с младенцем на руках, он держался так, словно я совершила предательство. Не только не подбежал ко мне, как бывало, не вцепился в юбку, но удрал и спрятался за кроватью. Я передала малыша Фаати, а сама пошла за Сиамаком. Ласковыми словами и посулами я выманила его, взяла на руки, поцеловала и сказала, как сильно его люблю. Я вручила ему заранее купленную машинку и сказала, что это принес ему его маленький братик. Сиамак подозрительно осмотрел игрушку и нехотя согласился подойти, посмотреть на малыша.

Но все мои ухищрения ни к чему не привели. С каждым днем Сиамак становился все капризнее и сварливей. Хотя уже к двум годам речь у него была хорошо развита и он без труда объяснялся, теперь он почти перестал говорить, а если и пытался, то коверкал слова и путал их значения. Порой он даже мочился в штаны. Уже почти год мы обходились без подгузников, но теперь пришлось снова надевать их на него – силой.

Сиамак был так подавлен, так угнетен, что сердце мое изболелось за него. Хрупкие плечики трехлетнего ребенка сгорбились под бременем недетского горя. Я не знала, как быть. Педиатр советовал мне вовлечь Сиамака в уход за братишкой и не брать при нем младенца на руки. Но как этого избежать? Некому было развлекать Сиамака в то время, когда я кормила грудью, а что касается совместного ухода за малышом – Сиамак норовил причинить ему боль, а не приласкать. В одиночку я никак не могла заполнить образовавшуюся в его жизни пустоту. Мальчику был нужен отец.

Месяц прошел, а мы все еще не выбрали новорожденному имя. В очередной раз заглянув к нам, матушка сказала:

– Этот отец-бесхребетник когда-нибудь даст своему сыну имя? Сделай наконец хоть что-нибудь! Несчастное дитя… Люди праздники устраивают, когда нарекают детей, обращаются за советом, гадают, подбирая удачное имя, а вам обоим наплевать.

– Мы никуда не опоздали.

– Не опоздали? Мальчику вот-вот исполнится сорок дней! Надо же наконец дать ему имя! Или ты так и будешь называть его “малышом”?

– Я не называю его “малышом”.

– Как же ты его называешь?

– Саид! – вырвалось у меня.

Госпожа Парвин пронзительно глянула на меня. В глазах ее мелькнула тревога, проступили слезы. Матушка, ничего не заметив, ответила мне:

– Хорошее имя и неплохо сочетается с Сиамаком.

Час спустя, когда я в спальне кормила малыша, госпожа Парвин вошла, села подле меня и сказала:

– Не делай этого.

– Чего не делать?

– Не называй своего сына Саидом.

– Почему же? Разве это плохое имя?

– Не прикидывайся дурочкой. Ты прекрасно понимаешь, о чем я. Зачем возвращаться к печальным воспоминаниям?

– Сама не знаю. Зато я смогу произнести в этом ледяном доме знакомое имя. Вы даже вообразить не можете, как я одинока, как нуждаюсь в любви. Будь в этом доме хоть малая капля любви, я бы давно забыла то имя.

– Если сделаешь так, каждый раз, окликая сына, будешь вспоминать Саида, и жить тебе станет еще труднее.

– Знаю.

– Так выбери другое имя.

Через несколько дней я воспользовалась моментом и обратилась к Хамиду:

– Не пора ли получить свидетельство о рождении? Надо бы дать ребенку имя. Ты подумал об этом?

– Разумеется. Его будут звать Рузбех.

Я знала, кто такой был Рузбех, и мне было все равно – герой он или изменник, ни в коем случае я не собиралась допустить, чтобы Хамид заставил меня назвать моего ребенка в его честь. У моего сына должно быть его собственное и только его имя, чтобы он стал самим собой.

– Ни за что! На этот раз не позволю тебе называть моего ребенка в честь тех, кому ты поклоняешься, Я хочу дать сыну такое имя, чтобы я радовалась каждый раз, когда его окликну, а не именем, которое всем напоминает о покойнике или о пытках.

– О покойнике? Рузбех был образцом самопожертвования и героического сопротивления.

– Рада за него. Но я не хочу, чтобы мой ребенок стал образцом самопожертвования и героического сопротивления. Пусть у него будет обычная, счастливая жизнь.

– Мещанка! Никакого понимания величия революции, никакого уважения к героям, мостившим нам путь к свободе! Только о себе и думаешь!

– Ради Аллаха, перестань! Слышать больше не могу твои заученные монологи. Да, я эгоистка и мещанка. Я думаю только о себе и о своих детях, потому что больше никому до нас нет дела. Ты-то на себя никаких забот о ребенке не берешь, почему же, как дошло до выбора имени, ты вдруг припомнил, что он и твой сын? Нет, на этот раз имя дам я. Его зовут Масуд.

Сиамаку исполнилось три года и четыре месяца, а Масуду восемь месяцев, когда Хамид вдруг пропал. Конечно, поначалу я не восприняла его отсутствие как исчезновение.

– Я поеду с друзьями в Резайе на пару недель, – предупредил он.

– Резайе? Зачем? – спросила я. – Наверное, ты по дороге заедешь в Тебриз повидать Монир?

– Нет! И никто не должен знать, куда я поехал.

– Твой отец заметит, что ты не выходишь на работу.

– Разумеется. Ему я сказал, что еду к собирателю старых книг, который хочет часть из них продать, а остальные переиздать. Я отпросился на десять дней. К тому времени придумаю еще какую-нибудь отговорку.

– То есть ты не знаешь, когда вернешься?

– Нет, и, пожалуйста, не вздумай суетиться. Если все получится, мы останемся надолго. Если нет, вернемся через неделю, а то и раньше.

– Что происходит? С кем ты едешь?

– Все тебе надо знать! Что за допрос?

– Извини, – сказала я. – Конечно же, нет надобности говорить мне, куда ты едешь. Кто я такая, чтобы интересоваться твоими планами?

– Право, тебе не на что тут обижаться, – сказал он. – И прошу тебя, не устраивай суматоху. Если кто-то спросит обо мне, скажи попросту, что я уехал по делам. С мамой веди себя так, чтобы она ни о чем не беспокоилась. Не заставляй ее тревожиться без причины.

Первые две-три недели его отсутствия прошли тихо и спокойно. Мы привыкли обходиться без Хамида, и для нас ничего не изменилось оттого, что он уехал. Он дал мне достаточно денег, чтобы прожить месяц, и у меня оставались кое-какие сбережения. Когда прошел месяц, его родители заволновались, но я успокаивала их и врала, будто получила от Хамида известия, будто он звонил и сказал, что у него все хорошо, но много работы и потому он задерживается, и так далее.

В начале июня внезапно нагрянула жара, и среди детей распространилась болезнь, похожая на холеру Как я ни старалась уберечь сыновей, они оба слегли. Как только я увидела, что у Масуда поднялась температура и болит живот, я даже не стала дожидаться, чтобы госпожа Парвин пришла и присмотрела за Сиамаком, а скорее повезла обоих детей к врачу. Он прописал лекарства, и мы вернулись домой, но среди ночи им стало хуже. Все лекарства, что я им давала, выходили обратно с рвотой, температура стремительно росла. Масуду приходилось тяжелее, он часто дышал, точно напуганный птенец, грудь и животик так и ходили ходуном. Сиамак вспотел, раскраснелся и все время просился в туалет. Я металась от одного к другому, купала их ножки в ледяной воде, клала мокрое полотенце каждому на лоб, но ничего не помогало. Я заметила, что у Масуда побелели и высохли губы, и припомнила напутствие врача: