Книга судьбы - Паринуш Сание. Страница 52

За весь путь в машине я не сказала ни слова. Отец Хамида болтал с мальчиками, пытался их как-то развлечь. Как только мы подъехали к дому моих родителей, мальчики выскочили из машины и кинулись в дом. Только в этот момент я увидела, что они тоже оставались в пижамах. Такие маленькие и беззащитные.

– Послушай, моя хорошая, – заговорил отец Хамида. – Я понимаю, ты в ужасе, это было страшное потрясение, но надо быть сильной, надо глядеть фактам в лицо. Сколько можно сидеть вот так, молча, словно ты и не с нами, а где-то в своем мире? Ты нужна детям. Позаботься о них.

И наконец хлынули слезы. Рыдая, я все же выговорила тот вопрос:

– Что с Хамидом?

Его отец уткнулся лбом в руль и не отвечал.

– Он мертв! Да? Его убили вместе со всеми! Да?

– Нет, моя хорошая. Он жив. Больше нам ничего не известно.

– Вы получили от него весточку? Расскажите мне! Клянусь, я никому не скажу. Он прячется в типографии? Да?

– Нет. Типографию обыскали два дня назад. Все там вверх дном перевернули.

– Почему вы мне ничего не сказали? Хамид был там?

– Почти… рядом.

– И?

– Он арестован.

– Нет!

На несколько минут я онемела. Потом у меня само собой вырвалось:

– Значит, он все равно что мертв. Ареста он боялся больше смерти.

– Не надо так говорить. Ты должна надеяться. Я сделаю все, что смогу. За вчера и сегодня я обзвонил сотни людей. Я встречался с важными людьми, у них есть связи, я подключил всех знакомых, а ближе к вечеру побываю у адвоката. Все говорят нам, что надежда есть. Я вовсе не отчаиваюсь. И ты поможешь мне, если все время будешь звонить, чтобы мы знали, как ты и мальчики. На сегодня он жив – возблагодарим Бога.

Следующие три дня я провела в постели. Я не заболела, но сил не осталось ни капли, я ничем не могла заняться. Тревоги и страхи последних месяцев вкупе с последним чудовищным ударом отняли у меня и волю, и силы. Масуд сидел рядом и гладил меня по голове. Он уговаривал меня поесть, ухаживал, точно сиделка. Сиамак же молча рыскал вокруг пруда. Он ни с кем не разговаривал, не дрался, ничего не ломал, не играл. Что-то такое сверкало в его темных глазах, и этот глубокий блеск пугал меня больше всех его перепадов настроения и обычной агрессии. За одну ночь мой мальчик постарел на двадцать лет, теперь это был битый жизнью, ожесточившийся мужчина.

На третий день я поднялась с постели. Выбора не оставалось. Нужно было как-то жить. Махмуд, только теперь услышавший о наших событиях, явился к родителям вместе с женой и детьми. Этерам-Садат трещала без умолку, нестерпимо. Махмуд на кухне беседовал с мамой. Я понимала: он затем и явился, чтобы что-то выведать. Ко мне в комнату зашла Фаати, поставила поднос с чаем на пол и села подле меня. И в этот самый момент со двора донеслись пронзительные, истерические крики Сиамака. Я подбежала к окну. Мой сын с ненавистью выкрикивал непристойные ругательства Махмуду и швырял в него камнями, затем развернулся и со всей силы толкнул бедняжку Голама-Али в пруд, подхватил цветочный горшок и грохнул его оземь, брызнули осколки. Я не знала, отчего он так разъярился, но понимала, что это произошло не без причины. И я почувствовала облегчение: после трех дней молчания ребенок наконец дал выход своим чувствам. Али подбежал к Сиамаку, заорал на него, размахнулся, чтобы ударить его по губам. У меня потемнело в глазах.

– Опусти руку! – взвизгнула я и, выпрыгнув во двор через окно, набросилась на Али, словно пантера, защищающая своего детеныша. – Посмей только поднять руку на моего сына, я тебя на куски порву! – вопила я.

Я обеими руками обхватила Сиамака. Его трясло от ярости. Все остальные молча в изумлении уставились на меня. Али отступил на шаг и пробормотал:

– Я всего лишь хотел заткнуть ему пасть. Посмотри, что он тут натворил. Посмотри, что он сделал с бедным малышом! – И он указал на Голама-Али, который жался к матери и шмыгал носом, более всего похожий на утопленную мышь.

– Ты же не слышала, какие мерзости он наговорил своему дяде! – увереннее продолжал Али.

– Значит, его дядя чем-то его обидел! – парировала я. – За эти три дня никто в доме голоса Сиамака не слышал.

– Да мальчишка не стоит того, чтобы я на него слова тратил! – ощерился Махмуд. – Не стыдно ли тебе становиться на сторону этого бесенка против родного брата? Никогда ничему не научишься, правильно я говорю?

К возвращению отца в доме снова установилась тишина. То был покой после бури, когда каждый оценивал размеры нанесенного ущерба. Махмуд удалился, уведя с собой жену и детей, Али сидел в комнате наверху, мать плакала и не знала, чью сторону ей занять, мою или сыновей, Фаати помогала мне собирать детские вещи.

– Что ты делаешь? – спросил отец.

– Уезжаю, – ответила я. – Нельзя, чтобы моих детей ругали и унижали – в особенности, чтобы так обходились с ними родичи.

– Что тут произошло? – рявкнул отец.

– Откуда мне знать? – заныла матушка. – Бедняжка Махмуд всего лишь хотел выразить свою заботу о них. Он беседовал со мной на кухне, а мальчишка подслушал. Ты себе не представляешь, что он тут устроил. А потом сестра бросилась драться с братьями!

Отец обернулся ко мне и сказал:

– Что бы ни случилось, сегодня я не позволю тебе вернуться в тот дом.

– Нет, отец, мне пора возвращаться. Дети еще не записаны в школу, а занятия начнутся со следующей недели. Я ничего не успела подготовить.

– Хорошо – но не сегодня и не одна.

– Я возьму с собой Фаати.

– Замечательно! Вот так охрана! С тобой должен поехать мужчина. Кто знает, вдруг солдаты явятся снова. Две женщины и два маленьких мальчика не должны оставаться там одни. Мы поедем завтра – все вместе.

Он был прав: следовало переждать еще одну ночь. За ужином отец усадил Сиамака рядом с собой и беседовал с ним так, как в прежние годы.

– А теперь, сынок, расскажи мне, что случилось, что тебя так рассердило, – тихонько попросил он его.

И словно включилась магнитофонная пленка – в точности воспроизводя интонации Махмуда, хотя и не догадываясь об этом, Сиамак произнес:

– Я слышал, как он сказал бабушке: “Этот подонок – мятежник. Рано или поздно его казнят. Мне никогда не нравились ни он, ни его семья. Я знал, что ничего хорошего от них мы не увидим. Чего еще и ждать от жениха, сосватанного госпожой Парвин. Сколько раз я тебе говорил: надо было выдать ее замуж за Хаджи-агу… – Сиамак перевел дух и продолжал: – Хаджи-агу и как-то там…

– Хаджи-ага Абузари, – подсказал отец.

– Да-да. И дальше дядя Махмуд сказал: “Но ты возражала, что он слишком стар для нее, что он уже был женат, а того не видела, что он благочестивый человек и его лавка на базаре битком набита товаром. Ты предпочла выдать ее за безбожного нищего коммуниста. Подонок, он заслужил все, что с ним станется. С ним покончат”.

Отец прижал голову Сиамака к своей груди и поцеловал внука в макушку.

– Не слушай их, – ласково попросил он. – Они ничего не понимают. Твой отец хороший человек. И не бойся, его не казнят. Я говорил сегодня с другим твоим дедушкой. Он нанял адвоката. С Божьей помощью все уладится.

Всю ночь я ломала себе голову, пытаясь понять, как же мы будем жить без Хамида. Что делать с детьми? Как позаботиться о них? Как уберечь от людского злословья?

Утром мы вернулись в наш разоренный дом вместе с отцом, госпожой Парвин и Фаати. Отец ужаснулся при виде такого разгрома и перед уходом пообещал:

– Я пришлю парней из магазина, они помогут вам навести порядок. Трем женщинам с этим не справиться.

Он вынул из кармана сколько-то денег и сказал:

– Это тебе на ближайшие дни, а потом скажешь, когда понадобится.

– Не надо, спасибо, – отказалась я. – Пока что я не нуждаюсь в деньгах.

Но мне пришлось призадуматься над своим финансовым положением. Каким образом я буду оплачивать наши расходы? Буду во всем зависеть от своего отца, от отца Хамида или от кого-нибудь еще? Тревога одолела меня. Я подбадривала себя, как могла: типография снова откроется, будет какая-нибудь прибыль, а Хамиду принадлежит в ней доля.