Гигиена убийцы. Ртуть (сборник) - Нотомб Амели. Страница 49

– А я думал, вы так и замышляли.

– Вы меня переоцениваете.

– Действительно. А вы не перестаете меня разочаровывать. На первый взгляд такая умница-разумница, а копнешь поглубже – обычная тупая деревенщина. Я вас оставлю, можете читать, хотя надежд на ваши умственные способности я больше не возлагаю. Завтра день рождения Хэзел, не забудьте ее поздравить.

Франсуаза выжидала до полуночи. Когда в доме воцарилась полная тишина, она принялась за работу.

– Посмотрим, какова на деле хваленая освободительная и спасительная сила литературы, – усмехнулась она.

Мебель в пурпурной комнате была массивная и тяжелая – с места удалось сдвинуть только стол, за которым Франсуаза ела; она переставила его к стене.

В этой комнате, как и во всех помещениях в доме, было только одно окно, маленькое, расположенное под самым потолком. Франсуаза взгромоздила стул на стол, но до окошка было еще далеко. Тогда она, как и задумала, принялась за книги.

Начала она с самых больших и толстых томов, чтобы соорудить на стуле надежный фундамент, – лучше всего подошло для этой цели полное собрание сочинений Виктора Гюго. За ним последовали сборники поэзии барокко, и Франсуаза мысленно возблагодарила Агриппу д’Обинье. На «Клелию» мадемуазель де Скюдери лег Мопассан, но строительнице даже в голову не пришло, сколь дико такое соседство. Следующими ступенями анахронической лестницы стали святой Франциск Сальский, Ипполит Тэн, Вийон, мадам де Сталь и мадам де Лафайет (Франсуаза с удовольствием подумала, что эти две знатные дамы были бы счастливы оказаться вместе), «Письма португальской монахини», Оноре д’Юрфе, Флобер, Сервантес, «Гэндзи-моноготари», Нерваль, елизаветинские сказки леди Амелии Нортумб, «Провинциальные повести» Паскаля, Свифт и Бодлер – все, что почитала своим долгом прочесть образованная, деликатная и чувствительная барышня начала века.

Не хватало всего одного-двух томов, чтобы достать до окна. Тут Франсуаза вспомнила, что «Пармскую обитель» и «Кармиллу» она оставила в ящике комода. И книжная башня достигла наконец желаемой высоты.

«Ну вот, теперь, если вся кипа рухнет, значит, на литературу нечего надеяться», – решила медсестра.

Восхождение было рискованным, Франсуазу выручили длинные ноги и природное чувство равновесия, иначе ей бы нипочем его не осилить: вот уж поистине, в мире книг главное – твердо стоять на ногах.

Добравшись до вершины, новоявленная альпинистка примостилась на краешке подоконника и перевела дух. Сняв туфлю, она каблуком, как молотком, выбила стекло. Вынула осколки и перебросила ноги наружу.

До земли было далеко. «Что ж, пан или пропал», – подумала Франсуаза. Она воззвала к святому Эдмону Дантесу, покровителю всех беглецов, сигающих с большой высоты, – и прыгнула. Ее легкость, гибкое тело и ловкие ноги спасли ее: она даже не ушиблась, словно всю жизнь только тем и занималась, что прыгала из окон.

Охмелев от вновь обретенной свободы, Франсуаза полной грудью вдохнула свежий воздух и стала прикидывать план дальнейших действий.

Она встала под окном Хэзел и задумалась: взобраться по стене она, пожалуй, смогла бы, но спальня Лонкура была совсем рядом, и ей не удастся разбить окно так, чтобы он не услышал.

Делать нечего, следовало войти в дом и подняться по лестнице со скрипучими ступенями. «Лучше об этом не думать, иначе у меня не хватит мужества на такой безрассудный поступок», – решила Франсуаза.

Она вошла через открытую парадную дверь – потому что не было никакого смысла запирать ее на ключ. Разулась и, с туфлями в руке, начала подниматься, затаив дыхание. Лестница скрипела от каждого ее шага. Франсуаза испугалась, остановилась и подумала: «Мне мешает медлительность, я от нее тяжелею. Чтобы стать как можно легче, надо подниматься на цыпочках, бегом, прыгая через ступеньки».

Она глубоко вдохнула, собралась с силами и в несколько упругих прыжков, легко и производя гораздо меньше шума, взлетела на второй этаж. Тут ее посетила благая мысль не останавливаться, и, как на воздушной подушке, она домчалась до самой комнаты питомицы Капитана.

Франсуаза закрыла за собой дверь, перевела наконец дыхание и, глядя на спящую девушку, подождала, пока сердце не вернулось к нормальному ритму.

Стенные часы показывали час ночи. «Всего шестьдесят минут мне понадобилось для исполнения моего плана. Сколько же времени потребуется теперь, чтобы разрушить тюрьму, которая существует только в ее голове?»

Она прижала ладонь ко рту Хэзел, чтобы заглушить ее крик. Девушка испуганно открыла глаза; медсестра прижала палец другой руки к губам, призывая говорить шепотом.

– Я хотела первой поздравить вас с днем рождения, – улыбнулась она.

– В час ночи? – ошеломленно пролепетала именинница. – Как вы сюда попали?

– Я не уезжала в Нё.

И Франсуаза рассказала, как провела эти дни взаперти в пурпурной комнате, на другом конце дома.

– Ничего не понимаю. Зачем он вас запер?

– Это долгая история. Как вы думаете, ваш опекун сейчас спит?

– Как убитый. Он принял снотворное, чтобы быть в форме к моему дню рождения, вернее, к завтрашней ночи.

– Это очень кстати.

И она поведала девушке историю Адели Лангле. Хэзел не могла выговорить ни слова. Франсуаза встряхнула ее:

– Вы так ничего и не поняли? С вами повторяется то же самое! В точности!

– Она покончила с собой? – ошеломленно прошептала девушка.

– Да, и вы тоже к этому придете, если будете отворачиваться от правды.

– От какой правды?

– Как это – от какой правды? Вы не более уродливы, чем Адель, мир ее праху – именно так, ее праху: тот пожар вовсе не обезобразил ее, но долгие годы медленно сжигал изнутри, пока она не бросилась в воду, чтобы его погасить.

– Я до сих пор в кошмарных снах слышу, как на дорогу падают бомбы…

– Да, на дорогу, но не на вас. Вы остались невредимы.

– Мои родители погибли…

– Им повезло меньше, чем вам. Да-да, вам повезло: глядя на вас, никому и в голову не придет, что вы побывали под бомбежкой.

– Глядя на меня, все подумают, что я урод от рождения. Какое утешение!

– Нет, глупышка! Я же сказала: с вами происходит то же самое, что произошло с Аделью Лангле! Вы что, совсем ничего не соображаете?

– Я никогда не видела эту девушку.

– Я видела ее фотографию: такая красавица, что сердце замирает. Я знаю только одного человека, чья красота поразила меня еще больше, – это вы.

Минуту-другую девушка молчала остолбенев, потом сморщилась и забила ногами по кровати:

– Я ненавижу вас, Франсуаза! Уйдите, я не хочу вас больше видеть, никогда!

– Почему? Потому что я говорю вам правду?

– Потому что вы врете! Может быть, вы сами сумели убедить себя, будто лжете по доброте душевной, чтобы подбодрить увечную бедняжку. Неужели вы не понимаете, как это жестоко? Вы хоть представляете, сколько усилий я приложила за эти пять лет, чтобы смириться с тем, с чем смириться невозможно? А теперь вы явились искушать меня, ведь мне конечно же хочется вам поверить, потому что я такой же человек, как все, и в глубине моей души еще теплится эта неискоренимая человеческая способность – надеяться…

– Нужно не надеяться, а просто открыть глаза!

– Я открыла их однажды, пять лет назад, перед тем проклятым зеркалом. Мне этого хватило!

– Да, кстати, о том зеркале! Капитан купил его тридцать лет назад у зеркальщика в Пуэнт-а-Питре; эту вещицу, предназначенную для дружеских шуток, он использовал, чтобы убедить Адель в происшедшей с нею метаморфозе. И так же успешно повторил этот опыт с вами.

– Я не верю ни одному вашему слову, это все клевета. Вы говорите так, чтобы опорочить моего благодетеля.

– Хорош благодетель: обманным путем заполучил в любовницы двух красивейших девушек на свете! И скажите, зачем понадобилось мне так рисковать, пробираясь к вам сюда, чтобы очернить этого святого человека?

– He знаю. По злобе, подлости, коварству – мало ли что может скрываться за таким прекрасным лицом, как ваше.