Собрание стихотворений, песен и поэм в одном томе - Рождественский Роберт Иванович. Страница 13
Ушел самолет
Вам каждый второй расскажет
невыдуманную историю, —
(об этом
не пишут в газетах,
песен об этом
не слышно),
но я видел сам однажды:
ушел самолет на Викторию.
Ушел самолет, покачиваясь.
Ушел самолет,
и крышка…
Одиннадцать дней радисты
усталых глаз не смыкали.
Обшаривали пилоты
каждый клочок земли.
Людей,
потерпевших бедствие,
одиннадцать дней искали.
А на двенадцатый
утром
радировали:
«Нашли!»
Нашли?
Но тогда скажите,
зачем же, кусая губы,
начальник аэропорта
не смотрит в глаза другим?
Кому эти черные ленты?
Зачем же оркестр из клуба
в притихшем
маленьком зале
негромко играет гимн?..
Упругий морозный воздух
морзянка сечет на части,
земля беспокойно вздрагивает,
известием растревожена…
И сообщают об этом
женам одним
да начальству.
Женам —
так, как приказано.
Начальству —
так, как положено…
А в доме возле Арбата
матери верили снам.
Им снилась немая пустыня
без края и без конца.
Белесый сынишка штурмана
проплакал в тот день допоздна
под огромной картой Арктики
в кабинете отца…
По-прежнему шли самолеты
трассой предельно трудной.
По-прежнему
долгим вьюгам
никто не хотел сдаваться…
И над молчаливыми льдами,
над бесконечной тундрой
висели на ниточках звезды,
готовые
оборваться.
Летчики
Экипажу полярного летчика А. Старова
Грохали двери.
Люди вносили
в низкую комнату
пар светло-синий.
Только входили,
только вступали,
как заколдованные, засыпали…
Спали пилоты.
Механики спали.
Спали
как будто впервые с рожденья,
спали
с невиданным наслажденьем.
Там, где попало.
Там, где упали.
За все предстоящие недосыпы
спали на совесть.
Взахлеб.
Но не вдоволь…
Утром
они говорили:
«Спасибо!» —
и снова были к полету готовы.
Снова ревели моторы призывно,
мерно подрагивая от напряженья.
Штурман в кабине
привычным движеньем
вешал над столиком карточку сына…
Взвизгивали,
бесновались метели.
Черные тучи смертью грозили…
Люди острили.
Люди
летели.
Делали дело.
Наград не просили.
В жизни такой
они толк понимали:
только по крупной
играя со смертью,
шли на посадку —
где бы сломали
ногу
даже бывалые
черти!
Небо встречало их снегом и ливнем.
Небо пугало…
Но в мире просторном
больше,
чем всяким приметам счастливым,
верили эти люди
моторам.
…Мне бы
размах этих крыльев!
Мне бы
эту огромность бездонного неба!
Это святое презренье к покою.
Силу б такую.
Сердце такое.
Может, немногое
в жизни смогу я.
Только с собою
беру вместо клятвы
то, что сейчас повторяю,
смакуя:
– Люди крылаты.
Люди крылаты…
Бейся ж,
веселая песня,
в моторе
в дни снеговые,
в ночи сырые!..
Люди крылаты!
Крылаты!!
И горе
тому,
кто рискнет им подрезать
крылья.
Северное
Ты уйди!
Ты не стой на холоде.
По домам пора.
По домам.
…Как накурено
в этом городе!
Навалился,
наполз туман.
Удивляются люди:
– Откуда он
появился
этакой массою?! —
Все густой пеленой окутано,
хоть руби,
хоть на хлеб намазывай!
Стали громкие фразы
невнятными.
Тротуары сделались
тесными.
Стали улицы
непонятными,
бесконечными,
неизвестными.
На себя не похожа
площадь —
притаиться она решила.
Вот машина идет на ощупь,
еле двигается
машина.
Спотыкаясь,
не там сворачивая,
останавливаясь порою,
ходят люди,
будто незрячие,
руки выставив перед собою.
Озираются непонимающе,
повторяют:
– Ну и туманище!..
Объясняя это явление,
эрудицией
жителей радуя,
обещает на завтра
радио
незначительное потепление.
Забирается стужа в валенки,
и слова застревают в горле.
Как накурено
в этом городе,
очень старом
и очень маленьком.