Крещение - Акулов Иван Иванович. Страница 24

— Виноваты, товарищ генерал!

— Прикажите людям занять позиции и стреляйте каждого, каждого, кто не только побежит, а оглянется назад! Ясно?

— Так точно, товарищ генерал!

— Не побежит, а оглянется.

— Не побежит, а оглянется, — как эхо повторил Заварухин слова генерала и приказал Коровину идти в батальоны.

Над станцией и обороной все еще крутилась карусель. Выли самолеты, выходя из пике. Плясали взрывы, и земля ходила ходуном, прогибалась, как худой пол. Несмотря на бомбежку, все штабные работники тоже вылезли из подполья и с перепугу совались по углам, не зная, чем заняться.
Одна из бомб упала на дороге против штаба и в прах разнесла брошенную ездовыми двуколку. Оторванное от нее колесо ударилось в стену дома, простенок между окнами лопнул и прогнулся. Хрястнули рамы. Генерал и глазом не повел. Заварухин горел от стыда за свое малодушие. «Трус! Трус! — стояло в ушах. — Хорошо, что я снял ордена. Какой стыд!..»

— Ты раньше бывал в боях? — спросил генерал, когда они вошли в кабинет Заварухина, бывшую спаленку на одно окно в сад.

— Был, товарищ генерал.

— Какого же ты… ведешь себя как тряпка. Как дамочка. Я поинтересуюсь после, время ли тебе командовать полком. По всему видать, рановато. Покажи-ка, где окопались батальоны… Тут? Да вы смеетесь, черт вас дери! — снова закричал генерал, отбросив карту. — Чего ты прижался своим задом к самому городу? Или вы думаете, здесь под юбками вас спрячут бабы? В поле! В открытом поле ищи врага. Черт возьми, немцы бомбят станцию, а полк из-за головотяпства своего командира несет потери! Сами лезете под бомбы! Олухи! Я член Военного совета Резервного фронта, в полосе которого вы находитесь. Приказываю: снимите полк и шагом марш на сближение с немцем. Каждый шаг своей земли придется потом брать кровью. Зачем же отдавать ее без боя? Разве это так трудно понять, подполковник?

— Но, товарищ генерал…

— Что «но»? Что «но»? Там нет подвалов, хотите сказать? Да, нет! Исполняйте приказ! Через час чтоб ноги вашей тут не было. Чем дальше уйдете, тем лучше. Все!

— Слушаюсь, товарищ генерал! Товарищ генерал! — уже на пороге Заварухин остановил генерала. — Позвольте узнать вашу фамилию?

— Давно б следовало спросить. Анищенко. Герой Советского Союза Анищенко.

— Товарищ генерал, разрешите доложить! Немецкая разведка уже была на участке нашего охранения.

— Не может этого быть! Лучше сами пошлите разведку.

Оставшись один в кабинете, Заварухин поднял упавшую на пол карту, свернул ее гармошкой и услышал, как у крыльца, сразу с больших оборотов, завели автомашину. Этот привычный простой звук вернул командира полка к действительности и напомнил, что вокруг уже ни самолетов, ни бомбежки нет. Распорядившись вызвать комбатов и начальников служб, Заварухин развернул на столе карту и долго глядел на нее невидящими глазами. Думал, смяв в кулаке свои и без того нерасчесанные усы. В соседних комнатах громко разговаривали и смеялись, хрустели битым стеклом на полу, хлопали и скрипели перекошенными дверями. В саду началась беготня. Кто-то кричал под самым окном:

— Котоухова убило! Пашка, дружка твово — в голову навылет.

Бойцы возвращались к своим позициям, а на кромке мелко отрытой траншеи стоял комиссар Сарайкин и, держа в руках кем-то брошенный противогаз, укоризненно качал головой:

— Вот порадовали небось немецких летчиков своей беготней, а?

— Да уж порадовали, — отозвался боец, проходивший мимо и все еще после бегства державший в руках свою пилотку.

— Надень пилотку-то, — сказал комиссар. — Или еще собрался бегать?

Боец надел пилотку, осадил ее и, подняв на комиссара глаза, не увильнул под его пронзительным взглядом:

— Пуганые теперь, товарищ комиссар, больше не вздрогнем.

От того, как боец усадисто надел пилотку, от того, как он спокойно, с глубоким вздохом сказал: «Пуганые теперь», на сердце комиссара отошло, полегчало: «Может, и к лучшему — вроде примерка была». Затем, обходя позиции рот, Сарайкин все больше и больше успокаивался: бойцы сами посмеивались над своей растерянностью, вышучивали один другого, скрывая за этим сознание своей вины, своего стыда и осуждение. «Надо сказать командирам, чтобы все это обошлось без ругани», — подумал комиссар, когда подошел к нему с бледным и опрокинутым лицом майор Коровин.

— Опозорились, комиссар. Не знаю только, кто будет расплачиваться.

— Так уж и опозорились?

А к командиру полка собирались люди. Первым пришел командир второго батальона капитан Афанасьев.

— Афанасьев явился, — доложил он и полез в карман за мундштуком.

— Ты веришь этим, из сторожевого охранения? Они действительно видели немцев?

— Лейтенант Филипенко докладывал. Противогаз же немецкий подобрали. Как не верить?

— Пошли связного, пусть вызовут тех, кто видел этих самых немцев. Опрошу их.

— Их двое было, товарищ подполковник. И один убил другого. Который убил, его взяли особисты.

— Как это так могло случиться, Афанасьев?

— А кто их знает? Я не разбирался. Особисты скажут. Один якобы пошел к немцам, а другой подорвал его гранатой.

— Как фамилия живого?

— Охватов, товарищ подполковник.

— Охватов, Охватов! Погоди! Помнится, что-то было с ним. Там еще, на месте.

— Не помню.

— Ничего ты не знаешь, капитан. И людей своих не знаешь. Перестань играть мундштуком — я уж, по-моему, говорил тебе об этом.

— Курить отвыкаю. Вот и балуюсь, как дитя. Сам знаю, нехорошо. — Капитан Афанасьев жалко улыбнулся, и все маленькое, детское личико его сбежалось к носу.

Заварухин глянул на своего комбата и невесело подумал: «Ему бы внучат нянчить, а не батальоном командовать…»
Часа через два полк ротными колоннами по двум параллельным дорогам выступил на запад. Тылы, отягощенные набранными в разбитых вагонах продуктами и снаряжением, поднялись позднее. Бойцы, наевшиеся под завязку говяжьей тушенки, масла и шпика, набили съестным свои заплечные мешки и шагали бодро. О пережитой бомбежке, которая для любого могла окончиться трагически, вспоминали с улыбкой умудренных. Не ведая завтрашнего, каждый считал себя окрещенным огнем войны, бывалым.
Подполковник Заварухин в сопровождении начальника штаба и трех связных верхами обгоняли бодро шагавшие роты. Неприятная встреча с генералом забылась, но осталось желание быть деятельным и неуклонно идти навстречу опасности. Повеселевшие, приветливые лица бойцов радовали, вселяли уверенность. Заварухин теперь уже твердо верил, что к ночи полк выйдет к речке Сулимке и по берегу ее развернет оборону. Позади на рысях, ломая строй взводов, выходили приданные передовому батальону Афанасьева батареи противотанковых пушек.

— С дороги, кривые ноги! — кричали ездовые, понукая лошадей. Обслуга, сняв каски и держась за стволы сорокапяток, поспевала за конями.

Там, куда торопился полк, все гудело и гудело. Гудело и справа и слева, и полк входил в этот гудящий мешок.

— Я полагаю, товарищ подполковник, — сказал майор Коровин, — нам следовало бы заменить свои фуражки. Слышите? Генерал, видели, даже шинелку красноармейскую надел.

— Все равно за версту определишь: не рядовой. Я ведь сегодня именинник. Поздравь с днем рождения! — не скрывая горечи, сказал Заварухин и вдруг улыбнулся: — Кстати все выходит. Едем на пир. Как это в «Слове о полку Игореве»? «Угостили сватов и сами полегли под стрелами половецкими». Красиво говорили в старину: «Омочу рукав Каяле, остужу горячи раны Игоря». Это я запомнил. На всю жизнь. Дочка учит, а я отдыхаю и слушаю. Повторяю за ней. Потом стали проверять друг друга. Я выучил лучше, чем она. Понравились слова, и задался я целью выучить их. У меня всегда так: что понравится — не отступлюсь.