Мятежник - Корнуэлл Бернард. Страница 5
- Выглядишь гораздо больше похожим на человека, Нат! - поприветствовал его Вашингтон Фалконер в своем кабинете, - а эта одежда более или менее подошла. Чувствуешь себя лучше?
- Гораздо лучше. Спасибо, сэр.
- Вода в ванной была достаточно горячей?
- Превосходной, сэр.
- Этот глаз плохо выглядит. Может, сделать припарку перед сном? Нам пришлось вызвать доктора для твоего приятеля из Филадельфии. Бедолагу пытаются оттереть у конюшни. А меня заботит, стоит ли покупать тысячу винтовок по двенадцать баксов за каждую.
- Почему бы нет?
Итан Ридли, устроив Старбака в комнате Адама, приготовив ему ванну и смену одежды, теперь уселся на диване у окна в кабинете Вашингтона Фалконера, играясь с длинным револьвером, который он время от времени нацеливал на пешеходов на улице внизу.
- Потому что не хочу брать первое попавшееся оружие, Итан, - ответил Вашингтон Фалконер. - Через пару месяцев может появиться что-нибудь получше.
- Нет ничего лучше винтовки Миссисипи, - Ридли молча прицелился в кучера алого ландо. - А цены вниз не пойдут, сэр. Со всем уважением, цены не пойдут вниз. Цены никогда не падают.
- Полагаю, так и есть, - Фалконер задумался, но, похоже, все еще сомневался в принятии решения.
В углу комнаты громко тикали часы. На улице проскрипела грузовая повозка. Ридли зажег длинную тонкую сигару и жадно втянул дым. Медный поднос позади него был заполнен пеплом и окурками. Он снова затянулся, кончик сигары заалел, затем взглянул на Старбака.
- Север станет сражаться? - требовательно спросил он, видимо, полагая, что похожий на янки Старбак должен держать ответ наготове.
Но Старбак понятия не имел, что собирался делать Север после падения Форта Самтера. Последние несколько недель Натаниэль Старбак был слишком растерян, чтобы думать о политике, и теперь, столкнувшись с возбуждавшим весь Юг вопросом, не знал, что сказать.
- С одной стороны, нет никакой разницы, будут они сражаться или нет, - заговорил Вашингтон Фалконер прежде, чем Старбак смог что-либо ответить. - Если мы не выкажем готовности к войне, Итан, Север, без сомнения, вторгнется. Но если мы будем стоять на своем, они могут, пожалуй, и отступить.
- Тогда покупайте винтовки, сэр, - настаивал Ридли и подкрепил этот призыв, нажав на курок своего незаряженного револьвера. Он был худощав и высок и выглядел элегантно в своих черных сапогах для верховой езды, черных бриджах и черном сюртуке с пятнами от пепла.
Его длинные темные напомаженные волосы были тщательно уложены, а борода пострижена в щегольской манере. Ридли мерял шагами спальню Адама, пока Старбак приводил себя в порядок, и рассказывал, что планирует жениться на дочери Вашингтона Фалконера Анне и что перспектива войны отложила их планы на свадьбу.
Ридли воспринимал возможную войну скорее как досадное недоразумение, чем как бедствие, и его тягучий и приятный южный акцент придавал голосу еще большую убедительность.
- Итого двенадцать тысяч долларов! - произнес Вашингтон Фалконер, одновременно, видимо, ставя подись на чеке. - Купи для меня оружие, Итан, и дело сделано.
Старбак гадал, зачем Вашингтон Фалконер покупает столько винтовок, но не сомневался, что тот может себе позволить приобрести это оружие, знал, что отец его друга - один из богатейших людей в Виргинии, а, может, и во всех охваченных проблемами Соединенных Штатах.
Фалконер мог похвастаться, что последний обмер земель его семьи в Фалконере был выполнен молодым землемером по имени Джордж Вашингтон и с того дня семья не потеряла ни единого акра, но лишь прилично добавила.
В числе этих недавно приобретенных акров была и земля, на которой стоял дом Фалконера в Ричмонде - один из самых больших особняков на Клэй-стрит, а на широком заднем дворе размещались сарай для экипажей, помещения для дюжины конюхов и стойла для тридцати лошадей.
Дом мог похвастаться бальным залом и музыкальным салоном, а его лестницу обычно называли самой прекрасной в Ричмонде, это была великолепная поворотная лестница, которая поднималась вдоль позолоченный стены, увешанной фамильными портретами, самый старый из которых был привезен из Англии в семнадцатом столетии.
Книги в кабинете Вашингтона Фалконера были помечены золотым семейным гербом на кожаных переплетах, а столы и кресла изготовлены лучшими европейскими мастерами, потому что для такого богатого человека, как Фалконер, годилось всё только самое лучшее.
На каждом столе были расставлены цветы, не просто для украшения, но и в попытке перебить запах городских табачных фабрик.
- А теперь, Нат, - сердечно произнес Вашингтон Фалконер после того, как решил купить оружие по двенадцать долларов, - ты обещал нам историю. Вот кофе, или хочешь чего покрепче? Ты ведь пьешь? Да? Но без благословения отца, уверен. Твой отец едва ли одобряет спиртное, или нет? Преподобный выступает за отмену спиртного, как и за отмену рабства? Наверняка! Должно быть, он безжалостный человек, уж наверняка. Садись.
Вашингтон Фалконер был полон энергии и вполне счастлив, разговаривая сам с собой, он встал, придвинул от стены кресло в сторону Старбака, налил ему кофе, а потом снова сел за стол.
- Так давай же! Расскажи! Разве ты не должен быть в семинарии?
- Да, сэр, должен, - внезапно Старбак почувствовал неловкость, пристыженный своей историей и жалким состоянием. - Но это очень долгая история, - запротестовал он.
- Чем длиннее, тем лучше. Так что давай, рассказывай!
И Старбаку не оставалось другого выбора, кроме как поведать свою жалкую историю страстного увлечения, любви и преступления, постыдный рассказ о том, как мадемуазель Доминик Демарест из Нового Орлеана убедила Натаниэля Старбака из Йеля, что жизнь может предложить гораздо больше, чем лекции по дидактической теологии, богословская литература или искусство проповедовать.
- Дурная женщина! - заявил Вашингтон Фалконер с радостным облегчением, когда Старбак впервые упомянул ее имя. - В каждой истории всегда есть дурная женщина.
Старбак впервые взглянул на мадемуазель Доминик Демарест в зале Лицея в Нью-Хейвене, где труппа майора Фердинанда Трейбелла представляла в своем гастрольном туре "Единственно верную и авторизованную сценическую версию Хижины дяди Тома, полную и с настоящими гончими собаками".
Труппа Трейбелла была уже третьей, гастролирующей с пьесой о дяде Томе, которая посетила Нью-Хейвен той зимой, и каждая заявляла, что показывает единственно верную и авторизованную театральную версию этого великого произведения, но спектакль майора Трейбелла был первым, на который отважился отправиться Старбак.
В семинарии состоялся горячий спор об уместности посещения театрального представления, даже того, что посвящено моральным наставлениям и освобождению рабов, но Старбак хотел пойти из-за упомянутых в афише собак.
В замечательном произведении мисс Бичер-Стоу не было никаких гончих, но Старбак подозревал, что эти животные могли добавить истории драматизма, и потому отправился в Лицей, где с благоговением узрел настоящего ангела, играющего роль беглой рабыни Элизы, которая легкой походкой бежала по очень натурально выглядящим льдинам, преследуемая парой полусонных слюнявых псов, что, возможно, и были гончими, а, может, и нет.
Но Старбаку не было дела до родословной этих собак, он думал лишь об ангеле с продолговатым лицом, печальными глазами и тенями на скулах, с пухлыми губами, черными, как ночь, волосами и тихим голоском.
Он немедленно влюбился, неистово и, насколько он мог судить, навсегда. На следующий вечер он снова отправился в Лицей, а потом и на следующий, и еще раз, когда состоялось последнее представление этого великого эпоса в Нью-Хейвене, а на другой день он предложил майору Трейбеллу разобрать и разложить по ящикам реквизит, и майор, совсем недавно покинутый единственным сыном и потому нуждавшийся в замене исполнителя ролей Огюстена Сен-Клера и Саймона Легри, оценив приятную и представительную внешность Старбака, предложил ему четыре доллара в неделю и полный пансион, а также самоличное обучение сценическому искусству.