Шутиха (сборник) - Олди Генри Лайон. Страница 70

Колобки овсянки не едят: это для них сродни каннибализму. Посему Гобой в столовке отсутствовал. Пришлось завтракать в обществе стенающего Шекель-Рубеля и двух его коллег из северной столицы. Шекель-Рубель, как обычно, жаловался. На овсянку. На персонал столовой. На расстройство желудка. На халявщиков, норовящих упасть на широкий хвост. На друзей-доброжелателей, спаивающих беззащитного. На столичное лобби, выгрызающее премию своим бездарям. На журнал «Ф-Пегас» (в народе «Фугас») – отчекрыжили треть абзаца в архизамечательной статье страдальца, чем извратили весь замысел…

Коллеги кивали, вяло ковыряли синюшную кашу и интересовались временем открытия бара. Также их сердечно волновала выдача бюллетеней для голосования. Оба приехали утром, опоздав на сутки, и предвкушали.

В коридоре уже взывал бодрый Саркисов:

– А кому голоснуть?! Подходи-налетай, бюллетени хватай! Одна штука в одни руки!

Обретя бумажку, я выдрал у ближайшего фэна перо из хвоста и немедленно проголосовал. Шансов на железяку мало, но неужто я настолько себя не уважаю, что отдам кровный голос за конкурентов?! Меж литературоведов отметил Шекель-Рубеля – в порядке гуманитарной помощи, взамен фталазола; в номинации «Лучший переводной роман + лучший перевод» – разумеется, Джулиану. Остальных номинантов все равно не читал, а рыжей будет приятно.

Выполнив гражданский долг, походкой Командора громыхаю обратно, к духовому оркестру. Скрести по сусекам.

– Да-да, войдите!

Хозяин номера свеж, наодеколонен и лучится расположением.

– Добрейшее утречко, Влад! Как спалось?

– Вашими молитвами, без сновидений. Извольте объясниться, Алоизий Вифлиемович! Из издательства втайне от меня звонят моей… э-э-э… моей жене, требуют файл первой главы, и нате-здрасте: «Фрагмент из находящегося в работе…»! Вам не кажется, что в приличных домах за такое бьют морду?!

– Ну что вы, право! Кричите, волнуетесь… Боитесь, что публикация «сырья» повредит вашему имиджу? Напрасно, Роджер вы наш, Роберт и Джон Рональд Руэл! Совершенно напрасно! Поверьте опыту маркетологов «Акселя», они не зря едят свой хлеб с котлетой. Минералочки хотите? Из холодильника?

– Хочу.

Минералки я выпью с удовольствием, но зубы заговорить не позволю!

– С газиком, со льда!.. Может, пивка?

– Спасибо. Тем не менее…

Туча ворочается в окне. За окружной трассой небо трескается бронхитом. Хрипит, откашливается. Гроза? В феврале?!

– Успокойтесь, дражайший Владимир Сергеевич. Помните наш вчерашний разговор? Или сочли его розыгрышем? Договорчик-то вы не подписали, вот и пришлось в порядке временной компенсации…

– Компенсации чего?

– Вашего замечательного процесса. Да вы присаживайтесь, присаживайтесь! Все говорят, что правды нет в ногах, но правды нет и выше! – Гобой густо хохочет. – Или грезите о переходе на четвертый круг? Прямо здесь, на конвенте? А что, вполне возможно! Концентрация субъект-генераторов, интерполяция, вторичные взаимодействия. Пси-резонанс, наконец. Хотите разоблачить Орден, да?! Влад Снегирь против системы?!

Смеется зам по особым.

Смеется небо – хрипло, болезненно.

Темно в номере. Темно.

Тень-гример трудится над лицом веселого колобка. Новое обличье, краденая личина. Объемный портрет работы художника-кубиста, шедевр скульптора-безумца: хищные бритвы граней, изломы, трещины, ледяной отблеск слюды на сколе гранита. Кусок янтаря, в середине мушка многолапая, мохнатая…

Уползает туча. Стихает хохот. Гобой отходит к холодильнику за водой для себя, и наваждение тает. Кажется, я кричу. Пытаясь догнать призрак, успеть спросить:

– Почему? Почему тогда?! Мне ничего не снилось, ничего!

– Ну и чудненько! Прелестно! Компенсация…

Так и слышится: Эльф с Петровым хором скандируют: «Компен-са-ци-я! Компен-са-ци-я!»

– …она, родимая! Появился текстик на сайте – ночку-другую спите спокойно. Завтра в газетке тиснем, вот вам и еще отсрочечка. Маленькая, правда. А как договорчик подмахнем – так процесс и законсервируется. Для окружающих, разумеется. Вам-то потерпеть придется, не обессудьте… Пока книга в свет не выйдет. Но тут уж мы поторопимся, будьте уверены! Издательству дорог сон и душевное равновесие ведущих авторов! Поймите правильно: очень уж вы скоропостижно в тираж вышли…

– А текст! Текст! Что, и в газете черновик тиснете?! Опозорить меня решили?!

Очертания комнаты плывут, искажаются, словно в кривом зеркале, кресло подо мной явственно ведет в сторону, – помню, однажды на теплоходе…

– Полно, любезный Влад! – Я снова сижу за столом, сквозь расшторенное окно в комнату льется серый свет утра, позднего, февральского. Ладонь ласкает холодный стакан минералки. Делаю жадный глоток. – Как вы могли такое подумать? Редактор и корректоры над фрагментом уже работают, к полудню должны закончить. Все в лучшем виде: никакой переработки, только исправление опечаток и косметическая правка стилистики. Клавдия Анальгетовна прекрасный работник… С вами все в порядке?

– Простите, я на минутку…

За какой дверью у него туалет? Нет, за этой – кирпичная стена. Я помню.

Я…

В уши ввинчивается пронзительный крик бормашины. В стоматологическом кабинете – маленьком, на одно кресло, – спиной ко входу сидит пациент. Девушка, судя по роскошной рыжей гриве. Сбоку, с орудием пытки в руках, размышляет Игнат Кузьмич, водитель, похожий на генерального директора. Приветливо кивнув мне, он склоняется над креслом, и вой бора переходит в высокий визг: сверло вгрызается в больной (…здоровый?!!) зуб. К горлу подкатывает тошнота, я лихорадочно захлопываю дверь, разрубая жуткий звук пополам. Последнее, что успеваю заметить: дантист-шофер откладывает инструмент и берет длинный элеватор для удаления корней. По левую руку от Игната, на стеклянном столике, лежит огромная челюсть. Часть зубов в челюсти отсутствует. Остается только надеяться, что это протез.

Туалет обнаруживается за дверью, где вчера была стена.

Журчание в унитазе: мочевой пузырь угрожал лопнуть. Поговорили, значит. Показал гадам-издателям Влад Снегирь, где птицы зимуют. Хвалилася кума… Гобой, урод, ну тебя в пень! Бери фрагмент. Печатай где угодно. Вывешивай хоть на сайте, хоть на площади, хоть у черта на рогах. Еще полчаса карусели, и я вам признание в людоедстве подпишу, не то что договор!

– Я так понимаю, наш маленький конфликт успешно урегулирован? Да, Владимир Сергеевич?

Он стоит в коридоре, за спиной, деликатно полуотвернувшись.

– Д-да. Вы уж только… за редактурой проследите, – застегивая штаны, пытаюсь хоть частично сохранить лицо.

– Всеобязательно прослежу, не сомневайтесь! Лично! И на сайт сегодня же чистовой вариант вывесим! И вам по электронной почте отошлем: дома посмотрите, что не глянется – исправите. А вы уж расстарайтесь по приезду, гоните к финальчику: конец – он всему делу венец! Да, последняя просьба: у вас сегодня интервью брать будут, для «Досуга», – так вы уж расскажите вкратце о новом романе, а? Сюжетик, концепция… Не сочтите за труд, хорошо? Тоже какая-никакая, а компенсация.

– Хорошо, Антип Венецианович.

Когда я бежал прочь, в спину благодушно неслось:

– На земле весь род людской…

Похлеще любого кнута.

…Лучше выдумать нельзя, чем раздача железяк!

Вот, родилось. Ибо торжественное обретение премий жаждущими откладывалось на безразмерные «пять минут». Повесив нос и в воду опущен, я бродил у входа в конференц-зал, – брага, которой никогда не стать перваком. Трезвый. Треснутый. В животе булькали отголоски дуэта для Снегиря и Гобоя без оркестра. Подпишу. Надоело. Что я, крайний? Спартак, Сусанин и Снегирь? Или, если угодно, Че Гевара и Ге Чижик?! Лярва я провинциальная. Хожу, брожу и всем даю. Интервью дал, каналу «ИТД»: заканчиваю роман «Лучший-из-Людей», надеюсь удивить, предположительно осенью, да, скорее всего двухтомник. Концепция охренительная, сюжет обалденный. Новое слово в фэнтези. Коллеги от зависти сдохнут. Анфас, профиль, улыбочка, и разбежались. Автографов дал. Штук двадцать. Рука бойцов писать устала: Имярек от автора с любовью (уважением, восхищением, надеждами, наилучшими пожеланиями, на добрую память; нужное подчеркнуть два раза). Дюжину разъяснений дал, по поводу. Кратких и емких. Лысый бородач, дотошный до тошнотворности (каламбур?..), внимательно выслушал. И перешел в наступление: шлем-бургиньон с назатыльником, притянутым к затылку… Если, значит, опишу достоверно, будет мне слава во веки веков, аминь. Через минуту я готов был дать обиженному бородачу сатисфакцию, ибо прервал и послал. А, еще дал тридцатку Петрову. На пиво.