Кирпичи 2.0 - Сугралинов Данияр. Страница 3

С этими словами он встал, пожал мне руку и ушел.

Я повертел его визитку – дорогая темно-зеленая бумага, белым шрифтом на ней: «Алексей Верняк».

Глава 2

Первый кирпич

Георгий, вахтер и охранник в одном лице, расплылся в улыбке. Я тут же представил себя и понял, что вид у меня комичный: мокрые растрепанные волосы, нелепые заляпанные очки в толстой оправе, промокшая одежда и визуально увеличившиеся в размерах за счет налипшей грязи туфли.

«Ну что же, пусть веселится, я ведь и впрямь выгляжу несуразно», – подумал я. Но, вспомнив Леху, неожиданно даже для себя самого выпалил:

– Чего лыбишься?.. Дурак, что ли?

Вахтер застыл с оскаленным ртом, уголки губ поползли вниз, в глазах – изумление. Не дожидаясь, пока он опомнится, я прошмыгнул мимо него к лифту. К последствиям собственной несдержанности я оказался пока не готов. Опомнившийся Георгий закричал вслед: «Ты оборзел, гнида?..» – но дальнейшего я не услышал. Возможно, наш корпоративный преторианец взывал к моей совести; возможно, просто хотел объяснить, что улыбался он вовсе по другой причине. Эти версии наиболее комфортны для меня, но я честен перед собой: я оскорбил Георгия, расправа неизбежна.

Георгий, которого все, кроме меня, звали просто Жора, в юности провел пару лет в колонии по какой-то хулиганской статье, и этот период стал самым ярким в его жизни. Сотни, да что там, тысячи «чмырей», по его словам, вставали ему поперек дороги, после чего умывались кровью и становились инвалидами. Поэтому я четко понимал, что, скорее всего, Георгий хотел максимально доступными методами пояснить мне неприемлемость моей линии поведения без должного к нему уважения. Проще говоря, побить меня.

Кровь прилила к лицу, пульс участился, в горле пересохло – так происходит всегда, когда я попадаю в конфликтную ситуацию. Еще больше я волнуюсь, впадаю в ступор при любой угрозе физического воздействия. Я боюсь. Боюсь, что мне разобьют нос, выбьют зубы, ударят в живот… Я очень хорошо все это себе представляю, настолько ярко и подробно, что при одной мысли о драке паникую. Поэтому я стараюсь быть со всеми в хороших отношениях, не обострять, идти на компромисс, входить в положение и всегда боюсь кого-нибудь обидеть.

Пробыть даже полдня «мужиком» без должной подготовки, а тем более без возможности физически обосновать свои слова, – нелегко.

Поднявшись, я зашел в туалет и привел себя в порядок: снял очки, счистил грязь с одежды, вымыл руки, умылся. Вгляделся в зеркало: обычный парень, серые глаза, короткие русые волосы… На лбу – шрам в виде молнии. Когда я был маленьким, тот, чье имя нельзя называть… Ха-ха, шучу. Шрамов нет, конечно: не то что на лбу, вообще нет. Драться – никогда не дрался, а от жестоких порезов, переломов и падений бог миловал. В общем, важнейшая часть в моей жизненной подготовке была упущена, а что-то наверстывать в двадцать семь лет – поздно.

Да и зачем мне это нужно? Всегда жил по принципу: «Все люди хорошие, пока не докажут обратное». Если же они «доказывали обратное», в очередной раз разочаровывался в этом мире, впадал в апатию и терял вкус к жизни. А потом просто переставал с «доказавшими обратное» общаться.

Встал у окна, закурил. Втягивая сладкий табачный дым вместе со свежим октябрьским влажным воздухом, вспоминал разговор с Алексеем Верняком. Странно, но я не задавался вопросами: кто этот человек, почему он завел со мной разговор и учил, как жить. Его тезисы доказательств не требовали: моя неудачная жизнь была живым примером, что так себя вести нельзя.

Пора менять принципы. Отныне все люди для меня – сволочи и подлецы. Пока не докажут обратное.

На пороге офиса я расправил плечи, выпрямил спину и, задрав подбородок, вошел. Снял куртку, сел за свое рабочее место, подвигал мышкой. Экран монитора включился, и я увидел не прекрасный вид на Штормград [3] с высоты полета грифона, установленный у меня в качестве обоев, а похабную отвратительную сцену с одного из тех сайтов, где можно найти видео любых половых извращений. Причем с присутствием нечеловеческих персонажей.

Еще пару часов назад я бы на такую выходку не обратил внимания – наоборот, угодливо посмеялся бы над этой «невинной шуткой». Но сейчас следовать традициям не хотелось. Я всматривался в каменные лица коллег, еле сдерживающих смех, быстро перевел взгляд с одного на другого, пытаясь догадаться, кто это сделал.

И, наконец, тихо спросил:

– Кто?

Молчание. Лидка, взглянув на меня, фыркнула.

А Костя Панченко нарочито гнусавым голосом произнес:

– Резвей! Явился – не запылился! Все купил, что должен был? Сигареты не забыл? Ничего не перепутал?

Шоу началось! Из-за мониторов появились лица коллег, уже готовых к веселью. «Значит, шута нашли? – закрутились злые мысли. – Будет вам шоу!» Главное – это голос, а он у меня тихий. «Раз громко говорить не получится, придется орать», – решил я.

Набрал полную грудь воздуха и выкрикнул на одном дыхании:

– Тебе, Панченко, не о куреве надо думать, а о том, пройдешь ли ты испытательный срок! Стажер! Где маркетинговое исследование по ночным клубам? Ты его еще на прошлой неделе должен был подготовить!

Обескураженный Костя примирительно, без всякой гнусавости в голосе попросил:

– Серега, да ладно тебе, ты чего это?..

– Серега?! Да какой я тебе Серега! Для тебя – Сергей Александрович, стажер!

Я выдохся и замолк. Не знал, что еще сказать. Излить то, что давно накипело, – смог, а вот оскорблять и хамить специально не научился пока.

Впервые в жизни я осознал значение выражения «звенящая тишина». Коллеги перестали клацать кнопками клавиатур, и лишь мерный гул работающих компьютеров повис в комнате. Даже непомерно толстый, не дождавшийся своего овсяного печенья копирайтер Левон Гараян перестал жевать бутерброд и, открыв рот, внимательно меня изучал.

Я почувствовал себя неуютно и сорвался:

– Что уставились? Работать!

Нет, к работе никто не вернулся. Все с каким-то новым интересом рассматривали меня, словно пытаясь понять, что во мне изменилось. В глазах любопытство и небольшая тревога, лица напряжены.

Тишину нарушил удивленно-радостный Панченко:

– Ребята! А ведь он же пьяный! Принял уже где-то!

Все тут же понимающе улыбнулись, с облегчением закивали друг другу. Люди страшатся необъяснимого, а секрет истерики Резвея крылся лишь в его алкогольном опьянении. Элементарно, Ватсон! Гараян продолжил трапезу. Бородаенко что-то застрочил в мессенджере, Фрайбергер брезгливо сморщила носик. Это какой-то кошмарный сон.

Я стоял, не зная, куда себя деть. Краска заливала лицо. Наконец сел, в душе проклиная собственную глупость, и невидящим взглядом уткнулся в веселую картинку на экране.

А Костя, упиваясь победой, продолжал разоблачительную речь в духе тех старух, которые дают следователям показания об ограблении соседской квартиры:

– А я еще думаю, от кого перегаром-то несет? Думал, может, это спирт Бородаенки, которым он свои компы протирает? Смотрю – нет, Бородаенке вообще всё по барабану…

– Слышь, ты, салага! – встрепенулся Саня и спародировал меня. – Для тебя я – Александр Витальевич!

– Ага, – важно кивнул Панченко, – смотрю, а Александру Витальевичу всё по барабану. Они соизволили пасьянсик разложить, и не до спирта им. И тут меня осенило! Это же от Резвея амбре исходит, Сергея Александровича нашего: пришли они в грязи, как в канаве искупавшись, перегаром от них несет, еще и истерику тут устроили…

– Заглохни, Панченко, – сквозь зубы произнесла Лида.

Костя удивленно на нее посмотрел (как же так, для вас же стараюсь, ваши благородия, развлекаю!), но умолк.

Посверлив меня изумрудными глазами, Лида тихо спросила:

– Сереж, ты мне шоколадку купил?

– Нет, Лида, извини.

– Ну и ладно, до обеда уже чуть-чуть осталось.

И улыбнулась! Вот зараза-то, а?