В глубине Великого Кристалла. Том 2 - Крапивин Владислав Петрович. Страница 37

Когда вернулись к телефонной станции, маленький заводской автобус был уже там, и Марина бегала рядом с ним, расспрашивая прохожих. Увидала, взвизгнула, кинулась обнимать ребят (не встречая особого ответного восторга). Радостные слезы в три ручья…

— Валечка, родной ты мой! Мы там все… я там вся… совсем… Ужас, что думали!

— Ладно, кто что думал, будем разбираться потом, — пообещал Валентин. — А теперь сдаю детей поштучно. По списку… Есть у тебя список?

— Конечно! — Она восприняла это всерьез. — Валечка, у меня еще будет великая просьба…

— Подожди, радость моя, с просьбами… Итак!.. Народ, в затылок становись! По одному в автобус шагом марш… Номер один: Георгий Петушков по прозвищу Гошка Понарошку… Номер два: Роман Травников, известный как Кудрявость Номер Один… То есть по списку — два, а по кудрявости — один. Ну и так далее все остальные… Без обмана. Кроме одного, который добрался своим ходом… Расписку дашь?

— Валечка, не только расписку! Мы — премиальные тебе… Но у меня великая просьба… — опять ласково подъехала она.

— Ну, давай твою просьбу, — вздохнул Валентин и подумал с неожиданной печалью: “А все-таки какая ты уже старая, Мариночка…”

— Валечка! Тут копия списка… Ты не мог бы зайти в здешнее Управление нарпросвета, поставить их печать и подпись? Это чтобы наши деятели знали, что ребята едут именно из Генеральска. Ну, для оплаты и для объяснений, почему задержка… А потом приедешь на электричке! А?

— Почему ты сама-то не можешь?! Долго ли? Заехать, шлепнуть печать — и домой…

— Но ведь уже без десяти двенадцать! А в полдень здесь, говорят, начнется… что-то такое… Ты же мужчина и вообще… с закалкой. А если нас опять с ребятишками прихватят…

“Что начнется-то?” — едва не спросил Валентин. Но стало почему-то смешно и противно. И соблазнительным показался вариант: остаться наконец одному, ни за кого больше не отвечать.

— Ну, давай бумагу… — И он увидел печальные глаза Сопливика. Все уже смотрели из окошек, а Сопливик стоял у дверцы, поставив свою разбитую сандалию на подножку. Оглядывался на Валентина. И вот услыхал, что Валентин остается…

Такая тоска, такое сиротство были на лице у Сопливика. Валентин зажмурился даже.

— Вот что, Юрьевна! — Он заговорил небрежно, как о давно решенном. — Я останусь, конечно. Только при одном условии. Вот этот юноша останется со мной. Мне… будет так скучно одному, а с ним мы привыкли болтать о том о сем…

Марина не сдержала удивленного возведения бровей. Но тут же поняла: спорить себе дороже. Да и зачем?

— А, этот! Со… Женя Протасов, кажется? Ну, как хотите… Как хочешь, Валечка! А потом ты его куда? Сам доставишь в интернат?

— Доставлю… куда угодно… И не бойся, ничего с нами не будет. Ни до, ни после полудня…

Она и не боялась — ни за него, ни за Сопливика. Она хотела скорее уехать. И проделала это в следующую минуту, тем более что уже сигналил невидимый в кабине шофер.

Ребята махали из автобуса руками, пока тот не свернул за угол…

Грустно вдруг стало. Ну, Ласьен и его дружки — фиг с ними, а к остальным привязался вроде бы…

В этот миг в соседнем квартале гулко ухнул барабан и затрубил оркестр. “Началось”, — подумал Валентин.

2

Впрочем, ничего особенного не началось. Очередной провинциальный митинг — видимо, эхо каких-то новых пертурбаций в центральном правительстве и парламенте. Такое в городах окружного и уездного ранга происходило нередко и кончалось обычно перевыборами председателя муниципалитета и мордобоем среднего масштаба на площади. Называлось это “растущей социальной активностью масс”.

В общем, не привыкать. Одно плохо: в таких городках все казенные конторы на городской площади или поблизости от нее. А там сейчас, конечно, самая свалка. Но делать нечего.

— Пошли, мой неразлучный спутник, — вздохнул Валентин. — Не избежать нам окунания в океан народных страстей.

— Пошли! — со счастливой готовностью отозвался Сопливик. Ясно, что с Валентином он готов был идти хоть в жерло Везувия. И зашагал рядом. С ловкостью, даже с некоторым изяществом нес на плече, как плащ, Валентинову куртку…

Гудящая площадь приближалась. Уже попались навстречу несколько помятых капралов из муниципальной правоохраны — без фуражек и привычных дубинок. Они держались за побитые носы и скулы. Обгоняя Валентина и Сопливика, прошагала колонна крепких молодчиков с желтыми кокардами на черных пилотках и с желто-коричневым треугольным знаменем.

Впереди гудел оркестр и неразборчиво орали мегафоны…

Площадь здесь была вполне типичная для таких городков: с полуразрушенным собором (ныне — склад), со старинными торговыми рядами и типовым трехэтажным зданием Комитета Федеральной лиги. Перед фасадом с колоннами торчал бетонный постамент, на котором когда-то стояли по очереди статуи Нового Строителя, Первого Последователя, Народного Сеятеля, Мудрого Архитектора, Верного Продолжателя, а в последнее время — Бескорыстного Инициатора. Теперь, судя по всему, Б.И. тоже оказался не ко двору, ибо постамент был пуст. Вернее, на нем торчал оратор. Но выглядел он по сравнению с могучим пьедесталом мелкомасштабно и потому надсаживал легкие и мегафон без успеха.

— Сограждане! — вопил он, стараясь одолеть неумолкающий (явно оппозиционный) оркестр и всеобщий гвалт. — Торжествующие идеи всеобщего равенства и социальной справедливости не дают нам права превращать процесс демократизации в шабаш анархии. Мы должны, друзья мои…

— Твои друзья знаешь где?! — орал через диспетчерский суперусилитель какой-то люмпен. — Стащите его оттуда за… это самое, ребята! Теще квартиру мимо списка выдал на Петуховке, сам с двухэтажной дачей, а теперь “сограждане”!..

Слева от постамента шла локальная драчка — там над головами резко метались желто-коричневые флаги и транспаранты. Справа, на свободном от толпы пятачке асфальта, лежал вверх тормашками и жужжал колесами, как заводная игрушка, легкий транспортер… Но в общем-то все пока шло без особых отклонений от сценария, который разрабатывают депутаты разных уровней, чтобы люди выпустили пар и потом не очень возмущались очередным увеличением налогов…

Эту картину Валентин и Сопливик наблюдали с удобством: им удалось проникнуть на плоскую крышу торговых рядов, обнесенную гипсовой балюстрадой. Крыша служила как бы трибуной для тех, чья “социальная активность” еще не созрела для непосредственного участия в дискуссиях и свалках. На крышу вела широкая лестница. Народу здесь оказалось не так уж много…

Владельца двухэтажной дачи — борца за всеобщее равенство — уже стащили с постамента. Орал кто-то другой — тонкоголосый и яростный:

— Мы должны доказать Столице свою твердость и умение отстаивать права! Граждане города, обретшего вновь свое историческое имя! Докажем, что славные традиции, которые…

— Ни фига отсюда не разглядеть, — сказал Валентин Сопливику. Он поймал за плечо тощего парня с желтой кокардой на куртке — тот спешил к лестнице.

— Слушай, юноша, где здесь Управление нарпросвета?

Парень очумело глянул на Валентина, вырвался, кинулся по ступеням вниз.

— Пойдем, Жень, — решил Валентин. — Будем искать на таких улицах какого-нибудь пожилого аборигена, чуждого политическим страстям. И расспросим его…

Им повезло скорее, чем ожидал Валентин. В квартале от площади, на заросшей пыльными кленами улице Счастливой Юности, увидели они особнячок в стиле модерн девятнадцатого века, фасад его украшала стеклянная черно-золотая вывеска: “Управление народного просвещения и культуры г. Генеральска и прилегающих округов”.

— Ну-с, прибыли… Ты, Женя, посиди здесь на крылечке. Появление в этом храме Всеобщего Просвещения Умов такой личности, как ты, первый же встречный клерк объявит святотатством…

— Ага, я посижу… Вы не бойтесь, я никуда не денусь.

— Да уж надеюсь… Дай-ка мне куртку.

Во внутреннем кармане куртки лежал список, требовавший печати и подписи. Полезно было также прикрыть полой отвисший брючный карман, в котором ощущалась спокойная тяжесть “бергмана”.