Что такое антропология? - Эриксен Томас Хилланд. Страница 12

Сравнение используется не только при попытках – часто не бесспорных – обнаружить универсалии, но также при попытках опровергнуть заявления об их существовании. Примером, который далее будет рассмотрен подробнее, является дискуссия об агрессивности. Многие специалисты, особенно работающие в русле эволюционистского, биологизаторского подхода, считают агрессивность врожденной универсалией, особенно ярко проявляющейся у мужчин. А многие антропологи, напротив, утверждают, часто со ссылкой на собственные этнографические данные, что существуют народы, которые не только не имеют представления об агрессивности, но и не практикуют ничего, что могло бы быть описано как ее проявление. Возразить им можно следующее: агрессивность существует везде, но она может быть выражена различными способами, так что просто не распознается исследователем, как в случае песенных дуэлей среди инуитов (эскимосов).

Прийти в этом споре к окончательному консенсусу невозможно по двум причинам. Поскольку необходимым условием сравнения является перевод, а культурный перевод всегда несет в себе элемент неопределенности, невозможно строго и неопровержимо доказать, что сравнивается именно то, что постулируется как сравниваемое. Кроме того, при сравнении всегда есть опасность впасть в крайность деконтекстуализации, когда отдельные черты сравниваются без должного внимания к широкому контексту, а это может привести к недостоверным результатам. В частности, можно справедливо заметить: хотя доказано, что все народы имеют представление о белом цвете, более значимо было бы исследовать кросскультурные вариации в локальных интерпретациях белого цвета, нежели просто установить, что категория белизны встречается повсеместно. Как известно, белый является цветом траура в Китае, что роднит его, по крайней мере в этом отношении, со значением черного цвета в Европе.

В-четвертых, о сравнении иногда говорят как о «квазиэксперименте» в антропологии. Для лабораторных наук эксперимент – самый важный источник нового знания. Эксперимент означает ввод контролируемых изменений в систему, где ученому известны все значимые переменные, с фиксацией последствий этих изменений. Если коллектив естествоиспытателей хочет изучить влияние гормона, они набирают две группы крыс со схожими основными параметрами. Группе А дают гормон, а группа В (контрольная группа) либо не получает ничего, либо получает не оказывающее влияния плацебо. Если крысы из группы А в среднем растут заметно быстрее, чем крысы из группы В, логично предположить, что рост вызывается гормоном. Эксперимент может также быть проведен на единственной группе, за которой наблюдают в меняющихся обстоятельствах на протяжении некоторого времени. Для обеспечения надежности эксперимента необходимо, чтобы все переменные, кроме одной, изучаемой, сохраняли постоянные значения, т. е. ученый допускает вариации значений только для тех переменных, влияние которых должно быть измерено.

В антропологическом исследовании невозможно сделать отдельные переменные постоянными. Если бы кто-то поместил группу туземцев в искусственные, контролируемые условия, то получившееся взаимодействие потеряло бы изрядную часть того контекста, который обеспечивает его аутентичность, и результат такого эксперимента был бы бесполезным. Потому наиболее приближенным к методологическому идеалу эксперимента средством для антрополога оказывается сравнение. Так, можно сопоставить два или несколько обществ, во многом схожих, но имеющих одно или несколько существенных различий. Благодаря этому мы получим возможность объяснить существующие различия. В известном с 1950-х годов сравнении некоторых центрально-африканских обществ, имевших много общего, Зигфрид Надель предположил, что существует связь между системой родства, моделью расселения и ролью колдовства [Nadel, 1951]. В случаях, когда система родства была патрилинейной, а модель расселения – вирилокальной (т. е. жена переезжала жить к мужу), обвинения в колдовстве были более распространенными и направленными на женщин, которые пришли из других деревень, чем в обществах, где модель расселения основывалась на иных принципах.

Холизм и контекст

Термин «холизм» может ассоциироваться с мистицизмом и аморфной религиозностью. Многие религии, особенно современные синкретические, вроде нью-эйджа, предлагают холистическое понимание мира, холистическое лечение и т. п. В антропологии этот термин используется иначе и обозначает способ описания того, как отдельные явления связаны с другими явлениями и институтами в единое целое. В классической функционалистской антропологии (как у Малиновского) считается, что общества хорошо интегрированы, как пазлы, где все кусочки соответствуют друг другу и ни один не завалился за диван, а культура – содержащая смыслы символическая суперструктура – идеально соответствует социальной организации. От такого ультра-функционалистского взгляда уже давно отказались. Еще в 1954 г. Эдмунд Лич показал в своем исследовании религиозной и политической жизни у качинов Верхней Бирмы, что общества вовсе не пребывают в состоянии устойчивого равновесия [Leach, 1954]. Они неустойчивы, они меняются, и у них существует несколько конкурирующих версий мифов о своем происхождении, причем некоторые из них подстрекают местных жителей к бунту. Еще более радикальная критика идеи о том, что разные части, или институты, общества хорошо прилажены друг к другу, возникла в 1960-е годы, с появлением трансакционализма Фредрика Барта – модели анализа, которая в центр ставит действующего человека и не считает социальную интеграцию необходимым результатом взаимодействия [Barth, 1966].

Холизм, однако, необязательно означает, что общества или культуры спаяны совершенно – функционально или логически. Он также может отражать философский подход, допускающий, что одни явления связаны с другими и образуют с ними нечто вроде самостоятельной целостности, держащейся на взаимных связях и обоюдном влиянии их различных составных элементов друг на друга. При этом не подразумевается, что такая целостность должна иметь устойчивый характер и охватывать все общество или группу населения. Приведем пару примеров, чтобы показать, что термин «холизм» может употребляться и в этом смысле, более умеренно и гибко.

Культурная категория kastom в меланезийском пиджине относится к традиции, ценностям, способам поведения и результатам творческой деятельности человека, которые местное население воспринимает как локальные по своему происхождению. В XX в. Меланезийские острова, тянущиеся от Новой Гвинеи до Фиджи, были вовлечены в мировую экономику: они стали управляться модерными государственными структурами, и населению пришлось иметь дело с масс-медиа, школами и монетарной экономикой. Упомянутые изменения способствовали распространению политик идентичности (identity politics) среди многих меланезийских народов, осознавших потребность сохранить традиционные культурные формы, чтобы избежать потери личной и коллективной автономии. Термин kastom используется для обозначения социальных фактов, которые имеют иное происхождение и этические основания, нежели модерные. Как сказал один меланезиец антропологу (по утверждению Маршалла Салинза), «если бы у нас не было kastom, мы были бы совсем как белые люди». Это понятие относится к широкому кругу идей и образов жизни, связанных с модернизацией неоднозначным образом, оно сообщает о сопротивлении привнесенному, самосознании и идентичности, а также о стойкой жизнеспособности традиционных культурных форм в ситуациях быстрых перемен. Хотя kastom кажется антимодерным, он является парадоксальным, контркультурным продуктом модерности, поскольку укладывается в ее местный диалект. «Грамматика» kastom напоминает традиционализм.

Описание, показывающее, как kastom встраивается в жизнь общества и связывается с различными ее сторонами, является холистическим. Оно не подразумевает, что эти общества особенно хорошо интегрированы или что они необычайно стабильны, – напротив, меланезийские общества могут быть довольно фрагментированными и быстро развивающимися. Оно указывает на то, что отдельные явления могут быть поняты во всей полноте только через анализ их внутренних связей с другими явлениями. Использование головного платка (хиджаба) женщинами-мусульманками в Западной Европе не может быть понято до тех пор, пока исследователь не рассмотрит его в контексте местных рынков труда и средств массовой информации, а также постколониальных политик идентичности в негосподствующей части мира.