После бури - Матвеев Герман Иванович. Страница 19

— Не бей! Он все равно не знает. Я дал ему буквы! Я сам и сложил их!

Пристав уже отступил для удара, но, услышав признание, сразу опустил плеть.

— А ты где взял? — недоверчиво спросил он.

— В ящике.

— В каком ящике?

— Там, где типография.

— А где типография?

— Спрятана.

— Где?

— Отпусти его… Он не виноват.

— А ты откуда знаешь, где спрятана типография? — настойчиво спросил пристав.

— Отец сказал… перед смертью. Отпусти его.

Пристав бросил плеть на стол и, потирая руки, зашагал по комнате. Он не ожидал такого удивительно блестящего результата допроса и с трудом скрывал радость. “Типография здесь! Типография спрятана! И Зотов знает, где именно”. Было отчего потирать руки.

Зашевелились, заулыбались городовые. Только теперь они поняли, почему нервничал и горячился начальник.

“Типография-дело серьезное! — со вздохом облегчения подумал городовой, сидевший у двери. — Напечатают прокламаций, раскидают везде, расклеют, а потом собирай. Да разве мыслимо собрать их! В такие места налепят, что ни достать, ни соскоблить”.

Кандыба сидел по-прежнему мрачный. В этом деле была его заслуга. Он указал на виновников, а значит, обещанную награду можно считать в кармане. Но даже и это его не радовало. Что-то непонятное угнетало его, и не верилось, что все так просто кончится.

Обдумывая дальнейший план своих действий, пристав решил сначала расположить к себе Зотова. Он знал, что придется с ним повозиться, прежде чем тот откроет тайну.

Остановившись перед Кузей и шутливо ткнув его пальцем в нос, он сказал:

— Вот, Кушелев! Скажи ему спасибо! Угостил бы я тебя как следует! Быстро одевайся и уходи! И больше мне на глаза не попадайся. Хвалю, Зотов! Выручил товарища!

Кузя одевался нехотя. Сердце сжималось от предчувствия чего-то страшного, и до слез было жалко Васю.

11. “БЕСХРЕБЕТНЫЙ ИНТЕЛЛИГЕНТ”

В детской слабо горит ночник. Нянька опит и, когда выдыхает воздух, то забавно шлепает губами. Рита сбросила одеяло и спит на спине, закинув руки за голову, наполовину голая.

Сережа лежит с открытыми глазами и не мигая смотрит в угол, где висит большая икона в золотой ризе.

На иконе нарисована отрезанная голова мужчины с небольшой бородкой, лежащая на тарелке.

Из кабинета отца, через столовую, доносятся глухие голоса, но, как ни напрягает Сережа слух, слов разобрать не может.

Мысли мальчика снова возвращаются к найденной связочке букв, так сильно испугавшей отца. Там было всего два таинственных и непонятных слова:

“йолад

ярац”.

“Что они означают? — думал Сережа. — Может быть, это не по-русски? Неужели действительно за эти слова могут повесить?” Правда, отец любит преувеличивать и всегда делает “из мухи слона”, как говорит мама. Но ведь какая-то доля правды, наверно, есть. Если и не повесят, то могут арестовать, выслать в Сибирь или прогнать с работы с “волчьим паспортом”.

А что такое “волчий паспорт”?

Много непонятных выражений и слов появилось в последнее время. Когда Сережа слышал такое слово, то обычно обращался к отцу, матери или няньке. Чаще всего ему отвечали: “Не твое дело” или: “Подрастешь- узнаешь”, “Не суй ты нос, куда тебя не спрашивают!”. Но иногда отвечали и почти всегда по-разному.

— Папа, а что такое пролетарий? — спросил он однажды отца.

Тот подумал и неторопливо ответил.

— “Пролетарий, пролетариат” — это латинское слово. В античном обществе так называли свободных граждан… Там были рабы, были и свободные граждане, — пояснил он и продолжал. — Так вот, свободных граждан, у которых не было средств производства, так сказать, обездоленных, называли пролетариями. В наше время пролетариями называют неимущих людей, наемных рабочих. Короче говоря, пролетарий — это человек, продающий свою рабочую силу.

Ответ отца был длинный и мало понятный, и Сережа обратился к матери.

— Пролетарий — это голь перекатная. Всякие босяки и нищие! — ответила презрительно мать.

Нянька ответила короче всех.

— Пролетел в трубу — вот и пролетарий!

В конце концов в голове у мальчика создавалось какое-то среднее, свое понятие.

Завозилась Рита и что-то жалобно пропищала во сне. Нянька, спавшая очень чутко, подняла голову, вздохнула и поплелась к ее кроватке. Когда она, вытянув из-под девочки одеяло, укрыла ее, в детскую на цыпочках вошел отец.

Сережа закрыл глаза и притворился спящим.

— Няня, я ненадолго уеду… на часок, — шепотом сказал Георгий Сергеевич. — Если жена спросит, скажите, что спешно вызвали на копи.

— Авария, что ли, какая? — спросила нянька.

— Да. Небольшая. Вода показалась.

Георгий Сергеевич подошел к дочери, поцеловал ее в лоб, перешел к сыну и, убедившись, что тот спит, направился к двери.

— Закройте, пожалуйста, за мной.

Нянька вышла за хозяином.

Сережа открыл глаза. До слуха донеслось: шарканье ног в прихожей, приглушенные голоса, звяканье дверной цепочки и, наконец, хлопанье двери.

“Куда они пошли ночью? Неужели действительно авария?” — подумал мальчик, и в душе снова появилось тревожное чувство.

Сережа любил отца. Любил его тихий, ласкающий голос, добрые светлые глаза, мягкую, спокойную походку. Никогда Сережа не слышал от отца грубого слова или резкого окрика.

Георгий Сергеевич всегда был внимательным, чутким, отзывчивым, но, несмотря на все это, вместо уважения он вызывал в сыне какое-то странное чувство жалости. Сережа видел, что никто в доме с отцом не считается, а если и слушают его замечания и даже соглашаются, то только так, для вида. Делают все равно по-своему. “Неужели он этого не понимает? — с горечью подумал Сережа. — Почему он такой?” Вот и сейчас. Говорил с нянькой таким тоном, как будто просил позволения поехать на копи.

“Как она смеет задавать ему вопросы? Все равно же ничего не смыслит в горном деле, — возмутился Сережа. — А он? Вместо того, чтобы обрезать ее, как это делает мама, отвечает”.

Повернувшись к стене, мальчик глубоко вздохнул.

“Почему он такой “бесхребетный интеллигент”?”

Это странное выражение, которое Сережа не совсем точно понимал, он узнал давно. Однажды, гуляя в садике, мальчик случайно услышал за забором разговор об отце. Говорили двое мужчин.

— А вот, например, инженер Камышин? — спросил один из них.

— Ну, знаете ли… Тут нужен человек твердый, а это бесхребетный интеллигент, — ответил второй и засмеялся.

Невольно подслушанный разговор сначала так поразил Сережу, что он даже не догадался подбежать к забору и в щелку посмотреть, кто говорил.

“Как это можно быть бесхребетным? Что значит без хребта?”

Позднее Сережа выяснил, что выражение это образное, и ему иногда казалось, что оно очень подходит к отцу, особенно когда тот спорит с матерью. “Про маму бы ни за что не сказали, что она бесхребетная. Она и накричит, и прикажет, и ногой топнет, и нахлопает, когда рассердится”.

Рита пробормотала что-то во сне и засмеялась.

“А ведь папа хороший инженер”, — продолжал размышлять Сережа. Ему было хорошо известно, что князь Абамелек-Лазарев — хозяин копей — очень уважает и ценит отца.

Захотелось есть. Сережа вспомнил, что от обеда остались пирожки.

— Няня, я хочу кушать! — заявил он, когда та вернулась в детскую.

— Вот еще выдумал! Ночью-то!

— Няня, я тебе говорю, что хочу кушать! — настойчиво повторил Сережа. — Что, тебе жалко? Я же не твое прошу!

— Господи! Вот наказанье! Минуты покоя не дадут. Ну, поди возьми в буфете хлеба.

— Нет! От обеда пирожки остались!

— Ну, и пирожки в буфете. Сходи и возьми.

— Нет! Принеси сама. Ты за это жалованье получаешь! — капризным и злым тоном приказал Сережа.

Нянька посмотрела на мальчика, вздохнула и пошла за пирожками.

На душе у Сережи стало легче. Ему казалось что он отомстил за отца.