После бури - Матвеев Герман Иванович. Страница 29

— Они его там убьют… — прошептал Сеня.

В этих словах Карасев почувствовал какой-то упрек себе и горячим шепотом заговорил:

— Он сам велел! Понимаешь, сам! Ты думаешь, мне Ваську не жалко? Может, еще жальчей тебя. Ты думаешь как? Это не в игрушки играть. Не то что Кандыбе стекла бить Раз велел… Стало быть, погибай, а делай! Вот…

Слезы перехватили горло, и он не договорил.

Ребята молчали. Только сейчас до их сознания по-настоящему глубоко начинало доходить, что они теряют старшего друга и руководителя, что Вася пошел на гибель и они его больше никогда не увидят.

— Это я виноватый… — вдруг сознался Кузя, и крупные слезы покатились у него из глаз.

— Как ты? — удивился Сеня.

— Я Маруське на ладошке тиснул про царя, а живодер увидел. Лучше бы мне идти вместо Васьки, — прошептал он и шумно вытер нос рукавом кацавейки.

— Голову тебе надо оторвать! — только и нашел что сказать Карасев.

— И то мало! — подтвердил Сеня.

— Конечно, мало, — согласился Кузя.

— Какой-то ты, Кузька, не самостоятельный, — начал было Сеня, но Карасев его остановил:

— Потом. Пора к шахте. Только по тропинке не ходите. Снег скрипучий… Аида!

Стараясь ступать по самому краю дороги, где рыхлый снег не скрипел, ребята осторожно двинулись вперед. Дойдя до тропинки, свернули. Высоко поднимая ноги, затаив дыхание, они медленно приближались к месту. Вот показался свет в проломах вышки, и ребята невольно спрятались за стволом деревьев. Некоторое время они стояли без движения по колено в снегу, напряженно вслушиваясь. Гудели мужские голоса. Васиного голоса слышно не было. Освоившись, Карасев передал валенок Сене и еле слышно шепнул:

— Стойте здесь и ждите, Я подберусь с той стороны…

Затем он для чего-то глубже нахлобучил шапку, туже затянул тряпичный поясок и сгинул в темноте.

Между тем почти все городовые спустились и наверху остались только двое. Жига тянул до самой последней возможности. Под, землей он был всего один раз и запомнил это ощущение на всю жизнь. Наслушавшись рассказов про обвалы, он решил, что подземные ходы годятся только для кротов, что они очень ненадежны и каждую минуту земля может осесть и раздавить всех, кто там находится. О том, что под землей ежедневно работают люди по двенадцати, четырнадцати часов в сутки, он не думал. Жига вообще никогда не думал о других. Десять пудов динамита, да еще и бомбы, о которых сообщил ему по секрету Зотов, довели полицейского до того, что он решился на ослушание, лишь бы не лезть в проклятый колодец.

— А ты чего стоишь? — спросил Чураков — Один остался!

— Неужели один? — притворно удивился Жига, оглядываясь по сторонам. — Ах, ты, господи! Не полезу я туда!

— Да ты что, в своем уме? Как ты можешь не подчиняться? Да он, знаешь, что с тобой сделает!.

— Живот у меня схватило… Больной… — жалобно заявил Жига. — Полезай заместо меня.

— Вон что надумал! Мне приказано тут караулить. Как я могу ослушаться? Он шкуру спустит!

— Он и не увидит… темно там. Полезай, я тебе целковый заплачу. В шахте тепло, а тут на морозе… Вон он какой мороз-то…

Для пущей убедительности Жига замахал руками, хлопая варежками то за спиной, то впереди себя,

— Нельзя! — твердо сказал Чураков. — Давай лазь, дергают!

— Два целковых хочешь?

— Попадет… — уже не так твердо возразил Чураков.

— Трешницу! — предложил Жига.

Чураков задумался. Предложение было заманчиво. “Деньги не малые, риск не большой, а если и попадет, то Жиге”.

— Давай синенькую — так и быть, полезу, — на всякий случай запросил полицейский, но, к его удивлению, Жига сразу согласился.

— По рукам! Если спросит про меня, скажи, — болен. Я уж докладывал…

— Деньги давай. Без денег не полезу.

Жига торопливо снял варежки и, зажав их между колен, полез в карман. Из кошелька вытащил в несколько раз сложенную пятирублевую бумажку и передал се Чуракову. Тот сунул деньги в кобуру, взял фонарь, перекрестился и молча полез в колодец.

Весь этот торг слышал Карасев, близко подобравшийся к вышке. С противоположной от входа стороны выломаны две доски, и в пролом были ясно видны оба полицейских. Из всего разговора мальчик понял одно: тот, который заплатил деньги, остался наверху караулить. Такое осложнение никто, даже Вася, не предусмотрел.

“Как быть? — с тревогой подумал Кара-сев. — Жига здоровый мужик, с оружием. И что мы можем с ним сделать голыми руками”.

На первый взгляд положение показалось безвыходным, но мальчик не отчаивался. Во-первых, их трое, а полицейский один; во-вторых, они его видят, а он и не видит их и не знает, что они здесь.

Кузя и Сеня неподвижно стояли за деревьями и напряженно вслушивались в доносившиеся голоса, но слов разобрать не могли.

Прошло довольно много времени, пока, наконец, послышался шорох. Вернулся Карасев. Он шепотом сообщил о городовом, оставшемся наверху.

— Жига остался. Знаете, такой здоровый мужик из Заречья.

— Он вредный! — сказал Сеня, вспомнив, как осенью городовой поймал его за ухо и ни за что, ни про что, просто для потехи дал коленкой под зад.

— Давайте фонарь разобьем, а его палкой. В темноте он и не узнает! — предложил Кузя.

— Не справиться! — с явным сожалением сказал Сеня.

Обескураженные, подавленные собственным бессилием, стояли мальчики в двадцати шагах от цели. Время шло, а они ничего сделать не могли. Подобраться вплотную к вышке, выждать удобный момент и наброситься на полицейского? Нет. Из этого ничего хорошего не получится.

— Знаете что? — горячо зашептал Кузя. — Надо его водой окатить…

Вначале предложение показалось настолько нелепым и невыполнимым, что оба замотали головой.

— А что? — продолжал уговаривать Кузя. — Тут у Сохатого теплый ключ. Я знаю! Там не замерзает всю зиму! А ты знаешь… если на таком морозе водой облить…

— Вот голова… А в чем принести?

— А в пимах! — сразу нашелся Кузя.

— Подожди, Сеня, — зашептал Кара-сев. — Он дело говорит. Надо обмозговать, чтобы без осечки…

Карасев чувствовал себя старшим и понимал, что малейшая оплошность будет всем стоить очень дорого. Но и колебаться долго нельзя. Надо что-то решать и делать.

…Жига мучился. Отдал сгоряча деньги и теперь жалел. “Дернуло меня, дурака, согласиться, — думал он. — Хватило бы и трешки”. Потом Жига решил, что и трех рублей было много, и, наконец, пришел к заключению, что Чураков спустился бы и даром, если бы он уперся или хорошенько его попросил. “Пропали деньги”, — вздыхал Жига. Теперь эту пятерку он будет помнить до самой смерти, как помнил другую пятерку, на которую его однажды обсчитали при покупке лошади. Это было давно, но Жига до сих пор не может забыть.

Вдруг до слуха полицейского долетел какой-то посторонний звук. Не то хрустел снег за стеной, не то какой-то шорох в шахте.

Думая, что это возвращается кто-нибудь из своих, Жига заглянул в колодец. Черно! Когда спускались, то огонь фонаря хорошо освещал побелевшие от инея и плесени бревна и был виден до самого дна.

“Может, белка? — подумал Жига и сейчас же спохватился. — Полночь. Все белки спят”.

Городовому стало не по себе. Первый день рождества. Полночь. Любимый час нечистой силы. В голове мелькнула даже тревожная мысль — не напрасно ли он остался наверху? Не лучше ли было идти со всеми вместе?

Снова шорох, но теперь очень ясный и где-то совсем близко за стеной. “Не зверь ли?” Но маленький зверь, вроде зайца или лисы, не мог так шуршать. Медведи, которых здесь много, спят в берлогах, рысь на огонь не пойдет. “Значит, люди”.

Только сейчас Жига сообразил, какую ошибку он сделал, решив остаться один в глухом лесу. Помощи ждать неоткуда. Бунтовщики могли вернуться назад, увидели огонь и сейчас через щели и открытую дверь смотрят на него, а может быть, даже целятся из ружья. Недаром у него сегодня было предчувствие. Смертельная тоска, безнадежное отчаяние сжало сердце Он готов был поднять кверху руки и крикнуть: “Сдаюсь! Не губите христианскую душу!”