Антон Павлович Чехов - Чудаков Александр Павлович. Страница 20
Интересную и малоизвестную страницу в жизни молодого юмориста открывает его сотрудничество в московском журнале «Мирской толк». Этот журнал вместе с журналом «Свет и тени» издавал Н. Л. Пушкарев – один из колоритнейших людей 80-х годов. Он писал стихи, драмы, занимался переводами, но его кипучей натуре этого было недостаточно. Он изобрел рыболовную снасть, где впервые применил принцип спиннинга (называл это: «механические удочки-самоловки»), изобрел газовую горелку. И то и другое до сих пор используют во всем мире (не зная, конечно, об авторе). На Лубянке он открыл фотоателье, где постоянно экспериментировал над способами печатания фотоснимков. Все эти предприятия в конце концов его разорили. Он вообще был человеком рисковым: в мае 1881 года в его журнале был помещен рисунок, изображавший перья и чернильницы, составленные так, что получалась виселица. Подпись была: «Наше оружие для решения насущных вопросов». Выпуск журнала по распоряжению министра внутренних дел был остановлен на полгода.
В журналах Пушкарева, за исключением Ивана, сотрудничали все братья Чеховы.
Видимо, в конце года был решен вопрос об участии Чехова во вновь организуемом юмористическом отделе, «журнале в журнале» под названием «Винт» («инструмент для привинчивания этикетов ко всем медным лбам, звенящим и блестящим в нашем отечестве»). Всем участникам отдела присваивались «гаечные» псевдонимы. Чехов тоже получил в первом выпуске «Винта» такие псевдонимы: «Гайка № 6» и «Гайка № 9», – ими были подписаны две известные его юморески. Но трудно представить, чтобы он ограничился таким участием в «Винте». Скорее можно предположить, что, организуя этот отдел, редактор и рассчитывал прежде всего на хорошо знакомого ему и талантливого сотрудника.
Действительно, в последующих выпусках «журнала в журнале» находим подписанные неизвестными «гаечными» псевдонимами несколько рассказов и юморесок, по содержанию и стилю очень похожих на произведения Чехова, особенно ближайших лет. Один из них, «Мачеха», – остроумная и едкая сатира на цензуру; другой, «Ревнивый муж и храбрый любовник», – из чиновничьей жизни. Отдел вскоре был запрещен цензурой. Немалую роль в этом сыграли названные рассказы. Сейчас они напечатаны в самом полном – академическом – собрании сочинений Чехова. В том, что их написал молодой Чехов, нас убеждает, в частности, удивительная близость сюжета Второго рассказа к сюжетам нескольких других чеховских рассказов этого же года о чиновниках. Они образуют своеобразную серию.
Канцелярский служащий Иван Капитоныч, ораторствуя в вагоне конки, рассуждает о Бисмарке, Гамбетте, свободе. Но вот он видит своего начальника: «Спина его мгновенно согнулась, лицо моментально прокисло, голос замер, руки опустились по швам, ноги подогнулись («Двое в одном»); вместо свободолюбивых речей он делает «руки по швам». Другой оратор, губернский секретарь Оттягаев, тоже говорит смелые речи – о царящих вокруг грабительстве, притеснениях, о страдальцах. Но является начальство. «Заплачем и выпьем, – продолжал оратор, возвысив голос, – за здоровье нашего начальника, покровителя и благодетеля, Ивана Прохорыч Халчадаева. Урааааа!» («Рассказ, которому трудно подобрать название»). Похоже ведет себя «бунтовщик» в рассказе «Депутат, или Повесть о том, как у Дездемонова 25 рублей пропало».
О забитых, «почтительных и тихих» чиновниках писали многие. Особенность чеховского разрешения ситуации в том, что герой при виде начальства не только стушевывается, робеет, но тотчас же, мгновенно начинает говорить и делать нечто совершенно противоположное тому, что собирался за секунду перед тем. В более общем виде эта ситуация встречается в нескольких рассказах Чехова 1882—1885 годов: «Хамелеон», «Братец», «Вверх по лестнице», «Нарвался». Резче и обобщенней всего эта тема была разработана в рассказе «Толстый и тонкий», особенно во второй его редакции. В первой редакции (1883) толстый оказывается начальником тонкого и распекает его. В редакции же 1886 года мотив служебной подчиненности исключен. Мало того, толстому даже не нравится «это чинопочитание». Но тонкий все равно хихикает, льстит и съеживается. Он делает это, как говорится в рассказе, «по рефлексу».
По своей сатирической заостренности такие чеховские рассказы 1882—1883 годов, как «Пережитое», «Случаи mania grandiosa», «На гвозде», «Торжество победителя», «Дочь Альбиона», «Смерть чиновника», выбивались из общего фона юмористических журналов. О рассказе «На гвозде» редактор «Осколков» Лейкин написал своему сотруднику А. Чехонте: «Это настоящая сатира. Салтыковым пахнет».
3
Летние месяцы 1883 года Чехов делит между Москвой и Воскресенском. В Москве приходилось бывать часто: с июня он, по предложению Лейкина, начинает писать для его журнала постоянный фельетон «Осколки московской жизни». Нужен был материал, свежая пресса, среда газетчиков.
В Воскресенске Чехов познакомился с семьей полковника Б. И. Маевского, с офицерами и с бытом артиллерийской батареи, что дало ему материал для изображения военных реалий в рассказе «Поцелуй» (1887):
«Он давно уже знает, для чего впереди каждой батареи рядом с офицером едет солидный фейерверкер и почему он называется уносным; вслед за спиной этого фейерверкера видны ездовые первого, потом среднего выноса; Рябович знает, что левые лошади, на которых они сидят, называются подседельными, а правые – подручными…»
Детей Маевского Чехов, по утверждению Михаила Павловича, изобразил в рассказе «Детвора».
Как практикант, Чехов на последнем курсе университета работал в Чикинской земской больнице на окраине Воскресенска, у доктора П. А. Архангельского. Доктор жил один, иногда после работы у него собирались коллеги. Здесь царил дух разночинцев 60-х годов, еще сохранившийся в медицинской среде. Говорили о Щедрине, декламировали Некрасова, пели «Укажи мне такую обитель… где бы русский мужик не стонал…». Эту песню в «Попрыгунье» (1891) поет врач Коростелев.
Познакомился Чехов с писателем и историком П. Д. Голохвастовым – автором работ о Смутном времени. Беседовали о Дмитрии Самозванце. Позже Чехов будет изучать исторические источники, пытаться найти медицинские доказательства самозванства Лжедмитрия.
Шестнадцатого июня 1884 года ректор Московского университета профессор Н. П. Боголепов послал прошение в Екатеринославскую казенную палату об исключении Антона Чехова из податного сословия в связи с присвоением ему степени лекаря. Среди своих книг Чехов хранил напечатанные в университетской типографии ректорские «Речь и отчет, читанные в торжественном собрании в Московском университете», где в «Списке лиц, окончивших курс и удостоенных степени лекаря» на 42-й странице, под № 197, значилось: «Чехов Антон (Таганрогской гимназии)».
В это лето он опять живет вместе с семьей в Воскресенске. Проводит здесь уже больше времени, и самоощущение уже другое. «Живу с апломбом, так как ощущаю в своем кармане лекарский паспорт, – напишет он в июне Лейкину. – Природа кругом великолепная. Простор и полное отсутствие дачников. Грибы, рыбная ловля и земская лечебница. Монастырь поэтичен. Стоя на всенощной в полумраке галерей и сводов, я придумываю темы для “звуков сладких”. Тем много […]. Вечером же хожу на почту к Андрею Егорычу получать газеты и письма, причем копаюсь в корреспонденции и читаю адресы с усердием любопытного бездельника. Андрей Егорыч дал мне тему для рассказа “Экзамен на чин”. Утром заходит за мной местный старожил, дед Прокудин, отчаянный рыболов. Я надеваю большие сапоги и иду […] покушаться на жизнь окуней, голавлей и линей. Дед сидит по целым суткам, я же довольствуюсь 5—6 часами».
Летние письма и из Воскресенска, и – на следующее лето – из Бабкина переполнены рыболовными сюжетами. «Сегодня утром на жерлицу поймал налима» (Лейкину, 9 мая 1885). «Ловятся ерши да пескари. Поймал, впрочем, одного голавля, но такого маленького, что впору ему не на жаркое идти, а в гимназии учиться. […] Сейчас жерлицы не стоят, ибо нет живцов. […] Одна верша стоит в реке. Она поймала уже плотицу и громаднейшего окуня. Окунь так велик, что Киселев будет сегодня у нас обедать. Другая верша […] стоит за прудом […], сейчас утром я с Бабакиным вытащил из нее двадцать девять карасей» (М. П. Чехову, 10 мая 1885).