Западноевропейская литература ХХ века: учебное пособие - Шервашидзе Вера Вахтанговна. Страница 23

Тема исторической судьбы Ирландии, столь важная для писателя, расширяется до универсального обобщения. В потоке сознания Блума возникают исторические параллели: Ирландия и ее победительница Англия соотносятся между собой, как Греция и Рим, Древний Израиль и Древний Египет. Через эти ассоциативные соответствия Джойс раскрывает их общую суть: «псевдопобеда грубой мощи и империй над хрупким духовным началом, дело которого всегда – обреченное предприятие».

Через вереницу образов, мелькающих в сознании Блума на тему возвращения к родному очагу, обозначаются сложные взаимоотношения самого писателя с Ирландией. В пессимистическом резюме Блума – «возвращение – худшее, что ты можешь придумать» – пережитые Джойсом события его кратковременного возвращения в Ирландию в 1909 и в 1912 гг., когда он испытал и горечь забвения, и предательство друзей, и сожжение собственной книги.

Стилистика художественных образов Блума, Стивена, Мэрион раскрывается через технику потока сознания и сложное соотношение с гомеровским эпосом. Блум-Улисс в своих бесконечных блужданиях по городу стремится мысленно к жене, очагу, сыну; Стивен-Телемак – к отцу. Наконец, происходит их встреча в ночной кучерной чайной. В отличие от мифологических прототипов, Блуму и Стивену не о чем говорить. В эпизоде, названном Джойсом «Евмей», отражено одно из основных соответствий: козья Шкура – Евмей, «Приют извозчика» – хижина Евмея. Соответствие не только формального характера: оно рождает сходные мотивы и темы – возвращения и узнавания.

Возвращение Блума имеет мало общего с возвращением Одиссея. У Гомера герой сносит оскорбления женихов, предательство слуг, тайно и сообща с Телемаком подготавливает кровавую расправу, а затем торжествует победоносное водворение в собственном доме. У Джойса в «Итаке» Блум и Стивен не сходятся, а расстаются. Соединение «отца» и «сына» не состоялось. Общение прошло для героев бесследно. Даже измена Молли – основной источник болезненных переживаний Блума – лишается остроты драматизма и изображается писателем как одно из обыденных событий. Блум возвращается на супружеское ложе не горящим от ревности мстителем, а с прежним неиссякающим чувством тепла. Леопольд Блум – 38-летний дублинский еврей, мелкий рекламный агент – обожает дочь, грустит об умершем в детстве сыне Руди, страдает от измены жены, которую боготворит. Блум женолюбив, но больше в фантазиях; он любит музыку, хотя и неискушен в ней. Тональность развития образа задают гомеровские параллели. Так, минорность темы смерти в эпизоде «Аид» соответствует невеселым мыслям Блума: смерть сына, самоубийство отца, тема собственной смерти, национальная ущемленность как еврея.

Потайной мир героя, подполье его души раскрывается писателем при помощи сложного стилистического приема театральной инсценировки с «визуализацией сексуальных мотивов подсознания» («Цирцея»). Его ирландско-еврейские корни демонстрируются видением родителей в костюмах классического еврея и классической ирландки. «Развертка внутреннего мира» героя свидетельствует не только об обыденности его сознания, но и о стремлении Джойса воплотить в его образе некую общечеловеческую сущность. Недаром писатель в конце романа наделяет его новым именем: «Всякий и Никто».

В отличие от Блума сознание Стивена – авторской самопроекции – представляет сложную интеллектуальную мозаику: он поклонник Данте, Итальянского Возрождения, тонкий знаток музыки и философии. Как и Джойс, Стивен патриот Ирландии. Но свобода художника и призвание для него более важны, нежели борьба за независимость. Стивен скептически относится к политическому действию, к истории, как к «процессу и прогрессу», к догматичности церковных постулатов и даже к собственным литературным амбициям. Джойс наделяет героя своим типом сознания. Как и сам писатель, Стивен воспринимает мир провин-

циального Дублина как мелочный, пошлый, «замусоленный в лавке на торжище нового Вавилона». Логика «расколотого сознания» обусловливает его сложные взаимоотношения с религией: с одной стороны, он порвал с церковью, не приемля ее догматичности, с другой, – он ценит в ней величие истории, красоту искусства. Ностальгия по Духовному Отцу, символу единосущия, устанавливает не только сложные ассоциации с гомеровским эпосом, но и является аллегорией мучительного поиска художника, сознание которого не может укорениться ни в одной из истин.

В романе рассуждения Стивена о Шекспире носят характер иносказания о судьбе художника, в которой в качестве основных мотивов выделяются изгнание, измена и одиночество: «...все творения он (Шекспир) нагромоздил, чтобы спрятаться от самого себя, старый пес, зализывающий старую рану». Версия Стивена о Шекспире – это тоже самопроекция Джойса. Впервые он изложил свои мысли об английском драматурге в 1904 году. Измена, изгнанничество и предательство – один из мотивов романа. В романе эта тема встречается во всех вариациях: Бык Маллиган предает Стивена, Мэри изменяет Блуму, патриоты предают Парнелла. Таким образом, «драма» художника в истории Стивена получает логическое завершение: изгнание, измена, одиночество.

Монолог Мэрион развертывается в последнем эпизоде романа («Пенелопа») и представляет сплошной, непрерывный поток сознания, растянувшийся на несколько десятков страниц. Сфера Новой Пенелопы – бездействие, спальня, кровать. Джойсу важен лишь символический аспект образа Мэрион Твиди, которая призвана олицетворять сущность женской природы. «Эпизод («Пенелопа»), – отмечал писатель, – имеет восемь фраз. Он начинается и кончается женским словом "да". Он вращается, словно огромный земной шар, медленно, уверенно, ровно, вокруг собственной оси...».

В эпилоге романа сложные гомеровы аллюзии устанавливают символические соответствия: Молли – Пенелопа – Земля, ткань Пенелопы – движение. Мэрион – олицетворение вечной матери-природы.

«Улисс» – это, прежде всего, «одиссея» формы. Смысловые задачи и цели раскрываются через форму, технику письма, способ речи. Форма приобретает функции содержания.

Поток сознания в романе четко делится на два типа внутренней речи: мужской и женский. Мужской отличается лаконичностью, сжатостью, рубленностью фраз, которые могут обрываться на полуслове, даже на союзах и предлогах. Поток сознания Мэрион – свободно льющаяся речь с резкими скачками, перебоями мыслей, произвольным сплетением тем. Джойс опускает знаки препинания, абзацы, чтобы передать особую нелогичную логику, часто объединяющую понятия и явления, опуская причинно-следственные связи: «...да а потом тут же на сцене появляется медсестра и он там будет торчать покуда не выкинут или скажем монахиня наподобие той что у него на этом похабном снимочке такая же она монахиня как я да потому что когда они заболеют до того слабые хнычут нуждаются в нас...». Эта крайне прихотливая, алогичная речь соответствует, по мысли Джойса, природной женской сути.

Ведущим принципом изображения становится миметический стиль, который подражает описываемому содержанию, воспринимая его качества. Так, мотивы телесных потребностей, мотивы голода и пищи нагнетаются до нарочитости («Лестригоны»): «Люди, люди, люди. У стойки взгромоздились на табуретах... требуют еще хлеба без доплаты, жадно хлебают, по-волчьи заглатывают сочащиеся куски еды, выпучив глаза, утирают намокшие усы».

Каждому эпизоду романа соответствует определенный орган, цвет и символ. Так, в «Лестригонах» орган – пищевод, а ритм эпизода задается ритмом перистальтики желудка. В «Пенелопе» символ – земля; в «Навсикае» – серый и голубой цвет (Девы Марии).

Джойс создает «новый» язык словесного моделирования. Образ словесный на данной странице, в пространственных параметрах задан определенным звучанием текста. Содержание становится адекватным форме. Лейтмотив – тема Блума-рогоносца – перебивается резкими скачками, перебоями наплывающей прозы жизни (сплетен, обрывков разговоров) с образным описанием стихии пения, льющегося человеческого голоса. Мысли Блума заполняются музыкальными впечатлениями, несущими ему утешение. Ироническое снижение гомеровских аллюзий достигается особой звуковой концовкой – мощным испусканием газов Блумом. Таким образом, создается впечатление «распахнутости», открытости текста, предельно синтезирующего музыкальную и словесную стихии. Джойс в «Улиссе» реализовал новаторские принципы слияния зрительного и слухового восприятий: «Художественный образ предстает перед нами в пространстве или во времени. То, что слышно, предстает во времени, то, что видимо, – в пространстве. Временной или пространственный художественный образ прежде всего воспринимается как самостоятельно существующий в бесконечном пространстве или во времени. Вы воспринимаете его полноту – это цельность» (Д. Джойс). Уникальность «Улисса» – в создании новой формы романа, в которой осуществляется цельность слухового и пространственного впечатлений. Сэмюэл Беккет писал об «Улиссе»: «Текст «Улисса» надо не читать, а слушать».