Баллада о кулаке (сборник) - Олди Генри Лайон. Страница 38

Глава седьмая

— A вот и еще один толстый дармоед, которого принц-казнокрад откармливает на наши денежки! — гнусаво раздалось из-под шаткого забора.

Это была первая фраза, которой встретили судью при въезде в Нинго. Голос родины, так сказать. Выездной следователь, не меняя выражения лица, неторопливо повернул голову. Он намеревался как следует запомнить говорившего, чтобы потом при случае...

Случай, как предполагал судья Бао, не должен был заставить себя ждать.

— Гляди, братва, он еще и косится! — радостно прокомментировал это движение пьяный солдат в расстегнутом пыльном халате и без шапки, предававшийся безделью в тени окраинного забора. Вообще-то солдатиков было трое, и занимались они деянием предосудительным и никак не полагающимся во время несения службы: явно не в первый раз пускали по кругу объемистый глиняный жбан, где булькала определенно не родниковая вода и не кислое молоко.

— Глаз, глаз-то какой — вороной! Канцелярский глаз! Ждет, крыса чиновная, что я от страха подохну!

— А вон еще чучело на осле вместе с ним, — заметил другой служивый, вообще голый по пояс, зато в залихватски сбитой на затылок форменной шапке. — Лоб медный, покрышка железная! Чародей небось! Эй, чародей, порадей! Сотвори-ка нам еще жбан винца!

И острослов довольно заржал, почесывая обеими руками волосатую, как у обезьяны, грудь.

Судья и даос молча проехали мимо, не обращая больше внимания на зубоскалящих вояк, но в душе судьи уже появился некий малоприятный осадок.

Конечно, служивый люд и раньше, тяготясь суровостью гарнизонной службы, бегал в самоволки, приставал к женщинам попроще и не брезговал дешевым вином, а также частенько бивал «рожденных в травах»* [Рожденные в травах — простолюдины.] — но чтобы вот так, с самого утра, на виду у всех?! Опять же, неприкрытые намеки на принца и тех, кого Чжоу-ван содержит...

Жилище Лань Даосина находилось неподалеку от городских ворот, так что судья Бао распрощался со своим другом на окраине, пообещав вскоре наведаться в гости; после чего ткнул возницу в спину и поехал дальше, обуреваемый дурными предчувствиями.

Улицы Нинго были на удивление пустынны. Лавки и павильоны в большинстве оказались закрыты, бродячих торговцев, наперебой предлагающих финики в меду или пирожки с маковой начинкой, вообще видно не было; зато со стороны центральной части города доносился явственный шум многих голосов. В любом случае, чтобы попасть хоть домой, хоть в канцелярию, куда выездной следователь намеревался наведаться позже, судье надо было двигаться в ту сторону.

Подъезжая к площади Двух Рыб, судья еще издалека расслышал выкрики:

— На что будет жить моя семья, если нам второй месяц не выдают ни риса, ни денег?! — возмущался кто-то под гул сочувствующих и одобрительных реплик. — Где хлебное жалованье?! Где денежное довольствие?! Что, побираться идти?! Не дождетесь!

Толпа гулом подтвердила: и впрямь не дождутся, даже ждать — и то не станет!

— А нам, думаешь, легче?! — взвился высокий плаксивый тенорок. — Ты хоть государеву родичу служишь, можешь надеяться на послабление! Глядишь, откроют войсковую житницу или еще что... А мне на кого надежду лелеять?! Слыхали небось, какими податями теперь всех обложили?! Невзирая на чин и звание! Да я лучше сожгу свою черепичную мастерскую и пойду по миру с чашкой для подаяния, чем...

— Пейте, солдатики, пейте, тешьте душеньку, не стесняйтесь! Я — не Чжоу-ван, мне не жалко!

— Да я их... зубами, зубами!..

— Кого — «их»?

— Ну, этих... зубами!..

— Ох, дождется принц Чжоу грома с ясного неба!

— Бунт, горожане, бунт!.. Гарнизон нас поддержит...

— Штуку шелка с каждой поставки! Уж сразу приказал бы: веревку на шею или в пруд головой!

— Зубами!..

Запыленная повозка судьи, изукрашенная золотыми и розовыми лотосами, вывернула из-за угла, и судья в недоумении воззрился на столпотворение, царившее на площади Двух Рыб.

Бурлящее скопище возов и тележек, людей и обезумевших от шума собак с лошадьми, кучки яростно спорящих, вовсю дерущих глотку и размахивающих руками нингоусцев; солдаты гарнизона (по большей части без оружия, но встречались и с копьями или алебардами!) вперемешку с местными торговцами, ремесленниками, крестьянами, мелкими чиновниками...

Причина волнений была ясна как погожий день.

Все-таки за годы своей нелегкой работы выездной следователь научился быстро сопоставлять события и делать выводы. А сейчас для понимания сути дела не понадобилось и сотой доли его проницательности.

Принц Чжоу в очередной раз не выплатил солдатам жалованье. То ли кровнородственный ван снова проворовался, то ли в казне не оказалось денег по какой-либо иной причине, но факт был налицо. Солдаты не получили риса и денег, семьи служивых голодали, оставшись без средств к существованию, и командиры уже не могли (да и не хотели) утихомиривать своих подчиненных.

За подобные шалости Чжоу-ван трижды лишался жалованного удела — и трижды государь Юн Лэ сменял гнев на милость, возвращая нечистому на руку братцу все девять почетных регалий удельного князя.

Запряженный конями экипаж, церемониальное платье, свирельщиков и флейтистов, право красных ворот, право парадного крыльца дома, положенную свиту, лук и стрелы, топор и секиру, и жертвенные сосуды.

Принц Чжоу кланялся государю, забирал регалии и возвращался в Нинго.

Чтобы начать все сначала.

Как, например, сейчас.

И не надо было иметь семи пядей во лбу, не помещающихся под чиновничью шапку, чтобы понять: надеясь изыскать необходимые средства для выплаты солдатского жалованья, Чжоу-ван издал указ об увеличении налогов.

Предполагая, что уж лучше возмущение мирного люда, чем гнев военных.

Последствия оного указа, по-видимому, совсем недавно обнародованного, были опять-таки налицо. Лавки мгновенно закрылись, до того вполне мирно настроенные горожане резко прониклись сочувствием к несправедливо обиженным солдатам; кое-кто (а именно — «абрикосовые флажки», хозяева питейных заведений) уже приступили к обязательному в таких случаях подпаиванию недовольных вояк — короче, все это основательно попахивало возможным бунтом. И в самом скором времени. Разумеется, в итоге в Нинго будут присланы правительственные войска из ближайших округов, бунтовщикам (в первую очередь солдатам!) не поздоровится — но не поздоровится заодно и самому Чжоу-вану, когда выяснится, что именно явилось причиной беспорядков. Император в очередной раз отстранит своего брата от управления уделом, подати будут временно снижены, торговцы и солдаты, которые останутся живы после усмирения, восславят мудрость и доброту Сына Неба...

Такое уже бывало. Разумеется, неизбежны издержки, какие обязательно случаются при волнениях — ну да что поделаешь: чем-то (и кем-то) всегда приходится жертвовать!

— ...А не пора ли нам, братки, самим взять тот рис и денежки, что не хочет нам давать Чжоу-мздоимец?!

— Пора!

— Давно пора!

Еще несколько малотрезвых голосов поддержали крикуна, но большинство почли за благо промолчать. Впрочем, это не очень-то смутило горлопана.

— Молчите? Ваших жен потащат во дворец к кровнородственному прелюбодею, ваших малых детушек заставят помирать на рудниках, у вас самих вырвут последний кусок изо рта, да еще и кангу на шею навесят, а вы и тогда засунете язык в срамное место! Гляньте лучше, на каких повозках раскатывают сановники проклятого Чжоу! — Крикун, громогласный детина изрядного росту, в порванном халате со шнуром тунлина* [Тунлин — низший военный чин.], устремил корявый и немытый указательный палец в сторону экипажа судьи Бао.

Однако на этот раз баламута, против его ожидания, не поддержали вовсе. И даже наоборот: доходчиво объяснили, что это — отнюдь не сановник проклятого Чжоу-вана, а всем известный судья Бао, по прозвищу Драконова Печать, человек честный и находящийся на государственной службе. Так что нечего тут поливать грязью порядочных людей, а если у кого язык длиной в два чи и он хочет его почесать, то пусть, возьмет грабли...