Баллада о кулаке (сборник) - Олди Генри Лайон. Страница 5

Не успел?

Не смог?

Не захотел?

— Да, это я, преподобный отец, — кивнул выездной следователь, почтительно складывая ладони перед грудью. — Вот уж и впрямь — известно вам тайное и явное! Я как раз хотел переговорить с вами. Вы ведь, насколько я знаю, принимали монашество и затем проходили обучение в знаменитом монастыре у горы Сун? Воистину счастлива та обитель, чей патриарх был лично приглашен на церемонию восшествия на трон нашего нынешнего императора, Сына Неба Юн Лэ, живи он вечно! По-моему, именно по совету шаолиньского патриарха Сын Неба перенес столицу из Нанкина в Пекин?

— Знания Господина, Поддерживающего Неустрашимость, достойны благоговения, — скромно склонил голову монах, но эта скромность не могла обмануть судью.

Неспроста подошел к нему преподобный Бань!

— Тогда не могли бы вы показать мне, недостойному, священные знаки тигра и дракона на ваших руках? Надеюсь, монастырским уставом это не запрещается?

— Нет, что вы, высокоуважаемый сянъигун, отнюдь! — заулыбался монах, которому явно польстила просьба судьи Бао, да еще высказанная столь смиренным тоном. — Разумеется, смотрите! Вот...

И он по локоть закатал рукава кашьи.

Некоторое время высокоуважаемый сянъигун самым внимательным образом изучал предъявленные ему изображения, выжженные на предплечьях монаха, а потом невинно осведомился:

— А скажите мне, преподобный Бань, только ли у монахов, сдавших экзамены в монастыре Шаолинь, имеются на руках такие знаки?

— Я не слышал, чтобы кто-нибудь хоть раз дерзнул подделать их. — Голос монаха остался прежним, но и без того узкие глаза сузились еще больше.

— А нельзя ли их как-нибудь скрыть? — поинтересовался судья. — Если, к примеру, монах-воин не хочет, чтоб его узнали?

— Наверное, можно, — пожал плечами монах, — только зачем? Да и шрамы останутся... Кроме того, прошедших Лабиринт Манекенов не так уж много, и нас хорошо знают не только в обители. Надеюсь, вы слышали, что принявший монашество в Шаолине может получить право на свободный выход из монастыря лишь тремя способами? Первый — сдать экзамены, на что способен далеко не каждый, и не ранее пятнадцати лет ежедневного изнурительного обучения; второй — быть посланным во внешний мир по делам братии, что случается редко...

— А третий?

Монах лишь развел руками.

Дескать, третий выход — выход для всех и из любой ситуации.

— Я понимаю вас, высокоуважаемый сянъигун, — вновь заговорил преподобный Бань после паузы. — Вам подсунули сложное и неприятное дело. Расследовать его — ваш долг... но, думаю, не будет большой беды, если вы вскоре прекратите поиски. Разумеется, честно выяснив все, что представляется возможным. И мне, ничтожному, почему-то кажется, что вы это уже выяснили: возмутительница спокойствия действовала в одиночку, без чьей-либо помощи, пребывая, по всей видимости, не в себе. И потом, она мертва — а посему кто теперь может сказать, что творилось в тот момент в голове у несчастной женщины?

— Конечно, вы правы, преподобный отец. — Судья вежливо склонил голову. — Приблизительно к тем же выводам пришел и я. Не могу не выразить радости, охватившей мою душу при известии, что мое непросвещенное мнение совпало с мнением столь достойного служителя Будды, как вы.

Они поговорили еще немного о всяких не имеющих отношения к делу вещах, хотя судья Бао прекрасно осознавал: монах уже сказал все, что хотел, дав понять, что преподобный Бань и те, кто стоит за ним, не слишком заинтересованы в подробном расследовании этого дела.

Судья догадывался — почему.

Когда преподобный Бань, откланявшись, удалился, перед глазами судьи все еще некоторое время стояли выжженные на руках монаха знаки тигра и дракона. Точно такие же, как и те, что проступили после смерти на предплечьях Восьмой Тетушки, никогда не перешагивавшей порога знаменитого монастыря у горы Сун. Точно такие же знаки, разве что не от огня, как у преподобного Баня, а опять в виде трупных пятен проступали сейчас на двух прибитых к позорному столбу руках уважаемого торговца Фан Юйши.

Который тоже никогда не был монахом.

Ни монастыря Шаолинь, никакого другого.

Глава вторая

Сказано в древности:

* [Чаньский мастер — последователь учения чань (япон. дзэн), одного из направлений буддизма.]

— Мерзавец! — во всю глотку орал Золотой Угорь, ожесточенно стряхивая с себя вонючие брызги. — Скотина бритоголовая! Спускайся сюда, я тебе башку в плечи вколочу!

Монах, стоявший на стене, не обратил на вопли снизу ни малейшего внимания. Минуту назад он бесстыже задрал край своей шафрановой рясы и помочился прямо на голову Золотого Угря, подошедшего слишком близко к запертым воротам монастыря у горы Сун. За воротами, как рассказывали сведущие люди, начиналась тропинка, пробитая в скалах от подножия к самому монастырю, расположенному существенно выше, у вершины, но Золотому Угрю сейчас было не до скал и тропинок. Не так давно он, сын деревенского старосты из провинции Хэбей и признанный в родных местах знаток цюань-фа* [Цюань-фа — дословно «кулачный бой».], добился своего — после долгих мытарств, результатом которых явились три рекомендации от трех весьма уважаемых особ, Золотому Угрю была прислана записка с повелением (хотя Угорь рассчитывал на приглашение) явиться не позднее Праздника Холодной Пищи к внешним воротам Шаолиня.

Вот он и явился.

И почти неделю проторчал перед запертыми воротами в компании семи таких же, как он, соискателей на право принятия монашества в известном на всю Поднебесную монастыре.

Девятым был немолодой хэшан* [Хэшан — буддийский монах.] из горного храма в округе Аньдэ, только что вошедший в ворота всего после трех часов ожидания — он предъявил стражам письменное разрешение своего патриарха. Стражи долго шевелили губами, уставясь на свиток, потом переглянулись и поманили хэшана за собой.

— Вот так всегда! — завистливо вздохнул совсем еще молоденький кандидат, представившийся молочным именем Змееныш Цай. — Как нам, мирянам, так и рекомендаций куча, и жди тут невесть сколько... а как им, преподобным, — патриарх разрешил, и входи себе на здоровье! Ни дать ни взять областная канцелярия: одни с поклоном да бочком, другие верхом с развернутым штандартом!

Случись это раньше, Золотой Угорь ничего бы не ответил, про себя обозвав Змееныша Цая молокососом. Но через день ожидания спокойствие его поколебалось, через три — от выдержки остались какие-то жалкие лохмотья, а теперь, под конец недели, казавшейся бесконечной, Золотой Угорь готов был разорвать на части любого подвернувшегося под руку.

А тут еще этот монах, решивший помочиться на горячую голову...

— Ну где же ты?! Испугался?!

Ворота медленно, со скрипом отворились. В проеме стояли два монаха-стражника: рослые, плечистые, с синими от ежедневного бритья головами, похожие друг на друга, как близнецы.

— Ха! — презрительно выкрикнул Золотой Угорь. — Святоша за чужие спины прячется! Тоже мне, монахи-герои! Ну, давай, налетай на удальца!

В эту минуту он совершенно забыл, что и сам явился сюда отнюдь не из соображений благочестия или желания отринуть суету мирских иллюзий; нет, если что и влекло Золотого Угря в хэнаньский Шаолинь, так это слава колыбели воинских искусств, чьи питомцы гремели от Восточной вершины Бошань и до Западного Рая Владычицы Сиванму!