Людовик XIV. Личная жизнь «короля-солнце» - Прокофьева Елена Владимировна "Dolorosa". Страница 31

Как уже упоминалось выше, кардинал Мазарини не любил Филиппа, подозревая, что, став взрослее, тот повторит путь своего дяди Гастона и будет вечной угрозой для трона. Основания к таким предположениям были: Мазарини мог видеть, что младший брат короля достаточно отважен, авантюрен и проявляет интерес к воинскому искусству. Хотя его особо ничему не учили, и к пятнадцати годам он едва умел читать, — Филипп увлеченно изучал мемуары великих военачальников и потом ровными рядами расставлял солдатиков на ковре, как на поле битвы, разыгрывая сражения.

Все это, конечно, никуда не годилось.

Многие биографы предполагают, что из Филиппа сознательно растили изнеженное, утонченное создание, воспитывая в нем гомосексуалиста.

«Филипп, единственный брат Людовика XIV, расплачивается за ошибки, совершенные его двоюродными дедушками, — пишет Филипп Эрланже в книге «Филипп Орлеанский. Регент». — Собственная мать и кардинал Мазарини смотрят на него с ужасом, как на единственного француза, способного взорвать прекрасное здание, поднимающееся из руин, в которые была превращена страна за столетие гражданских войн. При помощи воспитания, которое разжигает пороки и затушевывает достоинства, его с младенчества стараются превратить в ничтожество. Превратив этого отважного, порывистого и очаровательного подростка в ветреного юнца, воспитатели считали, что сослужили государству хорошую службу: ничтожество принца было залогом спокойствия в королевстве».

И создается впечатление, что это действительно так.

Анна Австрийская любила наряжать Филиппа девочкой и позволяла фрейлинам играть с ним как с куклой. Они затягивали его в корсет — ужасное сооружение, в котором было мучительно трудно дышать и совершенно невозможно бегать. Они одевали его в девичье платье до пола, они пудрили его, подводили ему глаза, они красили его своими собственными жирными и пахучими красками: процесс окрашивания Филиппу еще нравился — дамы пальчиками доставали краску из красивых серебряных коробочек и нежными, ласкающими прикосновениями наносили ему на щеки и губы, а вот ощущение жира на губах и щеках было очень неприятно.

— Ах, ваше высочество, какой вы хорошенький! — умилялись они. — Истинный ангелочек, вы только взгляните на себя! Как вам к лицу этот цвет! Как вам подходят эти кружева!

— Ах, пойдемте гулять в парк! Давайте играть, будто вы — девочка, давайте всех обманем, вы же любите розыгрыши! Я готова поспорить, никто вас не узнает!

— Ах, ваше высочество, вы неправильно двигаетесь. Ножку надо ставить вот так… Взгляните на мои ноги, я приподниму юбку, чтобы вам лучше было видно… Вот так слегка сгибаете колено… Да, правильно! Легче, изящнее, не топайте, вы же не солдат!

— Ах, возьмите веер… О, не так, не так… Кисть должна ходить мягче, не сжимайте пальцы, пусть веер трепещет… Прекрасно! Вы — способный ученик!

Поначалу Филиппу не нравились эти переодевания, ходить в платье было ужасно неудобно, по потом он привык и со временем даже начал получать от этого удовольствие. Постоянно находясь в окружении фрейлин, очень скоро он научился мыслить и чувствовать так же, как они, и начал разделять их интересы. А интересы у фрейлин были весьма однообразны: они обсуждали своих и чужих любовников и мужей, их достоинства и недостатки, а также их удаль или же несостоятельность в постели, а еще ткани, кружева, благовония, косметику, способы сохранить свежесть кожи и густоту волос. Фрейлины влюблялись, тосковали, рыдали, бились в истериках, строили козни, ревновали. Филипп все внимательно слушал и усваивал, а потом пересказывал самое интересное своему приятелю, Франсуа де Шуази, мальчику, которого так же, как и его, — и судя по всему, ради него — наряжали девочкой. Фрейлины любили устраивать маленькие спектакли, одевая одного из мальчиков пажом, другого — девочкой. Филипп и Франсуа играли роли Тристана и Изольды, Ланселота и Гвиневры… Филиппу больше правились женские роли, потому что они у него лучше получались, да и ростом он был меньше, чем Франсуа. Играть даму было во всех отношениях проще. А кроме того, уже в то время ему подспудно больше нравилось соблазняться, чем соблазнять, у него легко получалось жеманиться и кокетничать: он так ловко копировал своих воспитательниц, что те смеялись до слез. В финале действа он падал в объятия Франсуа и их уста сливались в поцелуе. Это уже не было театральной игрой, это было больше, чем игра, и это понимали все — быть может, кроме самих мальчиков. И все этим были довольны.

Приказ кардинала исполнялся на славу.

В остальном же Филипп всегда был предоставлен сам себе: ни его воспитанию, ни образованию не уделялось большого внимания. Все устремления Анны и Мазарини были направлены на Людовика. Из него ковали государя.

Что делали из Филиппа?.. На самом деле всем было все равно, что из него делали, от него требовалось только одно: не повторить судьбу дядюшки Гастона, не сделаться опасным для трона.

Филипп не был опасным. И настолько не был, что к его четырнадцати годам недремлющее око кардинала Мазарини уже и не устремлялось в его сторону.

Кардинал не любил Филиппа, и тот, разумеется, платил ему той же монетой.

Еще в раннем детстве, когда за обоими братьями присматривал камердинер королевы Ла Порт, который терпеть не мог супруга своей госпожи, он при каждом удобном случае стремился наговорить про него гадости своим подопечным. Людовик слишком любил и почитал кардинала, чтобы прислушиваться к его словам, Филиппу же любить Мазарини было совершенно не за что, и в нем Ла Порт нашел благодарного слушателя.

Тем не менее, когда в 1658 году король был серьезно болен и взоры придворных уже обратились на его брата, ожидая, что корона того и гляди перейдет к нему, Филипп не поддался на уговоры немедленно собравшихся вокруг него заговорщиков арестовать или убить Мазарини. Ему не хотелось огорчать мать. Да и вообще, в то время он не мог думать больше ни о чем, кроме здоровья брата. Он ужасно переживал. И даже плакал, когда его, опасаясь, как бы он ни заразился, не пустили к постели короля.

К счастью, его величество пошел на поправку, и Филиппа миновало едва не свалившееся на него бремя власти.

Настало время, когда Франсуа Шуази покинул Филиппа. Второй сын в семье, он был обещан церкви, так что теперь ему предстояло стать священником. Он и стал со временем знаменитым аббатом Шуази, оставившим потомкам такие занятные мемуары.

Расставание далось мальчикам нелегко, оба пролили много слез, полагая, что прощаются навсегда. Филипп страдал, но как бы ни был он влюблен в своего друга, довольно скоро он утешился. В конце концов, мальчишки его возраста в то время Филиппа не интересовали. Ему правились мужчины. Высокие, сильные и красивые. При дворе таковых находилось предостаточно, и многие из них совсем не прочь были соблазнить юного принца и выбиться в фавориты. Собственно, тех, кто ему отказывал, было не так уж много.

Считается, что принца лишил невинности племянник кардинала Филипп Манчини, будущий герцог Неверский. Пожалуй, один из самых известных фаворитов Месье, Арман де Грамон, граф де Гиш, — ему уделено довольно много внимания в романе Александра Дюма «Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя». Де Гиш был человеком образованным и храбрым, к тому же весьма привлекательным внешне. Хотя, по словам мадам де Лафайет, все его блестящие качества несколько меркли из-за его безграничного тщеславия. С герцогом Орлеанским Гиш обращался нарочито грубо, иногда мог во время какого-нибудь раута запросто дать Филиппу пинка, хотя, судя но всему, самому принцу это нравилось.

Другая известная личность — граф де Вард. Помните, как в романах Анн и Сержа Галлон «Путь в Версаль» этот злобный и коварный интриган вместе с принцем Филиппом охотятся за прекрасной Анжеликой, пытаясь ее убить? Конечно, в этой истории все выдумка от начала и до конца, но по воспоминаниям людей, знавших его, граф де Вард действительно имел крайне скверный характер и был ужасно злопамятен, иметь его в числе врагов было крайне опасно.