Людовик XIV. Личная жизнь «короля-солнце» - Прокофьева Елена Владимировна "Dolorosa". Страница 57

Глава 31

Прощание

Людовику XIV уже 76 лет. Во времена, когда 60-летние люди считались глубокими стариками, — этот возраст более чем почтенный, дожить до которого почти невероятно. Однако король живет, мужественно преодолевая хвори и напасти и бессмысленную жестокость неумелых врачей, которые скорее мучают его, чем лечат. Людовик с детства был очень терпелив и безропотно исполнял все указания врачей, приносили ли они хоть какую-то пользу или только вред, разрешая им обращаться с собой как с самым обычным пациентом. Крепкий организм успешно справлялся с этой двойной напастью — болезнями и лечением.

Самые интимные подробности из жизни членов королевской семьи всегда были народным достоянием, не обошло это правило и королевские недуги. Весь двор был в курсе, когда у его величества запор, а когда диарея, по каким дням ему ставят клизму и когда у него обостряется подагра.

А история с лечением свища у Людовика XIV, произошедшая еще в 1686 году, послужила предметом пристального внимания не только придворных, но и всех французов. Еще и потому, что болезнь эта была распространена у аристократов, если и не так же широко, как подагра, но близко к тому.

Справлялись с этим недугом в основном хирургически и далеко не всегда удачно. Поэтому, прежде чем взяться за короля, врачи решили поставить эксперимент и выбрали добровольцев, которые должны были проверить на себе самые разные способы лечения: притирания, мази, отвары, промывания лечебными травами. Вдруг можно будет обойтись без радикальных методов? Но никакие методики не принесли улучшения.

Тогда врачи решились на операцию, но прежде чем проделать ее, первый королевский хирург Феликс много практиковался на добровольцах, чтобы как следует набить руку.

Наконец 18 ноября 1686 года торжественный момент настал. «Как только пробило 8 часов, все вошли в комнату короля, увидели его крепко спящим, что показывало: он совершенно спокоен в такой момент, когда другие сильно волновались бы! — пишет Франсуа Блюш. — Когда его разбудили, он спросил, все ли готово и здесь ли Лувуа; и так как ему ответили, что министр в приемной и что все готово, он стал на колени и начал молиться. После этого он поднялся и сказал громко: «Господи, да будет воля твоя». Лег опять на свою кровать и приказал Феликсу начинать операцию; Феликс сделал ее в присутствии Бессьера, самого знаменитого хирурга Парижа, и де Лувуа, который все время держал руку короля, а мадам де Ментенон стояла около камина.

Король совершенно не кричал и сказал только: «Господи!», когда ему сделали первый надрез, — а ведь во время операции не использовалось никакой анестезии! Когда же все было почти закончено, он сказал Феликсу, чтобы тот его нисколько не щадил и обращался с ним, как с обычным человеком его королевства; и тогда Феликс сделал ему еще два надреза ножницами, а потом подставил чашу и пустил ему кровь из вены, но сделал это не так удачно, как операцию, которую сделал отлично, а здесь он задел мускул руки короля».

Выздоровление его величества праздновал весь Париж, был отслужен молебен в Нотр-Дам-де-Пари. После чего устроен большой прием в Ратуше. А девицы из приюта Сен-Сир спели королю кантату, сочиненную специально по этому случаю их настоятельницей. Начиналась она словами «Боже, храни короля..». Говорят, что какой-то англичанин услышал это песнопение и оно так ему понравилось, что он привез его к себе на родину, где оно послужило основой для английского гимна.

Страдания короля не были напрасными. Знаменитая операция положила начало новой хирургии, использующей надрезы, — это было изобретение хирурга Феликса, — и дата 18 ноября 1686 года стала поворотным моментом в истории хирургии. Отныне французы стали меньше бояться ножниц, ланцета, скальпеля, и «большая операция» на какое-то время стала даже модной, все хотели повторить подвиг короля и таким образом почувствовать общность с его величеством.

Но эта операция — пожалуй, единственный значительный успех в лечении короля. В преклонном возрасте болезни его обостряются все чаще, и неумелые попытки врачей облегчить страдания совершенно тщетны. Лизелотта Пфальцская даже считала, что его величество прожил бы дольше, если бы не постоянные промывания, доводившие его порой до кровавого поноса. Но, возможно, это и не имело значения, — Людовик XIV умирал потому, что пришло его время.

Летом 1715 года король начал стремительно слабеть.

Мадам де Ментенон жаловалась в письмах: «Приходится терпеть его мрачное настроение, его уныние, его недомогания; иногда у него из глаз ни с того ни с сего льются слезы, и он не может сдержать их, или ему внезапно делается дурно. Он утратил вкус к беседе. Случается, что кто-либо из министров приносит ему дурные новости. Если хотят; чтобы я присутствовала при этом совете, меня зовут, если нет, то я удаляюсь…»

Людовик быстро уставал, его мучили боли в суставах, но он старался не обращать на это внимание, продолжая исполнять свои обязанности в привычном для себя режиме. Он давал аудиенции, он принимал послов, он присутствовал на советах и даже удостаивал вниманием какие-то придворные увеселения.

Но однажды вечером, когда его величество укладывался спать, его вид не на шутку испугал врача Данжо, который чуть позже напишет: «Он мне показался мертвым, когда я увидел его раздетым. Никогда еще человек мощного телосложения не превращался за такой короткий промежуток времени в ходячий скелет, казалось, плоть его быстро таяла».

Начиная с 19 августа король уже не покидал своих апартаментов, — придворный хирург обнаружил черное пятно у него на ступне и понял, что начинается гангрена. Он попросил его величество согласиться на проведение консилиума лучших придворных врачей. И 21 августа Людовика посетили четыре знаменитости медицинского факультета. Полностью одобрив диагноз Фагона и способ его лечения, они все же осмелились прописать его пациенту микстуру кассии, а потом дать слабительное, — куда уж без этого!

25 августа король чувствовал себя настолько плохо, что попросил дать ему последнее причастие, после которого сделал важные распоряжения, назначил маршала Вильруа воспитателем дофина, долго беседовал с канцлером Вуазеном и генеральным прокурором Демаре, а потом пригласил Филиппа Орлеанского, чтобы помириться с ним. Его слова очень трогательны:

«Мой дорогой племянник, я составил завещание, согласно которому вы сохраняете все права, которые вам дает ваше рождение. Я поручаю вам дофина; служите ему так же честно и преданно, как вы служили мне… Если его не станет, власть перейдет в ваши руки. Я знаю ваше доброе сердце, ваше благоразумие, вашу храбрость и ваш ум; я убежден, что вы возьмете на себя заботу о достойном воспитании дофина и что сделаете все возможное для облегчения участи подданных королевства».

Прекрасные слова, но потом король добавил: «Я сделал некоторые распоряжения, кои считал разумными и справедливыми для блага королевства, но поскольку все предусмотреть невозможно, то в случае необходимости внести какие-либо изменения будет сделано то, что будет сочтено необходимым».

Очень туманное заявление, которое Филипп Орлеанский поймет вполне, только когда увидит тайное завещание короля.

На следующий день король попрощался с будущим Людовиком XV, давая ему последние наставления, которые пятилетний малыш вряд ли запомнил. По крайней мере, будущее покажет, что он не особенно внял словам великого прадеда о том, чтобы никогда не забывать о своих обязанностях и по мере сил облегчать участь народа. Впрочем, — об этом никогда особенно не заботился и сам Людовик XIV.

В последующие дни король попрощался со всеми близкими. Лизелотта Пфальцская пишет: «Прощаясь, он сказал мне такие нежные слова, что я не знаю, как я тут же не рухнула без чувств. Он сказал, что всегда любил меня, и даже больше, чем я могла подозревать, что он сожалеет о том, что доставил мне некоторые огорчения… Я бросилась перед ним на колени, схватила его руку и прижалась к ней губами, а он поцеловал меня. Потом он обратился к другим дамам и призвал их к единству. Я сперва подумала, что он обращается ко мне, и ответила ему, что буду слушаться Его Величество до конца своих дней. Он повернулся ко мне и сказал, улыбаясь: «Это не вам я говорю, я знаю, что вам не надо давать таких советов, ибо вы женщина очень разумная; это я говорю другим принцессам»».