Скиппи умирает - Мюррей Пол. Страница 143

— Идиот! Да она же саму себя тебе и напоминает! Напоминает тебе о том, что ты уже тыщу мильонов раз ее слышал!

— Нет, не думаю.

— Уж поверь мне.

— Тихо! — Рупрехт стучит дирижерской палочкой по Осциллятору. — Давайте еще раз попробуем.

Они пробуют еще раз. По мнению Джефа — которое, будучи мнением музыканта, играющего на треугольнике, не слишком многого стоит, уж разумеется, меньше, чем мнение Джикерса или Денниса, — играют они неплохо, особенно если учесть, что они на две недели совершенно забросили репетиции и что валторна Рупрехта выглядит так, как будто по ней проехал грузовик. Эти сладостно-грустные ноты медленно скользят и кружат вокруг них — дерр… дерр… дерр… дерр… бом… бом… — Черт возьми, Деннис не прав, эта мелодия напоминает ему вовсе не саму себя! Но что, что же, черт возьми? Это просто сводит его с ума… ага, стоп, тут вступает его треугольник… дзынь!

— Стойте, стойте… — Рупрехт, который играл задрав ухо кверху и так сморщив лицо, что его лоб напоминал какую-то карикатурную гармошку, поднимает руку.

— Что? — Деннис вымотан до предела. — Что не так на этот раз?

— Все время как будто чего-то недостает, — с несчастным видом жалуется Рупрехт, хватаясь за волосы.

Все в комнате обмениваются перекрестными взглядами. Время идет.

Дерр… дерр… дерр… дерр, проигрывает в голове Джеф.

— А может быть, — медленно говорит Джикерс, — просто будем опять по-старому играть?

Бом… бом… бом… БОМ…

— Ну, мы-то все равно будем знать, что это для Скиппи, и, понимаешь, это все-таки представление будет…

— Это Бетани! — выкрикивает вдруг Джеф.

Все изумленно смотрят на него.

— Извините! Просто до меня только сейчас дошло, что мне напоминает эта пахельбельская штука. Ту песню Бетани! Ну помните, ту песенку, которую Скиппи все время крутил? После свидания с той девчонкой? Так вот, если прислушаться, мотив-то один и тот же! Извините, — повторяет он, видя, что все буквально буравят его глазами, а потом спрашивает: — Что такое?

Вечер пятницы в Резиденции. Почему все называют это Резиденцией и ведут себя так, будто это дорогой отель? Но находиться тут, внутри, — это все равно что оказаться в самом скучном на свете фильме ужасов, ведь дом полон зомби с огромными пустыми глазами и серыми лицами, они следят за тем, как ты спускаешься по лестнице, и смотрят на тебя, когда ты роешься на полке с журналами, выискивая еще не читанный, а когда они движутся, то похожи на живых мертвецов, они шаркают по ковру в цветочек со скоростью ноль километров в час, и руки у них висят вдоль туловища, будто старые веревки, а джинсы “Прада” болтаются на их тощих задницах, но что хуже и гаже всего — пахнет у них изо рта так, как будто внутри что-то гниет. Вот потому-то Лори почти не выходит из своей комнаты — только когда нужно пойти на гимнастику или в Группу. Она лежит на кровати, прижимая к груди Лалу. Слезы текут сами по себе — ей не грустно.

Ее комната действительно напоминает гостиничный номер — тут стоят свежесрезанные цветы, на кровати покрывало с оборками, и хотя телевизора нет, зато можно писать в тетрадке, которую выдали специально для того, чтобы записывать туда свои мысли, а еще можно просто сидеть у окна и смотреть через прутья решетки в сад. Некоторые девочки — здесь одни девочки — живут тут уже несколько месяцев или даже дольше. Большинство из них больны серьезнее, чем Лори, но они смеются, когда Лори говорит им, что не задержится здесь надолго. Некоторые из той же школы, что и она, из классов постарше или помладше, других она раньше видела в торговом центре или в церкви, а еще кто-нибудь оказывается чьей-нибудь сестрой или бывшей лучшей подругой. Тут есть одна девочка, с которой Лори несколько лет назад занималась в балетном классе, она всегда была такая красавица, как прекрасный танцующий цветок. А теперь она выглядит так, как будто какой-то вампир высосал из нее всю кровь. Некоторое время Лори очень жалела ее и пыталась с ней заговорить, а потом выяснилось, что эта девочка всем рассказывала, будто Лори пришла к ней в комнату ночью и пыталась потрогать ее.

В этой Резиденции все практически точно так же, как в школе: та же стервозность, те же клички и все девчонки тайно соревнуются друг с другом — кто же из них самая худая. В Группе они борются за внимание доктора Полларда — посасывают пальцы, закидывают ноги туда-сюда, исподтишка меряют друг друга взглядами (ха-ха!), пока он разглагольствует о самооценке, как это жалко, как убого, все равно что наблюдать за скелетами, которые стараются быть соблазнительными, а ведь ты буквально слышишь, как они костями гремят, — она записывает в тетради: жуть. Доктор Поллард — настоящий болван, он носит какие-то дурацкие рождественские свитера, а про самооценку знает только потому, что читал о ней в книжках, но все равно эти девицы пускают слюнки, как будто он — последний кусочек шоколадного торта, который они все равно выблюют после того, как съедят. Пожалуй, только на занятиях Группы Лори по-настоящему и жалеет о том, что перестала быть красивой. Тогда бы она показала этим шлюшкам, как это делается: она бы просто намотала доктора Полларда себе на палец, а потом встала бы и ушла, а у двери повернулась бы и послала ему воздушный поцелуй: Мечтай дальше, дуралей!

Вчера маме позвонила та женщина из модельного агентства и просила ее не беспокоиться, они могут перенести интервью — проведут его, когда Лори станет лучше. Такое часто происходит, сказала она, тут важно вовремя вмешаться, пока цвету лица не нанесен непоправимый вред. Когда мама рассказала ей об этом, Лори бросилась ее обнимать. Ах, Лори, поправляйся быстрее! Не упускай шанса, какого у меня никогда не было! Лори страшно не хочется ее огорчать, она почти готова выздороветь поскорее только ради того, чтобы пойти на это интервью и снова обрадовать маму. Но вот странное дело — ей теперь совершенно все равно, станет она моделью или нет. Она вообще не помнит, чтобы когда-нибудь хотела стать моделью! И кажется, что очень многие вещи происходили как будто не с ней, а с кем-то другим, туманным и почти незнакомым.

Она здесь уже почти две недели. В основном все нормально, только иногда, посреди ночи, вдруг слышны сирены — это звук такой громкий и резкий, что она в холодном поту привстает на постели, а потом, когда на следующее утро просыпается, выясняется, что кого-то увезли. И слышишь, как нянечки говорят: бедняжка, она на пороге смерти, и ты представляешь себе этот Порог — он черный-пречерный. Но вот, пожалуй, и все, о чем ты думаешь, типа, да, этот Порог очень страшный, но слово сирена напоминает ей о сказочных поющих девушках, так что, когда она пугается своего Плана и того, что ей тоже предстоит переступить через этот Порог, она так и представляет себе это: приходят поющие девушки, берут тебя за руку и уводят отсюда. И она снова чувствует себя счастливой, потому что знает, что скоро они за ней явятся (быть может, даже сегодня ночью!).

Расскажи мне о Дэниеле, Лори. Доктор Поллард сидит на вращающемся стуле, а она — на пуфе, набитом шариками. На его окне нет решеток. На улице идет дождь — и как это дождь не затопит все, не превратится в море и не вломится сюда через стекло? На волосах у доктора Полларда блестит какой-то лак — наверное, он брызгается им, чтобы не видно было, что он уже начал лысеть.

Ты ведь вскоре после его смерти стала испытывать эту тягу к саморазрушению? И пристрастилась к таблеткам для похудения?

Лори закатывает глаза: как же скучно объяснять все это заново! Она это уже тысячу раз всем объясняла, это вообще никак не связано с Дэниелом, она начала принимать таблетки, потому что думала, что забеременела. Но когда оказалось, что она не беременна и все снова становится нормально, даже нет — лучше, чем просто нормально, она собиралась стать топ-моделью, она танцевала с Джанин с “Л. А. Найтс” и поцеловала мальчика, он шестиклассник и был на стадионе Теренуре! Она смотрела в будущее, она могла бы перестать принимать эти таблетки, если бы хоть на секунду задумалась…