Белые цветы - Абсалямов Абдурахман Сафиевич. Страница 3

Гульшагида вошла в железную калитку. Прямая асфальтированная дорожка вела к парадному подъезду. Как и само здание, подъезд был построен в классическом стиле, с колоннами. Римские цифры над колоннами указывали, что здание сооружено в конце девятнадцатого века. Наверно, и парк был посажен в те же годы. В жаркие летние дни здесь всегда тенисто и прохладно.

Гульшагида на минуту остановилась, залюбовавшись изумительными красками осени. Но ведь парк красив не только в осенние дни. Почему же она раньше не обращала внимания на это? Что сняло сегодня пелену с ее глаз? Может быть, она слишком занята была своими личными переживаниями, а теперь обида и горечь начали притупляться, — кто знает…

У калитки остановилась легковая машина. Из нее вышел пожилой, высокий, еще довольно стройный человек с коротко подстриженными седыми усами, в голубовато-серой шляпе и таком же макинтоше. Это был профессор Абузар Гиреевич Тагиров. Сняв шляпу, он первый поклонился Гульшагиде. Очнувшись от своих дум, она заметила его слишком поздно и смущенно пробормотала:

— И вас с добрым утром, Абузар Гиреевич!

— Я вижу, вас покорили краски осени, — улыбнулся профессор. — Если хотите насладиться подлинной красотой, идите в лес… Да, простите, Гульшагида, — вдруг повернул он на другое, — вы что-то совсем забыли нас. Фатихаттай житья мне не дает: «Когда же приведешь нашу Гальшагиду?» Сегодня после работы непременно заходите.

Наконец-то рассеянный профессор вспомнил о ней. Что ж, она с радостью зайдет. Но Гульшагида не решилась спросить о Мансуре, только подумала о нем.

3

Хорошо зная, что Абузар Гиреевич человек внимательный и не бросает слов на ветер, Гульшагида была уверена, что приглашение, переданное ей, — побывать у Тагировых, сделано не из простой любезности.

Но почему Абузар Гиреевич выбрал именно сегодняшний вечер? Ей пришла в голову неожиданная мысль: «Нет ли, в самом деле, каких-либо новостей о Мансуре? Как бы узнать?..» Эта мысль не давала ей покоя.

В больнице Гульшагиде ближе всех молоденькая ассистентка профессора Вера Павловна Иванова. Они дружили еще со времен студенчества. Вера шла на два курса впереди; но случилось так, что обе девушки были избраны членами комитета комсомола, они часто встречались и на шумных заседаниях бюро, и на комсомольских собраниях. И вот Верочка стала уже Верой Павловной — кандидатом медицинских наук, ассистентом известного профессора, а на время учебы на курсах усовершенствования была руководителем Гульшагиды. Это не мешало им оставаться близкими подругами. Маленькая светловолосая Вера Павловна казалась немного подросшей только потому, что носила туфли на чрезвычайно высоких каблуках. Но пухлые, словно детские, губы, крохотная родинка на правой щеке, изящная фигура — все было как у прежней Верочки. Только речь ее стала менее торопливой, говорила она уже не захлебываясь, голос ровный, ясный.

Гульшагида осторожно обратилась к подруге:

— Ты не слышала, в семье Тагировых нет никаких новостей?

Она старалась, чтоб в голосе не прозвучало ни малейшего волнения.

Но Вера помнила о девичьем увлечении Гульшагиды. Изобразив на лице удивление, она подняла брови.

— Как будто нет. Там все по-старому. — И добавила почти равнодушно: — О Мансуре тоже ничего не слышно.

Она, конечно, заметила, как дрогнули ресницы у Гульшагиды. Да, тяжело ей. Но чем тут поможешь? В таких случаях — ни утешить, ни посоветовать, ни защитить, ни осудить. Одно можно сказать: не дай бог такой любви.

Чтобы как-то отвлечь подругу, она сказала:

— Гулечка, спустись в терапевтическое отделение, там дело есть. И тоже скоро приду туда.

Из всех врачей терапевтического отделения Гульшагида лучше других знала Магиру-ханум, практиковалась у нее. Но Магиры-ханум не оказалось в кабинете. Чтобы скоротать время, Гульшагида, держа руки в карманах халата, прошла в дальний конец длинного коридора, заставленного койками вперемежку с цветами в кадушках. Настроение окончательно испортилось. Гульшагида раскаивалась в том, что дала волю глупым чувствам. Ведь не девчонка семнадцатилетняя, пора бы научиться владеть собой. Надо стерпеть, пересилить тоску, как пересиливала до сих пор. До конца курсов осталось совсем немного времени. Если бы она каким-то чудом и встретилась с Мансуром, что толку в этой встрече? Только сердце растравила бы. В любом случае она не согласилась бы разрушить семью Мансура, — на чужом горе нельзя построить свое счастье. Лучше всего забыть о Мансуре.

Навстречу шла физиотерапевт Клавдия Сергеевна. Она очень походила на гусыню: маленькая стриженая голова повязана белой косынкой, голос низкий, хрипловатый. С первого же дня учебы она почему-то невзлюбила Гульшагиду. Вот и сейчас не удержалась, чтобы не уколоть.

— Дорогая, — сказала она, остановившись, — тебе что, совсем уж нечего делать? Что ни встреча — все разгуливаешь по коридору да выставляешь себя напоказ. Шла бы в актрисы, коли так. Больница требует скромности и работы.

Несправедливая, мелочная придирка до глубины души обидела Гульшагиду. Она хотела ответить резко, но сдержалась. Ей было так больно, что, только наплакавшись в укромном уголке, кое-как успокоилась.

Вера Павловна сразу заметила, что подруга чем-то расстроена. Пришлось рассказать о незаслуженной обиде.

— Не обращай внимания на эту гусыню, — успокаивала Вера Павловна. — Этой старой деве так и не удалось выйти замуж. Вот она к злится на молоденьких и красивых женщин… Поговорим лучше о деле… Я принесла тебе истории болезней из четвертой палаты. Туда положили еще одного сердечника. Кажется, писателя. У него инфаркт миокарда.

Гульшагида быстро просмотрела больничные документы. Если не считать новичка, в четвертой палате все по-старому. Из сердечников там лежат уже знакомые ей актер Николай Максимович Любимов и конструктор Андрей Андреевич Балашов. Это были «ее» больные.

— Писатель тоже будет «нашим», — улыбнулась Вера Павловна и добавила: — Часто ходить в театр и читать книги некогда, так хоть на писателя и актера посмотрим.

Врачи, приехавшие на курсы усовершенствования, под руководством ассистентов вели наблюдение над прикрепленными к ним больными и в конце практики каждый должен был выступить с научным докладом на конференции. Тема Гульшагиды связана с сердечно-сосудистыми заболеваниями, ей выделили больных с аналогичным диагнозом. Уже при ней трое выписались из палаты домой. У Любимова и Балашова тоже миновали критические дни. Работы у Гульшагиды значительно убавилось. Но вот прибыл новенький.

Четвертая палата была самой крайней, и ее в шутку называли «Сахалином». Гульшагида поздоровалась с больными и сразу же прошла к койке новичка — Хайдара Зиннурова. Его привезли ночью в очень тяжелом состоянии. Он стонал и метался, хватал воздух раскрытым ртом, на вопросы не отвечал, руки и ноги холодные, пульс не прощупывался. По словам жены, приступ у Зиннурова начался внезапно в десять вечера. Острые боли вспыхнули в области грудной клетки и не стихли после приема нитроглицерина. В больнице ему сделали уколы морфия, атропина и кардиамина, дали кислородную подушку. У больного появился легкий румянец, одышка уменьшилась, обозначился, хоть и слабый, пульс. Лишь после этого его на носилках подняли наверх, в четвертую палату.

Сейчас Зиннурову опять стало хуже. Гульшагида распорядилась снова дать кислород, вызвала сестру, та сделала повторный кардиаминовый укол. Дыхание у больного стало ровнее, он открыл глаза. Гульшагида склонилась над ним.

— Где болит, Хайдар-абы? — Она читала книги Зиннурова, и ей приятно было назвать его по имени.

Зиннуров показал на горло:

— Душит…

Голос у него очень слабый. Гульшагида выслушала сердце. Из-за клокочущего дыхания' тоны различались плохо.

Явилась встревоженная Магира-ханум — лечащий врач. Проверила пульс больного, укоризненно улыбнулась, словно хотела сказать: «Ну разве можно так?» Осторожно погладила бледную руку Зиннурова.