Коммод. Шаг в бездну - Ишков Михаил Никитич. Страница 17

Заметив, как изменился в лице Бебий, император рассмеялся.

— Я не настаиваю. Не хочешь не надо, спи один в холодной постели. Что за просьба?

— Государь, разреши Тертуллу вернуться в Рим. Десятый год поэт живет в Африке. Он раскаялся и молит о прощении.

— Это какой Тертулл? Который спал с моей матушкой? А что, его до сих пор не помиловали? Ничего не скажешь, был весельчак. Теперь, наверное, поумнел. Хорошо, Бебий, пусть возвращается в Рим, но только при одном условии. Никаких шуточек, намеков, эпиграмм. Пусть займется описанием моего славного царствования. Договорились?

— Да, мой государь.

* * *

В военном лагере Бебий привык ложиться с заходом солнца, так что заполночь он уже не мог скрыть зевоту и государь милостиво разрешил ему отправляться спать. В такой поздний час легату было трудно состязаться в жизнерадостности с друзьями Коммода.

Шум во дворце не стихал долго. Бебий проклял демонов, затащивших его в это аидово гнездо, в эту пыточную, где без конца вопили, ругались, хохотали. Друзья цезаря декламировали бессмертные строки Вергилия, старались перекричать друг друга, а то вдруг начинали соревноваться в умение дудеть в трубу. В лагере Бебий всегда спал в пол–уха, служба приучила реагировать на каждый непонятный, незнакомый звук, потому что на вражеской территории всякий подобный окрик, свист, птичья трель, совиное ухание, трубный рев оленя могли таить опасность. Здесь опасности не было, но пересилить себя трудно – каждый раз, как во дворце кто?то начинал голосить петь, бряцать, он вскидывал голову. Окончательно допекла его ссора в коридоре, рядом с его дверью.

Началось с душераздирающих криков и громкой ругани, на которую не скупился взволнованный женский голосок. Затем кто?то завизжал, заохал, в ответ послышались звучные шлепки. Бебий рывком сел на ложе. Из коридора неслось «Ой, убивают! Уберите от меня эту безумную! Отнимите у нее кинжал!», – все комком! – затем тончайшее «Ой–ё-ё–ё-ё–ё-й!» и, наконец, кто?то рявкнул басом: «Лярвы вас раздери, что здесь творится!»

Бебий не выдержал и выскочил в коридор.

У дверей спальни императора шла отчаянная борьба. Какая?то молоденькая девица с распущенными волосами, в разорванной тунике, совершенно обезумевшая, пыталась достать кинжалом до смерти напуганного, нарумяненного и надушенного Саотера, который, по–видимому, направлялся в спальню Коммода. Визжал вольноотпущенник, грозила и нападала девица. Ее пытался удержать могучий преторианец, однако и ему было нелегко справиться с напором, который выказала неизвестная злоумышленница. Разгневанный, появившийся в окружении толпы слуг император, которому принадлежало: «Лярвы вас раздери!..» – тоже пытался разнять дерущихся.

На лице вольноотпущенника кровоточила глубокая ссадина. Он пока не замечал ее, однако стоило ему провести рукой по щеке, потом заинтересованно оглядеть ее – отчего ладонь намокла? – как он тут же потерял сознание и опустился на пол.

Коммод рассвирепел, принялся кричать на девицу – как она смеет врываться в государевы покои, поднимать здесь шум! Ступай на кухню, там твое место! Затем попытался ударить ее. Девица смело подставила ему обнаженную грудь и ответила что?то совершенно невообразимое – ты не смеешь меня прогонять! Я твоя супруга! Почему ты не допускаешь меня к себе, а тешишься с этим извращенцем и негодяем!

Изумленный Бебий открыл рот – вид у него был поистине дурацкий, что не преминул отметить Коммод. Заметив легата, он ткнул пальцем в его сторону и залился хохотом.

— Взгляните на Бебия! – закричал он, призывая всех, кто находился в коридоре, отвлечься от драки и обратить внимание на новое действующее лицо. – «Любимчик» совсем ополоумел.

Затем он игриво окликнул его.

— Бебий! Челюсть потеряешь.

Легат опомнился, закрыл рот, хмыкнул, спросил.

— Чем могу помочь, государь?

— Без тебя разберемся. Дело, как говорится, семейное. А начет шума не беспокойся, Переннис все уладит. Ступай.

Бебий едва не откликнулся: «Слушаюсь, цезарь!» – однако в последнее мгновение решил, что это уже слишком. Нельзя же выглядеть полным дураком, которого по команде отправляют спать. Он, соблюдая достоинство, потоптался на пороге, затем вернулся в спальню. Дверь оставил чуть приоткрытой.

Свалка постепенно перешла в нервное выяснение отношений и поиск компромисса (разговор по–прежнему велся на повышенных тонах). Император вроде бы нашел приемлемое решение и предложил рыдающей девице пройти в спальню вместе с пришедшим в себя и вставшим с пола Саотером. Это будет здорово, пообещал ей император, и вполне по–человечески, ведь не в моих правилах обижать близких мне людей. Ему тоже хочется, он указал на вольноотпущенника, и тебе, Кокцея, хочется. И мне хочется, вот и совместим наши желания в единую ненасытную страсть.

Кокцее этот вариант был явно не по душе. Она попыталась вновь напасть на Саотера.

— Убирайся прочь, служитель гнусной Изиды. Луций, прогони его…

Бебий не выдержал, наглухо закрыл дверь, тупо, словно спросонья, оглядел предоставленную ему комнату, словно ожидая и здесь увидеть что?то невероятное. Что?нибудь чудовищное, неожиданное… Например, прежнего императора. Привидению он удивился бы меньше, чем Кокцее, утверждавшей, что она является «супругой» императора. Эти два понятия – Кокцея и супруга правителя великого Рима – совместно не укладывались в голове. Когда молодой цезарь обзавелся супругой? Почему в армии об этом ничего не известно? Что скажут в легионе, когда весть о женитьбе молодого цезаря дойдет до солдат? Как объяснить, почему по такому торжественному случаю не были розданы наградные?

Или вот еще загадка – если император твердо решил отложить поход и заключить вечный мир с германцами, зачем он советовался с Бебием? Не такая он великая сошка, чтобы делиться с ним тайными мыслями? Что на самом деле затевает Коммод? Чего добивается? Легат не мог избавиться от тревоги – за разговором в триклинии, за коридорным театральным действом, за желанием наградить его женской лаской смутно просвечивало что?то огненное и жуткое. Отчаянно забилось сердце, словно попыталось вырваться на волю – не лежалось ему реберной клетке. Почуяло что?то безрадостное?

Тем временем шум в коридоре стих. Бебий машинально прикинул – на чем сошлись? Все трое отправились в спальню, или Кокцея сумела отстоять свои права на супружеское ложе и заставила вольноотпущенника вернуться в свою комнату? А может, повезло вифинянину? Вопрос философский, усмехнулся легат, под стать Эпикуру.

Бебий с детства испытывал неприязнь к философии как к некоей занесенной извне зауми, сбивающей с толку римского гражданина, которому для покорения мира вполне доставало веры в отеческих богов и привычных добродетелей – pietas, gravitas, simplicitas* (сноска: Pietas – почтение к старшим, а также взаимная привязанность детей и родителей; gravitas – суровое достоинство и трезвое чувство ответственности; simplicitas – простота, чуждость расточительности и позерству). В римских семьях эти ценности всегда были в цене, пусть даже таких семей оставалось немного. Всякие отвлеченные, отличные от привычных житейских представлений понятия, как?то: первостихии, мировой разум, мир, представляемый в виде cosmos’а, как всеобщее, целое; одухотворяющая его пневма, калокагатия, эйдосы,² вызывало у молодого легата раздражение.

С прежним цезарем было проще. Марк никогда не ставил себе в заслугу приверженность философии, да и понимал он ее совсем по–римски, как некий устав, имеющий прежде всего практическую ценность. Никому своих пристрастий не навязывал, воспитывал личным примером и выше всего ставил здравомыслие, приверженность родным очагам, военную и гражданскую доблесть. Помнится, в присутствии Марка Бебий, тогда еще молодой трибун, ненароком обмолвился, что «ненавидит философию». Ляпнул и прикусил язык.

— Ненавидишь философию? – удивился Марк. – Я рад за тебя, Бебий. Ты рассуждаешь здраво, по природе. Если бы ты знал, сколько ненавидящих философию прилюдно восхищаются ею, изображают умников, требуют наград за то, что осилили первое предложение в платоновском «Пармениде». Если бы знал, разочаровался в человеческой породе. Философия и не должна нравиться. Философия – это образ жизни. Как здоровому не нужен лекарь, так и тебе, чтобы жить добродетельно, ни к чему философия. Ты редкий экземпляр, Бебий, ты живешь, как дышишь, не замечая пороков и не нуждаясь в советчиках и учителях.