Ключи от царства - Кронин Арчибальд Джозеф. Страница 63

Сейчас Полли спрыскивала белье, с видом знатока подносила утюг к щеке, чтобы удостовериться в том, что он горяч, и жаловалась:

— Он опять очень скверно выглядит.

Марта одной рукой подбросила дров в плиту, не переставая другой задумчиво помешивать суп.

— А чего другого можно ожидать? Он же ничего не ест.

— Когда он был молодым, у него был очень хороший аппетит.

Бельгийка с безнадежным видом пожала плечами.

— Я еще не встречала священника, который так мало ест. Ах, я знавала нескольких настоящих обжор. У нас в Метье был один аббат, так он съедал великим постом по шесть рыбных блюд. У меня на этот счет своя теория. Если человек есть очень мало, у него сжимается желудок, и потом он уже не может есть больше.

Полли, мягко выражая свое несогласие, покачала головой.

— Вчера, когда я принесла ему несколько свежих лепешек, он посмотрел на них и сказал: "Как можно есть, когда тысячи людей голодают, их видно даже из этой комнаты".

— Ба! Они всегда голодают. В этой стране привыкли есть траву.

— Но он говорит, что теперь будет еще хуже из-за войны.

Сестра Марта попробовала свой знаменитый pot-au-feu^[52], одобрила его, повернулась к Полли и сделала гримасу.

— Здесь всегда война. Так же как и голод. Мы в Байтане привыкли к бандитам. Они палят себе из ружей, вот как сейчас. Потом город откупается от них, и они убираются восвояси. Так как же, съел он мои ячменные лепешки?

— Он съел одну. Да. И сказал, что она просто восхитительная. А потом он велел мне отдать остальные преподобной матери, чтобы она раздала их бедным.

— Этот добрый отец сведет меня с ума.

Хотя за пределами своей кухни сестра Марта была кротка, как ягненок, сейчас она напустила на себя грозный вид и выглядела прямо свирепо.

— Отдает, отдает, отдает! Так и шкура не выдержит. Рассказать вам, что случилось прошлой зимой? Однажды в городе, когда шел снег, он снял свое пальто, свое новое прекрасное пальто, которое мы, сестры, сшили ему из лучшей импортной шерсти, и отдал его какому-то уже полузамерзшему бездельнику. Уж я-то заставила бы его самого рассказать все, но старшая решила сама отчитать его. Он посмотрел на нее такими удивленными глазами, что от их взгляда вам становится как-то не по себе, и сказал: "Но почему же нет? Что толку проповедовать христианство, если мы сами не будем жить, как христиане? Христос отдал бы свое пальто нищему. Почему я не должен этого делать?" Когда преподобная мать очень сердито ответила ему, что пальто было нашим подарком, он улыбнулся и, дрожа от холода, сказал: "Ну, значит, это вы хорошие христиане, а не я". Просто невероятно! Вы просто не поверили бы, если бы были, как я, воспитаны в деревне, где вам всячески внушают быть бережливым. Ну ладно, хватит! Давайте сядем и похлебаем супу. Если ждать, пока наедятся эти прожорливые ребятишки, можно в обморок упасть от голода.

Отец Чисхолм возвращался из города. Когда он проходил мимо незанавешенного окна кухни, взгляд его упал на парочку, сидевшую за ранним обедом. Глубокая тревога, омрачавшая его лицо, на мгновенье сменилась легкой улыбкой.

Несмотря на его первоначальные опасения, приезд Полли оказался очень удачным. Она великолепно приспособилась к жизни миссии и наслаждалась ею с такой безмятежностью, будто проводила уик-энд в Блэкпуле. Ее не приводили в уныние перемена климата и превратности погоды. Полли молча шествовала к своей скамейке в огороде и там, среди кочнов капусты, вязала часами, выпрямившаяся, с отставленными локтями, сосредоточенно сжатыми губами. Глаза ее благодушно смотрели куда-то вдаль, а рыжая кошка, примостившись у ее ног, мурлыкала, как сумасшедшая. Они были закадычными друзьями со старым Фу, и она стала центром внимания нелюдимого садовника, — ей он показывал выращенные им чудовищных размеров овощи, ей предсказывал погоду по всяким приметам и зловещим предзнаменованиям.

Полли никогда не вмешивалась в дела сестер и никогда не присваивала себе никаких привилегий. Она обладала инстинктивной тактичностью, проистекавшей из ее умения молчать и из повседневной простоты ее жизни. Никогда еще Полли не была так счастлива. Она видела осуществленной свою заветную мечту — Фрэнсис стал священником, миссионером. И кто знает — Полли никогда не решилась бы выразить эту мысль словами — может быть, и ее скромные усилия помогли ему немного стать тем, кем он был.

Она собиралась погостить здесь два месяца, но потом было решено, что она останется до января. Единственное о чем сожалела Полли, так это о том, что она не могла приехать сюда раньше.

Смерть Нэда не освободила ее от ответственности. Постоянным предметом тревоги была Джуди, с ее капризами и легкомыслием, с ее вечно переменчивыми стремлениями. После первой службы в Городском Совете Тайнкасла она сменила уже с полдюжины должностей, — все они поначалу казались ей великолепными, и все она вскоре с отвращением бросала. Потом Джуди решила стать учительницей, но занятия в колледже скоро наскучили ей, и ей явилась смутная мысль уйти в монастырь. В этот период /ей было двадцать семь лет/ она вдруг сделала открытие, что ее истинное призвание — стать сестрой милосердия, и поступила стажеркой в Нортумберлендскую больницу. Это-то обстоятельство и дало Полли возможность приехать сюда. Впрочем, полученная ею свобода оказалась, по-видимому, слишком кратковременной. Уже через каких- то четыре месяца трудности работы в больнице совершенно обескуражили Джуди и она засыпала Полли письмами, полными обид и жалоб, намекающими на то, что тетя Полли должна поскорее возвращаться, чтобы заботиться о своей бедной, заброшенной племяннице.

Когда Фрэнсис постепенно, по кусочкам (тетя Полли не отличалась словоохотливостью), нарисовал себе картину жизни Полли дома, он стал смотреть на нее, как на святую. Но ее стойкость вовсе не была похожа на устойчивость статуи. У нее были свои слабые струнки, а ее необычайная способность делать что-нибудь некстати осталась неизменной. Она, например, проявила незаурядную инициативу и, полная самого искреннего желания помочь Фрэнсису в работе, почти совершила новое обращение двух заблудших душ, которые во время одной из ее постоянных экскурсий в Байтань раболепно привязались к ее особе и к ее кошельку. Фрэнсису стоило немалого труда избавить ее от Осанны и Филомены Ванг.

Ради одного только утешения, получаемого от ежедневного разговора с ней, он имел все основания ценить эту удивительную женщину. И теперь, когда отец Чисхолм неожиданно оказался лицом к лицу со страшными испытаниями, ему хотелось опереться на ее здравый смысл.

Подойдя к дому, он увидел на веранде сестру Клотильду и Анну, ожидавших его. Фрэнсис вздохнул: неужели они не дадут ему спокойно обдумать полученные тревожные известия! На болезненно желтом лице Клотильды пылал нервный румянец; она стояла рядом с девушкой, похожая на тюремщика, придерживая ее свежезабинтованной рукой. Глаза Анны были полны мрачного вызова. От нее также сильно пахло духами. Под вопросительным взглядом отца Чисхолма Клотильда быстро перевела дух.

— Я вынуждена была просить преподобную мать разрешить мне привести сюда Анну. В конце концов, она находится под моим специальным наблюдением.

— Да, сестра? — священник заставил себя говорить терпеливо.

Сестра Клотильда дрожала от истерического негодования.

— Я столько перенесла от нее! Наглость, и непослушание, и леность. Я наблюдала, как она портит и ссорит других девочек. Да и ворует к тому же. Да даже и сейчас от нее несет одеколоном мисс Бэннон. Но то, что она сделала сегодня…

— Да, сестра?

Сестра Клотильда покраснела еще сильнее. Для нее этот разговор был большим наказанием, чем для скверной Анны.

— Она теперь взяла привычку уходить по ночам. Вы же знаете, что все вокруг кишит солдатами. Она ушла на всю эту ночь с одним из солдат Вайчу, её постель даже не смята. А когда сегодня утром я пыталась ее образумить, она стала драться и укусила меня.

Отец Чисхолм перевел глаза на Анну. Казалось невероятным, что эта стоящая перед ним надутая и непокорная молодая женщина и есть тот крошечный ребенок, которого он прижимал к груди в далекую зимнюю ночь и которого считал даром небес. Анне еще нет двадцати, но это уже вполне созревшая девушка с высокой грудью, мрачными глазами и красными, как вишни, пухлыми губами. Она всегда отличалась от других детей своим равнодушием, дерзостью и непослушанием. Фрэнсис подумал: на этот раз хрестоматии ошиблись — ангела из Анны не получилось. Тяжелое бремя, лежащее у него на душе, смягчило его голос.