Гладиаторы - Ерохин Олег. Страница 9

— Да поразят тебя молнии Юпитера!.. Сам ты, видно, решил обожраться, а меня — уморить голодом, не иначе как для того, чтобы задавить меня сегодня своим брюхом!

Югуте показалось, что Камокл налил себе похлебки больше, чем ему.

— Хватит с тебя и того — глядите-ка, какие телеса! — ответил Камокл и своим большим черпаком дотронулся до жирного подбородка мавретанца.

Югута тут же запустил в противника свою чашку. К несчастью, иллириец успел пригнуться, и чашка упала на стол центурионов, стоявший поблизости.

— Да угомонитесь же, негодные… — вскричал Нумитор. — Подождите немного, скоро вы получите свое!

За другим столом тоже нарастал шум, и один из центурионов поспешил туда. Ветераны-центурионы в этот день особенно внимательно следили за своими подопечными, столкновения между которыми, сами по себе весьма полезные для существования школы, накануне турниров всегда приобретали особо яростный характер, что было уже излишне, — это могло бы привести к порче того товара, каковым являлись гладиаторы.

Наконец завтрак закончился, и все вышли во внутренний двор школы, часть которого рабы заранее посыпали песком, — это была арена. Сразиться предстояло четыремстам гладиаторам-мастерам, зрителями были «желторотые», а судьями — центурионы.

В те времена, когда Мамерк Семпраний только-только начинал заниматься прибыльным делом ланисты‚ в этих состязаниях гладиаторы бились друг с другом на деревянных мечах, но после того, как один из них был неплохо покалечен, им стали выдаваться вместо мечей сети. Толстый Мамерк говорил, что меч нужен для того, чтобы убить, а для того, чтобы победить, его воспитаннику должно хватать и того оружия, которым его наделила природа.

По правилам, введенным ланистой, сражение проходило только на том участке двора, где был насыпан песок, — Толстый Мамерк опасался, как бы какой-нибудь из его гладиаторов, падая на каменные плиты, не пробил бы себе дорогу в Орк [20]. Поэтому проигравшим считался не только тот, кто запутывался в сетях своего противника, но и тот, кто сходил с насыпанной арены на свободное от песка место.

Все четыреста гладиаторов были разбиты центурионами на пары, каждый из них получил сеть. Когда все было готово, раздался звук трубы, и битва началась.

Замелькали кулаки и сети, полетел во все стороны песок. Каждый хотел победить, но не каждый умел побеждать, и тем более не каждый умел достойно проигрывать. Некоторые, видя, что победа уходит, пытались вернуть ее, ударив своего противника в живот или в пах (что было запрещено), а то и вцепиться ему в горло — этих рабы, по приказанию центуриона, немедленно оттаскивали в сторону. Нарушившие правила считались побежденными.

Прошло немного времени, и на арене осталось лишь двести гладиаторов-победителей в первом сражении, которые теперь должны были решить между собой, кто же из них получит «награду».

Центурионы опять засуетились, разбивая претендентов на пары. В этот момент во двор вышел Протогор, наблюдавший за сражением из окна. Германец подошел к арене и быстро пробежал глазами по лицам гладиаторов. Неудивительно, что Марк и Гискон были в числе победителей; вот их-то Протогор и велел поставить друг против друга.

У Марка ощущения еще не заменили чувства, как у тех несчастных, которые готовы были сражаться ради «награды», — он сражался по необходимости, дав клятву верности ланисте. «Мамерк Семпраний купил не только мою жизнь, но и свободу, — рассуждал юноша. — Но какую свободу?.. Свободу распоряжаться этой жизнью — и только, но не свободу чувствовать. Я обязан сражаться, но не обязан побеждать, а победив, не обязан принимать награду, похожую на издевательство, более подобающую зверю, нежели человеку». Таким образом, Марк Орбелий, не отказываясь от состязаний и от стремления к победе, решил пренебречь той отравленной приманкой, именуемой «наградой», на которую ланиста выуживал остатки нравственности из своих подопечных.

Марк и Гискон сошлись — сражение закипело. Противники здорово махали то кулаками, то сетями, пытаясь достать друг друга, но некоторое время оба легко увертывались и от сокрушительности первых, и от зацепистости вторых. Ну а если кулак иной раз и попадал в цель, то на это ни тот, ни другой совершенно не обращали внимание (именно так, по крайней мере, казалось).

Вскоре Гискон начал злиться — его раздражал новичок, который никак не хотел проигрывать; удары нубийца посыпались чаще. В пылу сражения он, будто бы увлекшись, нанес несколько ударов, целя явно в живот Марка, — за это любой другой был бы немедленно признан проигравшим, но Протогор сделал вид, что ничего не заметил.

Через некоторое время нубиец стал подозревать своего противника в том, что тот как бы ни был сильнее его. Наступила пора вспомнить обещание Протогора судить по-справедливости (то есть закрывая глаза на проделки Гискона), и нубиец, не жалующийся на память, решил воспользоваться благосклонностью к нему германца.

Подойдя к самому краю арены, Гискон внезапно прыгнул за ее границу — нубиец рассчитывал на то, что Марк, уверенный в своей победе (ведь покинувший арену считался побежденным), замешкается, оборачиваясь, а тем временем он как раз и накинет на него свою сеть. Молодой римлянин, однако, повернулся неожиданно быстро, благодаря чему ему удалось увернуться от сети Гискона, резко пригнувшись. Одновременно Марк, видя, что Протогор и не думает останавливать схватку, набросил свою сеть на ноги нубийца. Гискон и рванулся, пытаясь освободиться, но вместо этого еще больше запутался и, не удержавшись, упал на каменные плиты двора.

Нубиец попытался приподняться, но это ему не удалось — он упал опять; в его черном затылке хорошо была видна большая красная рана, из которой хлестала кровь. Протогор, зрители, рабы — все кинулись к нему. Гискон еще дышал, но уже был без сознания. Вскоре на губах его запузырилась кровавая пена, и подбежавший лекарь, опытный лекарь, которого гладиаторы прозвали Хароном [21] глухо сказал: «Все кончено — он мертв».

Маленькая кровавая слезинка застряла в уголке глаза Гискона, и ему, мертвому, уже не нужна была женщина.

— Негодяй! — вскричал Протогор, повернувшись к Марку. — Ты убил лучшего гладиатора школы!.. Будь ты проклят!.. В эргастул его!

Рабы кинулись к состоявшемуся победителю — несостоявшемуся призеру и, схватив, поволокли его в темницу, предназначавшуюся для провинившихся воспитанников ланисты.

Видевшие битву гладиаторы принялись роптать, не одобряя действий Протогора. Они понимали, что в случившемся виноват Гискон, нарушивший правила, а отчасти — сам Протогор, вовремя не прекративший схватку, но никак не Марк. Среди них никто особо не сочувствовал Гискону, который частенько обращал свое высокомерие в затрещины.

Возмущение гладиаторов быстро нарастало, они стали припоминать Протогору и другие его несправедливости, которых было предостаточно. Опасаясь бунта, германец заявил, что занятий в этот день не будет, и приказал всем разойтись. Гладиаторы, ворча, побрели в свои каморки — на большее в этот день они явно не были способны.

Эргастул находился в подвале школы. Рабы провели Марка по скользким от сырости ступеням в подземелье и впихнули в темную камеру. Задвинув наружный засов, они ушли; Марк остался один.

Впервые он убил человека. Нет, не убил, Гискон сам убил себя, его сеть была лишь орудием смерти, он лишь видел смерть. Марк видел смерть вблизи себя и раньше — смерть матери и смерть деда, которая уже разрушила его детскую веру в собственное бессмертие, своим появлением сорвав с себя покров необычности. И вот теперь не просто смерть, но самая хрупкость жизни предстала перед ним. «Как же немного надо человеку, чтобы умереть! — подумал Марк. — Одно маленькое движение, один неверный шажок — и нет его, и нет его на земле, и разорвана та тоненькая паутинка, которая удерживала его на земле и давала возможность общения с ним. Смешны те, которые, забыв, что они — не птицы, бросаются с обрыва, надеясь взлететь, но не менее смешны и те, которые зарываются в норы, подобно скользким гадам, рассчитывая на то, что толщина пород защитит их от Таната, именуемого Временем».