История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 6 - Казанова Джакомо. Страница 19

Три часа спустя после его прибытия я сел в почтовую карету до Шафхаузена, и оттуда направился в Цюрих, наняв лошадей, потому что в Швейцарии нет почты. Там я очень хорошо поселился в «Шпаге».

Сидя в одиночестве после ужина, в одном из богатейших городов Швейцарии, где я очутился, как будто упав с неба, потому что у меня не было ни малейшего намерения туда попасть, я предался размышлениям о моем теперешнем положении и моей прошедшей жизни. Я обратился в моей памяти к моим несчастьям и удачам и обдумал свое поведение. Я понял, что сам привлек к себе все беды, которые со мной случились, и злоупотребил милостями, что предоставила мне Фортуна. Пораженный несчастьем, в которое я только что впрыгнул двумя ногами, я содрогался, я решал перестать быть игрушкой Фортуны, вырваться из ее рук. Располагая сотней тысяч экю, я решил создать себе стабильное положение, исключив всякие случайности. Совершенный мир есть самое большое благо.

Охваченный этой мыслью, я лег спать, и самые приятные сновидения посетили меня в моем уединении, в изобилии и спокойствии. Мне снилось, что я живу в прекрасной сельской местности, что я там хозяин, наслаждаюсь свободой, которую напрасно ищут в обществе. Я спал, но во сне убеждал себя, что не сплю. Неожиданное пробуждение на рассвете дало мне ясность; я подосадовал на себя и решил осуществить свой сон, я поднялся, оделся и вышел, даже не попытавшись понять, куда я иду.

Час спустя, выйдя из города, я оказался среди гор; Я решил бы, что заблудился, если бы не колеи, которые убедили, что эта дорога должна вывести меня в какие-то обитаемые места. Я встречал каждые четверть часа каких-то крестьян, но доставил себе удовольствие не спрашивать их ни о чем. Пройдя неторопливым шагом часов шесть, я очутился вдруг на большой равнине между четырех гор. Я заметил слева от себя, в прекрасной перспективе, большую церковь, примыкающую к большому зданию правильной архитектуры, которая влекла к себе проходящих мимо. Подойдя, я увидел, что это должен быть монастырь, и обрадовался про себя, поняв, что я нахожусь в католическом кантоне.

Я вошел в церковь; я увидел внутри прекрасную отделку алтарей из мрамора и орнаментов и, прослушав последнюю мессу, зашел в ризницу, где увидел монахов-бенедиктинцев. Один из них, которого, по кресту, что он носил на груди, я принял за аббата, спросил, не хочу ли я осмотреть все, что есть замечательного в алтаре, не сходя с балюстрады; я ответил, что он окажет мне честь и удовольствие, и он пошел сам, в сопровождении двух других, показывая мне богатую отделку помещения, ризы, покрытые крупным жемчугом, и вазы для святых даров, украшенные алмазами и другими каменьями.

Очень плохо понимая по-немецки и, тем более, швейцарский жаргон, который таков же по отношению к немецкому, как генуэзский – к итальянскому, я спросил у аббата на латыни, давно ли сооружена церковь, и он рассказал мне подробно ее историю, закончив, что это единственная церковь, которая была освящена непосредственно И.-Хр. Видя мое изумление и желая доказать, что он говорит мне только чистую и совершенную правду, он отвел меня в церковь и показал на поверхности мраморной плиты пять вдавленных следов, которые оставили пять пальцев И.-Хр., когда он лично освящал эту церковь. Он оставил эти знаки, чтобы нехристи не могли сомневаться в чуде, и чтобы избавить настоятеля от заботы приглашать епископа этой епархии для освящения этой церкви. Тот же настоятель узрел эту истину в чудесном сновидении, которое ему указало ясно и недвусмысленно, чтобы он больше об этом не думал, так как эта церковь divinitiis consecrata [12] и что это так же верно, как ясно видны в таком-то месте церкви пять вдавленных пальцев. Настоятель туда пошел, увидел их и возблагодарил господа.

Глава IV

Этот аббат, очарованный покорным вниманием, с которым я выслушивал его россказни, спросил меня, где я здесь поселился, и я ответил, что нигде, поскольку, придя из Цюриха пешком, я сразу вошел в церковь. Тогда он сложил руки и воздел их кверху, глядя в небо и как бы благодаря бога за то, что он тронул мое сердце и направил меня в паломничество, чтобы принести сюда мои прегрешения, потому что, говоря по правде, я всегда имел вид великого грешника. Он сказал мне, что, поскольку уже полдень, я окажу ему честь, пойдя с ним отведать супу, и я согласился. Я еще не знал, где нахожусь, и не хотел у него спрашивать, с радостью оставляя его во мнении, что пришел туда специально в паломничество, чтобы замолить мои грехи. Дорогой он сказал мне, что монахи постятся, но я могу есть скоромное вместе с ним, потому что он получил бреве от папы Бенуа XIV, который позволил ему есть скоромное всякий день вместе с тремя сотрапезниками. Я ответил, что охотно поучаствую в его привилегии. Войдя в свои апартаменты, он показал мне бреве в рамке, под стеклом, висящее над ковриком, напротив стола, выставленное на обозрение любопытным и сомневающимся. На столе было только два прибора, и слуга в ливрее быстро принес третий. Аббат предложил мне этот третий прибор, сказав, что второй – для его канцлера.

– Мне нужна, – сказал он с скромным видом, – канцелярия, так как, в качестве аббата Нотр-Дам де Эйнсидель, я являюсь также князем Святого римского государства.

Я вздохнул с облегчением. Я, наконец узнал, где я нахожусь, и был обрадован, так как читал и слышал разговоры о монастыре Нотр-Дам от монахов-отшельников. Это было Лоретто этой страны гор. За столом князь-аббат счел возможным расспросить меня, из какой я страны, женат ли, и если я собираюсь объездить Швейцарию, он снабдит меня рекомендательными письмами повсюду, где я хочу побывать. Я ответил, что я венецианец, неженат, и что с удовольствием приму от него письма, которые он окажет мне честь дать, после того, как я расскажу ему, кто я такой, в ходе доверительной беседы, которой, я надеюсь, он меня удостоит.

Вот каким образом я решился исповедаться ему, до того момента не испытывая к этому никакого желания. Это было мое внезапное желание. Мне казалось, что я делаю только то, чего хочет Бог, потому что я следовал идее, заранее не обдуманной, упавшей с неба. Итак, я изъявил ему достаточно ясно, что он должен стать моим исповедником, на что он повел со мной рассуждения, полные елея, которые меня не утомили, поскольку сопровождались весьма тонким обедом, с блюдами из бекасов и куликов.

– Откуда, мой преподобный отец, такая дичь в этот сезон?

– Это секрет, месье, который я вам с удовольствием открою. Я храню эту дичь до шести месяцев без доступа воздуха, так что она не портится.

Этот князь церкви был перворазрядный лакомка и гурман, сохранявший при этом строгий вид. Его рейнское вино было превосходным. Принесли озерную форель, и он заметил мне с улыбкой, на цицероновой латыни, что было бы проявлением гордыни отказаться от нее лишь потому, что это рыба, тонко подчеркнув этот софизм. Он внимательно меня разглядывал и, изучив мои повадки, мог больше не опасаться, что я попрошу у него денег, что, как я увидел, его успокоило. После обеда он послал со мной канцлера, и тот провел меня по всему монастырю и, наконец, в библиотеку, где я увидел портрет кёльнского Выборщика в епископском облачении. Я сказал, что он похож, но что художник сделал его несколько менее красивым, и показал его портрет в прекрасной табакерке, которую во время обеда еще не доставал из кармана. Он весело отметил каприз Его Электорального высочества, чтобы художник изобразил его Великим Магистром, и полюбовался красотой табакерки, и им все больше и больше овладевала идея относительно моей особы. Но библиотека вызвала бы у меня восторженные восклицания, если бы я был один. Книги были только in-folio. Самые новые были старше, чем в век, и все эти толстые книги трактовали только вопросы религии. Библии, комментаторы, святые отцы. Несколько легистов на немецком, анналы и большой словарь Хоффмана.