Повседневная жизнь блокадного Ленинграда - Яров Сергей. Страница 55
Что было бы с нами, трудно себе представить, если бы не одно обстоятельство, которое помогло нам. Как мы потом убедились, это практиковалось в зале ожидания неоднократно. Спустя несколько минут после того, как мы вклинились в публику зала ожидания, раздался зычный голос: “Граждане! Отправляется поезд по Приморской линии!” Часть доверчивой публики хлынула из зала, а мы тем временем заняли их места. Обманутая публика, как в этот раз, также и в последующие, обычно, стремилась возвратиться, но было уже поздно. Все же части публики удавалось войти в зал и создавались невыносимые условия ожидания. На улице был сильный мороз около тридцати градусов, а поэтому было понятно стремление публики войти в зал ожидания.
Таким образом нам пришлось простоять всю ночь, причем публика в наполненном зале от времени до времени, как нива в бурю, склонялась то в одну сторону, то в другую. Каждый из ожидавших стремился опереться на рядом стоявшего, и, видимо, отдельные силы складывались в одну равнодействующую и публика склонялась в одну сторону. После этого раздавались душу раздирающие крики: “Спасите, задавили!” Жертвы давления, видимо, напрягали все свои последние силы. Эти силы складывались в равнодействующую в обратную сторону, и таким образом происходило качание то в одну, то в другую сторону. Среди публики под ногами нередко были мертвецы. Также были случаи смерти на глазах.
От времени до времени всю ночь я пытался узнать что-нибудь новое об отправлении поезда, но все мои попытки оказались тщетными. Единственный дежурный по вокзалу, которого мне удалось разыскать, также был закутан в несколько одежд, и он мог ответить только, что он не знает, когда депо подаст паровоз.
Видя, что выезд железной дорогой может задержаться на долгое время, что может окончательно подорвать силы, я сделал попытку связаться с заводом, для чего мне пришлось потратить много трудов. В то время ни один телефон на Финляндском вокзале и поблизости к нему не работал. После долгих поисков в одном из магазинов был найден телефон, и директор этого магазина любезно позволил нам им пользоваться. Я установил непосредственную связь с главным инженером завода т. Чикулевским. Я требовал организации выезда на ледяную трассу на автомашинах, а также просил помочь и через Управление железными дорогами узнать перспективы с отправлением поезда. Т. к. отправка задерживалась, то пришлось ставить вопрос об организации хотя бы скудного питания рабочих.
День прошел в выяснении вопроса с Управлением железной дороги. В результате было принято решение выехать на автомашинах.
К вечеру с большими трудностями на вокзал было привезено питание в нескольких термосах, состоявшее из дрожжевого супа. Причем столовая супа не давала. Чикулевский взял на себя смелость предложить свою карточку с тем, чтобы только отправить на вокзал суп, чтобы люди не умерли с голода.
Мне пришлось потратить много усилий, чтобы создать в зале ожидания барьер для выдачи своим рабочим этого супа» {502}.
Работу вокзала, согласно официальным отчетам, удалось «резко улучшить» только с середины февраля 1942 года, но и эти утверждения нуждаются в оговорках. Вот описание вокзала, сделанное В.Ф. Чекризовым в его дневнике 28 марта 1942 года: «2 зала ожидания. Некоторые ждут 2 суток… столовая, приличный обед и 1 кг хлеба. Очередь за кипятком. Уборные в товарном вагоне и в конце вокзала — загородка из досок. Эшелон тронулся без предупреждения, рванулись из очереди за кипятком. Бегут, догоняют, но где там. Соседние эшелоны погружены. Узлы и чемоданы в тамбурах, на площадках между вагонами» {503}.
Задержка отправления поездов стала обычной во время зимней эвакуации. Больше, чем двое суток, люди не находились на вокзалах, но ведь надо было где-то спать, питаться, доставать кипяток. На сохранившихся фотографиях видно, как ели блокадники, сидя на поклаже перед входом в вокзал, — окоченевшие на морозе и стерегущие свой багаж, протиснуться с которым внутрь не могли. Вокзал не общежитие, он не предназначен для ночевок людей. Пытались собрать детей в одну комнату, но и здесь места не хватало.
При посадке наблюдалась «страшная давка». Все свободные места, тамбуры и проходы были загромождены ящиками и чемоданами. Тем, кто пришел позднее, иногда не удавалось даже пробиться к «своим» полкам. Инженер В. Кулябко, которого не пропустили в тот вагон, где он должен был ехать, пошел искать другое место. Везде он встречал отказ. Выхода не было: «Влез в тамбур вагона № 4, так как в вагон тоже не пустили, решил остаться во внутреннем тамбуре. Холодно. Подождал с полчаса, вновь решил втиснуться в глубь вагона, что мне после большой перебранки удалось. С трудом, частью с просьбами, частью с руганью, но запихнул свою корзину на верхнюю полку» {504}.
Едва ли эти эпизоды являлись единичными — они наблюдались не только в феврале 1942 года, но и позднее. «На нас все стали кричать, что и так в вагоне много народа», — вспоминал А. Чепарухин о том, как эвакуировался с Финляндского вокзала {505}.
Давка, неразбериха во время посадки облегчали действия воров. Пока с криками протаскивали в вагон чемоданы, за прочим имуществом следить было некому. Самой тяжелой по своим последствиям являлась пропажа продуктов. Одной из жертв преступников оказалась семья И. Ильина. Читать его описание трудно: «От расстройства у мамы случился сердечный приступ и она потеряла сознание. Все вокруг ели, а я ухаживал за больной мамой и умирающим братом». Никто с ними не делился и не хотел знакомиться — видимо, ожидали, что попросят… «Мама была без сознания, и я пошел договариваться с соседями, чтобы они помогли мне вынести ее из вагона, когда она умрет». Может быть, надеялся, что пожалеют и обратят внимание, поддержат. Нет, никто им не помог. «Когда мы познакомились с соседями по вагону, изголодавшиеся ленинградцы… съели все свои продукты и поделиться с нами было нечем» {506}.
И никого мы не видим на перроне в этот зимний день, ни носильщиков, ни милиционеров, ни проводников — все приметы голодного времени выявились здесь очень ярко. На это обращаешь внимание, читая и другие личные документы блокадников. Составители официальных отчетов избегают детально говорить об этом, приводя нередко лишь сведения о числе эвакуированных. Да, они готовы признать, что помещения эвакопунктов были грязными, плохо отапливались и освещались, но о давке, ругани, количестве стульев, не говоря уже о туалетах, предпочитают молчать. На первый план выдвигается промтоварный магазин со скрупулезным перечислением «особо нужных» товаров, на приобретение которых каждый уезжавший блокадник потратил почему-то чуть больше 1 рубля.
Известно, что с 22 января по 15 апреля 1942 года из Ленинграда к Ладоге было перевезено «попутным транспортом» 62 218 человек {507}. Подробности того, как это происходило, обнаружить крайне трудно. В официальных отчетах об этом говорится очень скупо, буквально одной строкой. Нам доступно лишь одно, личное, свидетельство — рассказ вдовы писателя Даниила Хармса Марины Дурново. Цитируя его, мы надеемся, что со временем найдутся и другие документы, где эвакуация в открытых машинах в ледяную стужу голодных и истощенных людей будет освещена с той долей оптимизма, которая не позволит обвинить их авторов в «очернительстве» блокадной истории. В воспоминаниях же М. Дурново, записанных позднее писателем В. Глоцером, эта эвакуация выглядит таю «Люди залезали в кузов, а многих втаскивали, у кого… не было сил залезть. В кузове людей укладывали друг на друга… В несколько рядов. Самые слабые и самые больные — внизу, чтобы к ним поступало тепло. А сверху — те, кто помоложе и поздоровее. Человек лежал под грудой тел. Он умирал, кричал — ничего не помогало» {508}.