Следствие по-русски 2 - Леонтьев Дмитрий Борисович. Страница 59

— Тебе-то что? — рассердился иерей. — Это я туда еду, а не ты. У людей беда, и я приглашен туда матерью девушки.

— Вот то-то и оно…

— Все, не буду я брать тебя в попутчики. Я на тебя рассердился. Вот на этой лошади до города и добирайся.

— Во мне бушует классовая неприязнь, — гордо пояснил я. — Мир хижинам, война дворцам! Землю крестьянам, фабрики рабочим, воду морякам, каждой женщине по мужу, сексуальные меньшинства признать сексуальными большинствами!

— Ну-ну-ну… Про церковь еще что-нибудь скажи.

— Не скажу! Бить будешь…

— Давно пора, — согласился иерей. — Разошелся, как на трибуне. Последний раз спрашиваю: едешь со мной?!

— Можно подумать, ты «первый раз» спрашивал, — проворчал я. — Вообще-то у меня еще есть пара-тройка дней, пока готовятся мои документы… Но столько времени я тебе уделить не смогу. День. Даже меньше. Полдня. Да, полдня хватит… Хочется посмотреть, как живут «новые русские». Малиновые пиджаки золотые цепи в два пальца толщиной, «мерседесы», Гавайи, сауны, манекенщицы… Да, полдня на это потратить можно.

Мы подошли к моему дому. Кузьмич, ожидавший моего возвращения сидя на крылечке, принял у меня поводья и полюбопытствовал:

— Понравилось? То-то же… Нынче про лошадей забывать стали, все на других «коней» пересели. А ведь раньше все на них держалось — и хозяйство, и почта, и коль доехать куда требуется… И на войне не подводили. А уж лучшего друга и не сыскать… — Вот на ней у меня и заканчивается пора «тихой жизни», — сказал я, поглаживая теплую шею лошади. — Сейчас пересяду ион на ту «кобылу», — я кивнул на стоящую у обочины «пятерку» Разумовского, — и поеду в чадящий, шумный, грохочущий железом и голосами, суетливый город смотреть «сладкую жизнь»… Вот ведь как: из города сюда рвешься, на природу, к рекам, лесам, полям, а отсюда в город тянет. Но там сейчас дел много. Работы невпроворот. А как свое сполна отдам, так сюда и вернусь. Насовсем.

— Эти места покой дают, — сказал Кузьмич. — Силы возвращают. Юг, он что ж… Юг — это тоже неплохо, но силы он не дает. Силы своя земля дает. От всех невзгод и напастей лечит. А все эти заграницы — они для экскурсий хороши. Подивиться, попробовать, сравнить… Развлечение. А сила вот где, — он поднял комок земли и растер ее в суховатых, но не по-старчески крепких руках. — Вот здесь она таится. Отсюда ее и черпают… Посидим, покурим на прощание?

Он вынул кисет с самосадом, ловко скрутил «козью ножку» и протянул мне. Затем так же ловко свернул для себя. Мы сели на крылечке и закурили.

— Возвращаешься, значит, — кивнул Кузьмич. — Знать, набрался сил?

— Набрался, — подтвердил я. — Теперь я это чувствую… Я возвращаюсь… Возвращаюсь…

* — Располагайтесь, пожалуйста, — сказала миловидная девушка в кружевном белоснежном фартучке. — Прошу вас… Вот кофе, коньяк, сигары. Хозяин сейчас выйдет к вам. Еще что-нибудь хотите?

— Нет, спасибо, — поблагодарил иерей.

Я промолчал. Я был занят тем, что крутил головой, разглядывая убранство особняка. За свою оперативную деятельность мне приходилось бывать в разных квартирах и загородных дачах, так что повидал я немало, но такого…

— Это же Пикассо, — шепнул я иерею, глазами указывая на стену. — В подлиннике… А еще через две картины висит что-то, очень похожее на Ренуара… Но этого же просто не может быть… Посмотри, какие полотна! Я не знаю, кого он нанял для составления такой галереи, но у этого парня отменный вкус… Ох, даже шея заболела. Не свернуть бы ненароком. Что это за коньяк? «Багратион», — прочитал я на этикетке. — Неплохо… Вот оно, преддверье «сладкой жизни». Если б не взвод церберов у ворот, я бы сказал…

Резные двери распахнулись, и в зал стремительно вошел широкоплечий круглоголовый человек. На вид ему можно было дать лет тридцать пять, и по росту и мощи он едва ли уступал Разумовскому. Короткий ежик волос над чистым, выпуклым лбом, круглые голубые глаза, тяжелый волевой подбородок… Первое впечатление он производил благоприятное и располагающее. Но вот секундой позже…

— Поп! Живой! — с радостным удивлением заорал богатырь, подбегая к поднимающемуся ему навстречу Разумовскому и бесцеремонно оглядывая его со всех сторон. — Живой поп, это надо же, а? Нет, ну ни фига себе!

Я поперхнулся коньяком и закашлялся. Разумовский вежливо постучал меня по спине, едва не сломав позвоночник. Видимо, он тоже был несколько ошарашен началом приема.

— Отец Владимир, — представился иерей. — А это мой друг и, если так можно выразиться, помощник Николай Иванович Куницын.

— Тоже поп, что ли? — с удивлением посмотрел на меня Зимин. — А чего без этой… Ну, как ее?.. Без рясы, во!

— Нет, я бывший… и будущий офицер угро, — сообщил я. — Просто…

— A-а, уголовный розыск, — разочарованно протянул он. — ну, оперов я уже видел… А вот попов, да еще так близко… Нет, ну здорово, да?!

Он интенсивно затряс руку Разумовского, подмигнул мне и хлопнул по плечу так, что я упал обратно в кресло.

— Да вы садитесь, мужики! — жизнерадостно проорал он. — располагайтесь, не тушуйтесь. Я все равно в этих манерах не смыслю ни чер… кх-м… ничего не смыслю, так что давайте по-простому, по-русски… Меня Мишей зовите. А вы, значит, отец Владимир и Колян…

— Николай Иванович, — поправил я.

— Коля, — кивнул Зимин. — Мама Таня мне уже звонила, предупреждала, что вы придете… Нет, ну надо же — живой поп… Мыс мужиками тоже как-то хотели пригласить на одну презентацию этого… Как его?.. Митрополита! Но он не смог — на презентацию к политикам поехал. У них в тот день тоже тусовка была. У нас-то пореже эти дела бывают, мы все же за свои «бабки» что-то строим, а у политиков этих презентаций по пять штук На дню бывает. Так вот, мне потом рассказывали мужики, они на той презентации так «нахрюкались», что…

— Михаил Глебович, — быстро сказал иерей, — мы к вам вот по какому делу прибыли…

— Да знаю я, знаю, — замахал руками Зимин. — Мама Таня говорила…

— Это вы Татьяну Петровну «мамой Таней» зовете? Но ведь мы вроде как с Оксаной еще не расписаны и не обвенчаны?

— Как люди живут, так и мы живем, — пожал плечами бизнесмен. — А ее мать мне как родная… Хотите коньяку?

— Нет, спасибо, — поблагодарил иерей. — Михаил Глебович, Оксанина мать несколько обеспокоена последними событиями, происходящими у вас. Поймите ее правильно — все эти угрозы, покушения, похищения… Это не только пугает, это приводит в ужас. Оксана — ее единственный ребенок, а опасность, которой она подвергается, может травмировать человека с куда более крепкой психикой, чем у пожилой одинокой женщины.

— Но ведь все кончилось благополучно, — несколько помрачнел жизнерадостный верзила. — Отдал я им «бабки» — пусть подавятся, сволочи… Денег-то не жалко, я себе еще заработаю а вот за Ксюху я и сам перепугался…

— Если не секрет, сколько вы отдали? — полюбопытствовал я,

— Двести тысяч, — безразлично махнул он рукой. — Куда было хуже то, что эти деньги потребовали привезти в мелких бумажках. У меня все работники бегали, разменивали. Дело-то в выходные было…

— Двести тысяч… долларов?! — переспросил я. — Двести тысяч?!

— Ты пей коньяк-то, — подвинул он ко мне бутылку. — Хороший коньяк. Специально стоит… Я тут пока еще с попом поговорю. В жизни так близко не видел… Надо же — настоящий…

Я с трудом удерживал улыбку, гладя на растерявшегося Разумовского. Священник явно не знал, как себя вести: то ли одернуть не в меру разошедшегося чудака в малиновом пиджаке, то ли махнуть рукой — чем бы дитя ни тешилось, лишь бы информацию исправно давало.

— Михаил Глебович, как вы думаете, что послужило причиной начатой против вас кампании? — спросил иерей. — Вы подозреваете кого-нибудь? Может быть, группу людей? Организацию? Группировку?

— Да если бы я подозревал кого-то, — нахмурился он, — то эта компания уже давно стояла бы аккуратными рядами бочек на дне Невы. В «цементных пиджаках»…

Разумовский долго кашлял, а я гулко барабанил его кулаком по спине. Бизнесмен удивленно посмотрел на нас и придвинул коньяк еще ближе: