Барышня Эльза - Шницлер Артур. Страница 20

А, я могу, ведь я могу. Рука у меня движется, пальцы движутся, я вытягиваю руку, широко раскрываю глаза. Я вижу, я вижу. Вот стоит мой стакан. Живо, прежде чем они не вернулись. Достаточно ли только порошков? Мне больше нельзя просыпаться. Что мне нужно было сделать на свете, то я сделала. Папа спасен. Никогда бы я уже не могла быть среди людей. Поль заглядывает в дверную щель. Он думает — я еще в обмороке. Не видит, что я уже почти вытянула руку. Вот они опять стоят втроем в коридоре, убийцы!.. Все они убийцы. Дорсдай, и Цисси, и Поль; Фред тоже убийца, и мама убийца. Все они меня убили и делают вид, будто этого не знают. Она сама наложила на себя руки, будут они говорить. Вы меня убили, вы все, вы все! Мой стакан! Наконец-то! Скорее, скорее! Я должна! Не пролить ни одной капли. Так. Живо. Это вкусно. Дальше, дальше. Это совсем не яд. Никогда мне не было так вкусно. Если бы вы знали, как смерть вкусна. Спокойной ночи, мой стакан. Дзззинь! Что это? На полу стакан. Внизу он лежит. Спокойной ночи.

— Эльза! Эльза!

Что нужно вам?

— Эльза!

Опять вы здесь? С добрым утром! Вот я лежу без сознания, закрыв глаза. Не видеть вам глаз моих. Никогда.

— Она, очевидно, пошевельнулась, Поль. Как мог бы он иначе упасть?

— Машинальное движение, может быть.

— Если она не бодрствует.

— Что ты говоришь, Цисси! Взгляни ты только на нее.

Я выпила веронал. Я умру. Но чувствую себя так же, как раньше. Может быть, доза была недостаточна… Поль берет меня за руку.

— Пульс хорош. Не смейся же, Цисси. Бедная девочка.

— Сказал ли бы ты и про меня «бедная девочка», если бы я стояла голая посреди гостиной?

— Замолчи же, Цисси.

— Слушаюсь, милостивый государь. Может быть, мне удалиться и оставить тебя наедине с голой барышней? Ах, пожалуйста, не стесняйся. Действуй, как будто меня здесь нет.

Я выпила веронал. Это хорошо. Я умру. Слава Богу.

— А знаешь ли, что мне кажется? Что этот господин фон Дорсдай влюбился в голенькую девицу. Он был так взволнован, словно дело касается лично его.

Дорсдай! Дорсдай! Ведь это тот… Пятьдесят тысяч! Пошлет ли он их? О Боже мой, что, если не пошлет? Я должна им это сказать. Они должны заставить его. Ради Создателя, что, если все это было напрасно? Но теперь меня еще можно спасти. Поль! Цисси! Отчего же вы не слышите меня? Разве не знаете вы, что я умираю? Но я ничего не чувствую. Только усталость. Поль! Я устала. Неужели ты не слышишь меня? Я устала, Поль. Я не могу разжать губы. Не могу шевельнуть языком, но еще не умерла. Это веронал. Где же вы? Сейчас я засну. Тогда будет поздно! Я совсем не слышу их речей. Они говорят, а я не слышу что. Голоса их только гудят. Так помоги же мне, Поль! Язык у меня такой тяжелый.

— Мне кажется, Цисси, она скоро очнется. Она уже как будто старается открыть глаза. Цисси, да что же ты делаешь?

— Я обнимаю тебя. Так что же? Она ведь тоже не стеснялась.

Нет, я не стеснялась. Голая стояла я перед всеми. Если бы я только могла говорить, вы бы поняли почему. Поль! Поль! Я хочу, чтобы ты меня услышал. Я выпила веронал, Поль, десять порошков, сто. Я не хотела это сделать. Я была сумасшедшей. Я не хочу умереть. Ты должен спасти меня, Поль. Ты ведь врач. Спаси меня!

— Теперь она, кажется, опять успокоилась. Пульс… Пульс довольно ровный.

Спаси меня, Поль! Заклинаю тебя. Не дай мне умереть. Еще не поздно. Но потом я засну, и вы этого не будете знать. Я не хочу умереть. Так спаси же меня. Я это сделала только ради папы. Дорсдай этого потребовал. Поль! Поль!

— Погляди-ка, Цисси, не кажется ли тебе, что она улыбается?

— Как же ей не улыбаться, Поль, когда ты все время нежно держишь ее за руку.

Цисси, Цисси, что же я сделала тебе? Отчего ты такая злая? Оставайся со своим Полем, но не дай мне умереть. Я ведь еще так молода. Мама будет горевать. Я хочу еще всходить на много гор. Хочу еще танцевать. Хочу тоже когда-нибудь выйти замуж. Хочу еще путешествовать. Завтра мы совершим экскурсию на Чимоне. Завтра будет чудесная погода. Авантюрист пусть тоже идет с нами. Я его любезно приглашаю. Побеги же за ним. Поль. Он идет по такой опасной тропе. Он встретится с папой. Адрес прежний Фиала, не забудь. Только пятьдесят тысяч — и тогда все в порядке. Вот они все идут в арестантских халатах и поют: откройте ворота, господин матадор. Это ведь все только сон. А вот и Фред идет с охрипшей барышней, и под открытым небом стоит рояль. Настройщик живет на Бартенштайнштрассе. Мама! Почему же ты ему не написала, Эльза? Ты все забываешь. Вам следовало бы играть больше гамм, Эльза. В тринадцать лет девочка должна быть прилежнее… Руди был на маскараде и только в восемь утра вернулся домой. Что ты принес мне, папа? Тридцать тысяч кукол. Для этого мне нужен собственный дом. Но они могут и в саду гулять. Или на маскараде с Руди. Здравствуй, Эльза! Ах, Берта, ты уже вернулась из Неаполя? Да, из Сицилии. Позволь тебе представить моего мужа, Эльза. Enchantee, monsieur. [12]

— Эльза, слышишь ты меня? Эльза! Это я, Поль.

Ха-ха, Поль. Отчего же ты сидишь на жирафе в карусели?

— Эльза, Эльза!

Так не вертись же перед глазами. Не можешь же ты услышать меня, если будешь так быстро вертеться. Ты ведь должен меня спасти. Я приняла вероналу. От него у меня мурашки забегали по ногам, справа и слева. Да, да, поймай его, господина фон Дорсдая. Вот он бежит. Разве ты не видишь его? Вот он скачет через пруд. Он ведь убил папу. Так догони же его. Я тоже побегу. Они привязали мне носилки к спине, но я бегу. Мои груди так дрожат. Но я бегу. Где же ты, Поль? Фред, где ты? Мама, где ты? Цисси? Отчего же вы даете мне одной бежать по пустыне? Мне ведь страшно одной. Я лучше полечу. Я ведь знала, что умею летать.

— Эльза!..

— Эльза!..

Где же вы? Я вас слышу, но не вижу.

— Эльза!..

— Эльза!..

— Эльза!..

Что же это? Целый хор? И орган тоже? Я пою в хоре. Что же это за песня? Все поют. И леса поют, и горы, и звезды. Никогда я не слышала ничего прекраснее. Никогда еще не видела такой светлой ночи. Дай мне руку, папа. Мы летим вместе. Как прекрасен мир, когда можно лететь. Не целуй же мне руки. Я ведь твоя дочка, папа.

— Эльза! Эльза!

Они зовут меня издалека! Что нужно вам? Не будите меня. Я ведь так сладко сплю. Завтра утром. Я дремлю и лечу. Я лечу… лечу… лечу… сплю… и дремлю… и лечу… не будите… завтра утром…

— Эль…

Я лечу… я дремлю… сплю… я дре… дре… я ле…

Фридолин

«…Двадцать четыре смуглых раба гребли на великолепной галере, на которой принц Амгиад плыл во дворец калифов. Но принц, закутанный в пурпурную мантию, лежал в одиночестве на палубе, под темно-голубым шатром, усеянным звездами ночного неба, и взгляд его…»

До этого места девочка прочла вслух, и вдруг глаза ее почти внезапно слиплись. Родители с улыбкой переглянулись. Фридолин нагнулся к дочери, поцеловал ее в белокурые волосы и тихонько захлопнул книгу, лежавшую на неприбранном после ужина столе. Девочка как будто смутилась.

— Девять часов, — сказал отец. — Пора спать.

Теперь, когда и Альбертина склонилась к ребенку, руки родителей соприкоснулись на детском лбу, и с нежностью, относившейся не только к девочке, скрестились их взгляды. Вошла фрейлейн, велела ребенку сказать «покойной ночи»; девочка послушно поднялась, протянула отцу и матери губки для поцелуя и ушла за фрейлейн в детскую. Но Фридолин и Альбертина, оставшись вдвоем под красной висячей лампой, почувствовали острую потребность продолжить прерванный перед ужином разговор о впечатлениях вчерашнего маскарада.

Это был их первый выход в году, — первый бал, в котором они решились принять участие с начала масленичного сезона. Фридолина, лишь только он вошел, приветствовали как доброго старого друга два красных Домино; личность таинственных масок он так и не успел установить, хотя они забросали его намеками на различные случаи из его студенческой жизни и клинической практики. Из ложи, куда они с самым горячим радушием пригласили Фридолина, незнакомки исчезли, пообещав вернуться уже без масок, но заставили себя так долго ждать, что Фридолин, потеряв терпение, вернулся в партер, надеясь еще раз столкнуться с загадочными масками. Однако, как пытливо он ни озирался вокруг, они ему больше не попадались. Вместо них, невзначай, к нему прильнула другая женщина: это была его жена. Только что она отделалась от незнакомца, чьи меланхолические и пресыщенные манеры и иностранный, как будто польский, акцент на мгновенье показались ей достойными внимания; но незнакомец оскорбил ее и даже испугал внезапно сорвавшимся отвратительно-грубым словом.