Великий Бисмарк. Железом и кровью - Власов Николай. Страница 45
Стремясь найти противовес оппозиции в ландтаге, Бисмарк летом 1863 года совершил маневр, который, будь о нем известно широкой общественности, стал бы настоящей сенсацией. Следуя древнему правилу «враг моего врага – мой друг», он обратил внимание на созданный в мае того же года адвокатом Фердинандом Лассалем Всегерманский рабочий союз – одну из первых социалистических организаций в Германии. Узнав о враждебности новой организации к либералам, многие из которых выступали в роли эксплуататоров немецких рабочих, Бисмарк немедленно приложил усилия к налаживанию контактов с Лассалем. Несмотря на полную противоположность мировоззрения обоих участников переговоров, на состоявшихся между ними встречах они быстро нашли общий язык. Предложения Бисмарка заключались в том, чтобы монархия заключила союз с «простым народом», первым шагом к которому стало бы введение всеобщего избирательного права. Лассаль горячо поддержал эту инициативу, поскольку усмотрел в ней шанс усилить позиции своей организации. Продолжения у этой истории, однако, не было – Всегерманский рабочий союз был на тот момент еще довольно слаб, его основатель погиб на дуэли спустя год после описываемых событий, да и флирт Бисмарка с «красными» вряд ли понравился бы королю. Именно последняя причина заставляла министра-президента держать в тайне свои встречи с Лассалем и отказаться от немедленной реформы избирательной системы, которая привела бы к резкому обострению кризиса. Однако в этом случае ярко проявила себя весьма характерная способность Бисмарка использовать все имеющиеся возможности, не стесняя себя каким-либо искусственными ограничениями.
Инициативы в области социальной политики также на первых порах остались без серьезных последствий. Необходимо сказать, что в данном случае действия Бисмарка не выглядели настолько шокирующими, как его контакты с Лассалем. Идеология прусского консерватизма предусматривала определенную степень заботы о социально незащищенных слоях населения, поскольку трактовала государство как семью, в которой власть короля носит отеческий характер. Либералы же, напротив, исходили из личной ответственности каждого за свое благосостояние и выступали за невмешательство государства в экономику. Одним из первых шагов Бисмарка в борьбе за симпатии «простого народа» стала его реакция на положение силезских ткачей, которые были затронуты волной массовых увольнений в связи с ограничением притока сырья из охваченных Гражданской войной Соединенных Штатов Америки. По настоянию министра-президента король принял делегацию ткачей, учредил специальную государственную комиссию по урегулированию конфликта и обещал материальную поддержку жертвам увольнений. В течение 1863 года Бисмарк выступил с рядом инициатив по созданию профсоюзов, зачатков системы социального страхования и ограничению детского труда. Кроме того, условия труда на фабриках должны были находиться под контролем государственных инспекторов. Эти инициативы в большинстве своем не были воплощены в конкретных решениях, поскольку столкнулись с серьезным сопротивлением бюрократии, экономической и политической элиты.
Итак, мерами внутреннего характера подорвать позиции либералов было в тот момент практически невозможно. Оставался второй путь – активная внешняя политика. Успехи на этом направлении могли бы обеспечить правительству поддержку общественного мнения, поставив нижнюю палату парламента в изоляцию. Однако для того, чтобы предпринять успешные действия на международной арене, требовалась благоприятная ситуация, кризис, который позволил бы правительству быстро добиться победы. На первых порах, однако, внешнеполитическая линия была вынужденно оборонительной.
«Обладал ли Бисмарк, когда он взял на себя руководство прусской политикой, мастерским планом по улучшению позиций Пруссии в Германии и Европе? – задается вопросом Э. Кольб. – Если подразумевается точный план действий, (…) то ответ будет отрицательным. Бисмарк был в большей степени оппортунистом, в том смысле, что он, ориентируясь на задачу увеличения мощи прусского государства и монархической системы, схватывал и использовал предоставлявшиеся возможности. Эти методы позволяли ему, постоянно удерживая в поле зрения стратегическую цель, действовать с высокой гибкостью и оставлять открытыми различные возможности. Эта черта – ясность в отношении стратегической цели, но гибкость в методах – характеризует его действия в «борьбе за господство в Германии» с 1862 по 1866 год»[241]. С этим суждением сложно не согласиться.
В начале 1863 года главной проблемой европейской дипломатии стал польский вопрос. В русской части Польши вспыхнуло в очередной раз мощное восстание под лозунгом национального освобождения. Восставшие пользовались симпатиями практически всей Западной Европы. В роли их адвоката традиционно выступила Франция, требовавшая воссоздания польского государства. Британская политическая элита заняла похожие позиции. Среди прусских либералов дело поляков также пользовалось большой популярностью – Российскую империю они считали воплощением абсолютистской деспотии, темной силой, угнетающей маленький свободолюбивый народ, источником силы европейской реакции. Даже при императорском дворе в Петербурге существовала достаточно сильная партия, которая считала необходимым пойти на компромисс с восставшими и предоставить им широкую автономию.
Что касается Бисмарка, то он смотрел на это дело совершенно иначе. В какой-то степени это объясняется отношением главы правительства к славянским соседям. Неприязнь к полякам «железный канцлер» сохранял от начала и до конца своей жизни. Очевидно, источником такого отношения был во многом менталитет остэльбского юнкера – значительная часть восточных провинций Пруссии отошла к ней после разделов Речи Посполитой в XVIII веке и была заселена поляками, которые, если бы им удалось воссоздать национальное государство, могли потребовать эти территории обратно. В марте 1861 года Бисмарк писал сестре: «Бейте поляков до тех пор, пока они не испустят дух; я сочувствую их положения, но, если мы хотим продолжить свое существование, у нас нет другого пути, кроме как искоренить их. Волк тоже не виновен в том, что Господь создал его таким, и все же его убивают за это при первой возможности»[242]. В ноябре того же года он писал тогдашнему министру иностранных дел Бернсторфу: «Каждый успех польского национального движения есть поражение для Пруссии, и мы должны вести борьбу не по законам гражданского правосудия, а по законам войны»[243]. При этом нужно подчеркнуть, что какой-то радикальной расовой ненависти к полякам у Бисмарка все же не было. Он считал польские земли неотъемлемой частью прусского государства, знал в определенном объеме польский язык и неоднократно советовал кронпринцу учить этому языку своих детей.
Неудивительно, что в сложившейся ситуации Бисмарк выступил в поддержку жесткого курса российского правительства. Создание независимой Польши он считал катастрофой для Пруссии, поскольку последняя обрела бы в лице нового государства перманентного врага – «союзника для любого противника, который нападет на нас»[244]. Кроме того, в сложившейся ситуации он увидел шанс положить конец российско-французскому сближению и выступить в роли единственного союзника Петербурга в Европе. В личном письме Горчакову Бисмарк заявил, что Россия и Пруссия должны действовать солидарно, как будто являются одной страной.
В конце января в Петербург был направлен генерал-адъютант короля Густав фон Альвенслебен. В его полномочия входило согласование с царским правительством мер, необходимых для противодействия восставшим. Кроме того, он должен был, как значилось в собственноручно составленной Бисмарком инструкции, сообщить Александру II, что «позиция обоих дворов по отношению к польской революции – это позиция двух союзников, которым угрожает общий враг»[245]. 8 февраля Альвенслебен подписал в Петербурге конвенцию, вошедшую в историю под его именем. В соответствии с ней войска обоих государств должны были сотрудничать при подавлении восстания, получив право пересекать границу при преследовании повстанцев; поляков же, которые попытаются пересечь границу, следовало останавливать и отправлять обратно.