Песня синих морей (Роман-легенда) - Кудиевский Константин Игнатьевич. Страница 37

— Как в Ленинграде? — припомнил Топольков рассказы товарищей.

— Еще хуже, — рассмеялся инженер-механик, и Сергея снова согрела эта постоянная шутливость, ни на минуту не покидавшая североморцев. А ведь городок явно принадлежал будущему, и пока в нем жилось, наверное, не очень-то сладко.

Верхний город и средний мало чем отличались от необжитых заполярных поселков, которых немало увидел Сергей из окна вагона в последнюю ночь пути. Но нижний, — и нарядный стадион, и улица, и эти дома с магазинами и балконами, с площадками для детей, с подворотнями и подъездами, — казался меж одичалых сопок неестественно странным, словно был он сюда занесен издалека, из каких-нибудь московских Черемушек.

Над одним из подъездов Сергей увидел мемориальную доску, удивился. «Значит, город, несмотря на молодость, уже имеет свою историю?»

— Здесь жил во время войны летчик-герой, — сказал инженер-механик.

«Конечно, как же он не подумал об этом! Оборона Заполярья — бои на полуострове Рыбачьем, грозные торпедные атаки североморских катерников и подводников, боевой счет морских летчиков, эскорт союзных караванов, наконец — десант в Петсамо и освобождение от фашистов Норвегии — это и есть история города, его слава».

И Сергей теперь совсем по-иному осмотрелся вокруг. Да, это город-воин. Во всем его облике — от верхушек сопок до этой, столичной, улицы — есть какая-то солдатская строгость и прямота. Он рожден и построен для флота, для битвы и подвига по первому зову Родины. И потому сейчас, в мирные дни, живет, как и люди его, боевой напряженной учебой — об этом напоминает гул самолетов в небе, вскрики корабельных сирен с залива, едва уловимое эхо залпов с далеких морских полигонов. А нехитрый уют его, который угадывается за гардинами окон, создан лишь для короткого отдыха моряков между походами, для того, чтобы тепло им напомнить о милой сердцу земле, о родном береге, — точно так же, как напоминают о них вышитый коврик или подушка в стальных переборках каюты.

У красивого светлого здания инженер-механик остановился, начал прощаться.

— Вам сюда… Желаю хорошего назначения. Может быть, доведется еще вместе плавать. — Он назвал корабль, на котором служил.

В приемной отдела кадров ожидало человек двадцать офицеров. Разговаривали здесь тихо, вполголоса, все время косясь на обитые кожей двери кабинетов. Когда какая-нибудь из них открывалась, все тотчас же умолкали и опасливо настораживались.

Офицеры-кадровики проносились через приемную, как метеоры. Они бесстрастно скользили взглядами по лицам ожидающих, не задерживаясь ни на ком, и исчезали, прижимая к груди ворохи папок и бумаг. Топольков все-таки остановил одного из них, спросил, к кому ему обратиться.

— Из училища? — изумился тот. — А мы выпускников ожидаем лишь на будущей неделе!.. Давайте документы, доложу о вас.

Он ушел, не проронив больше ни слова. Сергей невольно припомнил не однажды слышанное мнение, что сердечные и симпатичные люди реже всего встречаются среди работников управления кадров. Это, конечно, была шутка, но шутка злая и живучая. Быть может, возникла она потому, что каждое новое назначение — это поворот в судьбе человека. И одно сознание, что ты не волен решать свою судьбу сам, что за тебя это делают другие, — рождает глухую и прочную неприязнь к этим другим.

Вызванные офицеры вздрагивали, услышав свою фамилию, затем поспешно одергивали кители и скрывались за таинственными кожаными дверьми. Возвращались оттуда — кто весело и радостно, не скрывая довольства, кто — хмуро и удручено, безнадежно отмахиваясь на вопросы товарищей. Что ж, назначении бывают разные — так же, как и корабли. На одних служить — любо-дорого! Новые, быстрые, они влюбляют в себя с первого взгляда. Экипажи здесь дружные и сплоченные, командиры — решительные, комендоры и торпедисты — меткие. На таких кораблях и соленого ветра вволю глотнешь, и опыта наберешься, и тонкости службы познаешь — одним словом, станешь подлинным моряком. А есть корабли устаревшие, бросовые, вся слава которых — в прошлом. Механизмы на них изношены, корпуса протекают, и команды изнурены бесконечными планово-предупредительными ремонтами и вечным стоянием в доках. Командиров туда назначают нередко бесталанных или провинившихся, и потому они зачастую — придирчивы и крикливы. А поскольку корабли эти обитают чаще всего у берега, — на них постоянно работают какие-то комиссии и инспекции, весь тот береговой люд, что изматывает душу команде ради неведомой высшей пользы, недоступной пониманию моряков. Прослужишь на таком корабле с полгода и проклянешь все на свете: и море, и училищные мечты, и в первую очередь — отделы кадров… Что-то его, лейтенанта Тополькова, ждет?

К удивлению Сергея, приняли его скоро. Волнуясь, он переступил порог кабинета и, еще не разобрав хорошенько, кто перед ним, торопливо доложил о себе. Только затем уже увидел седую голову, улыбку на худощавом лице и погоны капитана первого ранга. Офицер поднялся из-за стола, протянул Тополькову руку.

— Поздравляю, товарищ лейтенант, с прибытием на Северный флот. — И шутя добавил: — На лучший флот нашей страны.

Он пригласил Сергея присесть, перелистывая документы, начал расспрашивать об училище, о родных, о былых плаваниях. Но, взглянув на часы, внезапно покачал головой, промолвил:

— К сожалению, не могу вас задерживать: ваш корабль через час уходит в море. — Он так и сказал «ваш корабль», и сердце у Тополькова сладко заныло. А капитан первого ранга пояснил — Приказом командующего флотом вы назначены штурманом на эсминец «Зоревой». Должен сказать, великолепный корабль! Опытный командир, слаженный экипаж, — отличные моряки. Думаю, «Зоревой» придется вам по душе. А остальное — зависит от вас.

Он уточнил причал, у которого ошвартован эсминец, советовал поторопиться. Уже прощаясь, пожелал Тополькову счастливых плаваний и успешной службы.

— Как говорили в старину шкиперы: чистых морей вам и светлых гаваней…

«Нет, и в отделах кадров бывают сердечные люди, — подумал Сергей, выходя из штаба. — Поздравил с началом службы, с хорошим кораблем! Казенный человек на его месте цитировал бы уставы, нудно напоминал о том, что обязан делать молодой офицер и чего ему не полагается. А этот по-дружески, по-отцовски напутствовал в море… Везет ему сегодня на добрых людей: генерал Иволгин, попутчики в автобусе, теперь вот капитан первого ранга. А может, на севере — все такие? И командир «Зоревого» тоже? «Зоревой»! Разве можно придумать лучшее имя кораблю! И он отныне — штурман этого корабля, эскадренного миноносца «Зоревой»!

Сергей счастливо засмеялся. И зашагал торопливо к морю, которое синело в конце улицы. Повстречал матроса, спросил, как покороче пройти к причалам.

Пойдемте вместе, — предложил тот и вежливо потянулся к чемодану Тополькова: — Разрешите, помогу, товарищ лейтенант.

За углом в глаза Сергею бросилась нарядная арка. Уловив его взгляд, матрос заметил:

— Прямиком пойдем, через парк культуры.

— Парк культуры?

— Так точно… Матросы его Платановским садом величают, по имени бывшего командующего, адмирала Платанова. Сам он, адмирал, значит, с юга, керченский — потому страсть как цветы любит. В штабе у него, рассказывают, пальмы по три метра в рост выгоняли. Самолично за ними присматривал. Вот он и обратился как-то к матросам: давайте, говорит, красу на этой земле закладем. А то, говорит, приходишь с моря, а тут черт-те что: берег — не берег, земля — не земля, одна пустынная голость, уныние на личный состав наводит.

— Так и сказал? — улыбнулся Топольков.

— Кто его знает, меня при том не было, — пожал плечами матрос, — старослужащие так рассказывают… А только скажу я вам, товарищ лейтенант, умный, видать, адмирал, ежели понимает: земля без человечьей ласки — что пустая изба без хозяина. Ни радости в ней, ни тепла. А матрос должен любить свой берег, как птица свою березку. Сердцам к нему прикипеть.

— Откликнулись, значит, матросы?

— А то как же! Со всех кораблей пришли. Здесь и поныне аллеи именами кораблей называются.