Роканнон (сборник) - Ле Гуин Урсула Кребер. Страница 57

Но когда поезд, наконец, вполз на следующую станцию, и им дали поесть — по полбуханки холумового хлеба и миске супа на каждого — их уныние сменилось бурной радостью. К тому времени, как человек добирался до дна миски, он замечал, что супчик-то жидковат, но вкус первой ложки этого супа был просто чудесен, ради этого стоило поголодать. С этим были согласны все. Они вернулись в поезд все вместе, с шутками и смехом. Они помогли друг другу продержаться.

В Экваториальном Холме пассажиров, направляющихся в Аббенай, взяла грузовая автоколонна и провезла их последние пятьсот миль. Они въехали в город около полуночи; улицы были пусты. Стояла ранняя осень. Ночь была ветреная; ветер тек сквозь них, как бурная сухая река. Над тусклыми уличными фонарями ярким дрожащим светом вспыхивали звезды. Сухая буря осени и страсти пронесла Шевека по улицам, он почти пробежал три мили до северного района, один в темном городе, одним прыжком одолел три ступеньки крыльца, пробежал по холлу, подошел к двери, распахнул ее. В комнате было темно. В темных окнах горели звезды.

— Таквер, — позвал он; и услышал тишину. Прежде, чем он включил лампу, в этой темноте, в этой тишине он узнал, что такое разлука.

Ничего не исчезло. Да и исчезать-то было нечему. Исчезли только Таквер и Садик. «Занятия Необитаемого Пространства», чуть поблескивая, тихонько вращались на сквозняке из открытой двери.

На столе лежало письмо. Два письма. Одно — от Таквер. Оно было коротким: ее мобилизовали на неопределенный срок в Лаборатории по Разведению Съедобных Водорослей на Северо-Востоке. Она писала: «Отказаться сейчас было бы бессовестно с моей стороны. Я пошла в РРС, поговорила с ними, прочла их разработку, которую они послали в Биологический отдел КПР, и я им действительно нужна, потому что я занималась именно этим циклом: водоросли — жгутиковые — креветки — кукури. Я попросила в РРС, чтобы тебя назначили в Рольни, но, конечно, они не будут ничего предпринимать, пока ты сам тоже не попросишься туда, а если это невозможно из-за работы в Ин-те, ты не попросишься. В конце концов, если это уж очень затянется, я скажу им, чтобы они нашли другого генетика, и вернусь! С Садик все в порядке, она уже умеет говорить „вет“, это значит „свет“. Мы уехали не очень надолго. Вся, на всю жизнь, твоя сестра Таквер. Пожалуйста, пожалуйста, приезжай, если сможешь».

Вторая записка была нацарапана на крошечном обрывке бумаги: «Шевек. Как вернешься — в Каб. Физ. Сабул».

Шевек метался по комнате. Буря, порыв, пронесшие его по улицам, еще не унялись в нем. Опять он уперся в стену. Идти дальше он не мог, но не мог и не двигаться. Он заглянул в стенной шкаф. Там не было ничего, кроме его зимней куртки и рубахи, которую ему вышила Таквер, любившая изящное рукоделие; ее немногие платья исчезли. Ширма была сложена, открывая взгляду пустую кроватку. Не убранная с помоста постель была скатана и аккуратно накрыта оранжевым одеялом. Шевек снова наткнулся на стол, опять прочел письмо Таквер. На глаза у него навернулись слезы. Его сотрясало яростное разочарование, гнев, дурное предчувствие.

Злиться было не на кого. И это было хуже всего. Таквер была нужна, нужна, чтобы бороться с голодом — своим, его, Садик. Общество было не против них. Оно было за них; с ними; оно было ими.

Но ведь он уже отказался от своей книги, и от своей любви, и от своего ребенка. Сколько жертв можно требовать от человека?

— Черт! — сказал он вслух. Правийский язык был плохо приспособлен для того, чтобы ругаться. Трудно ругаться, когда секс не считается непристойным, а богохульство не существует.

— Вот черт! — повторил он. Он мстительно скомкал неряшливую записку Сабула, а потом ударил сжатыми кулаками по краю стола — раз, и другой, и третий, — в приступе гнева стремясь ощутить боль. Но все было бесполезно. Ничего нельзя было поделать и никуда нельзя было уйти. В конце концов ему пришлось раскатать постель, лечь одному и уснуть — безутешно и с дурными сновидениями.

С самого утра постучалась Бунуб. Шевек встретил ее в дверях и не посторонился, чтобы пропустить в комнату. Бунуб, их соседке по бараку, было лет пятьдесят. Она работала слесарем-механиком на авиамоторном заводе. Таквер она всегда забавляла, а Шевека приводила в ярость. Во-первых, она зарилась на их комнату. Она говорила, что, как только эта комната освободилась, она подала на нее заявку, но не получила, потому что квартальный регистратор жилых помещений к ней плохо относится. В ее комнате не было углового окна — предмета ее неутихающей зависти. Но ее комната была двойная, а она жила в ней одна, что, с учетом нехватки жилья, было с ее стороны эгоистично; но Шевек нипочем не стал бы тратить время на то, чтобы осуждать ее, если бы она сама не вынудила его к этому своими оправданиями. Она вечно объясняла, объясняла… У нее был партнер, партнер на всю жизнь, «вот, как вы оба» (жеманная улыбочка). Только куда девался этот партнер? О нем почему-то всегда говорилось в прошедшем времени. Между тем, необходимость двойной комнаты вполне подтверждалось чередой мужчин, входивших в дверь Бунуб: каждый вечер — другой мужчина, точно Бунуб — здоровенная семнадцатилетняя девчонка. Таквер наблюдала за этой процессией с восхищением. Бунуб приходила и в подробностях рассказывала ей про этих мужчин, и жаловалась, жаловалась… То, что ей не досталась угловая комната, было лишь одной из ее бесчисленных обид. Характер у нее был столь же коварный, сколь мерзкий, она во всем ухитрялась увидеть плохое и тут же переносила все на себя. Завод, где она работает, это отвратительное скопление бестолковости, блата и саботажа. Каждое собрание ее синдиката — это сплошной сумасшедший дом, бесконечные несправедливые инсинуации, и все — по ее адресу. Весь социальный организм направлен на преследование Бунуб. От всего этого Таквер начинала хохотать, иногда истерически, прямо в лицо Бунуб. «Ой, Бунуб, ты такая смешная!» — говорила она, а женщина с седеющими волосами, тонкими губами и вечно потупленными глазами слабо улыбалась, не обижаясь, вот нисколечко — и продолжала свои чудовищные тирады. Шевек понимал, что Таквер права, смеясь над ней, но сам смеяться не мог.

— Это ужасно, — сказала Бунуб, протиснулась мимо него в комнату и направилась прямо к столу, чтобы прочесть письмо Таквер. Она взяла его; Шевек вырвал его у нее из рук со спокойной быстротой, которой она не ожидала.

— Прямо кошмар. Даже за декаду не предупредили. Просто: «Сюда! Немедленно!» А еще говорят, что мы — свободные люди, мы считаемся свободными людьми. Вот смеху-то! Это ж надо, так разбить счастливое партнерство. Знаешь, для того-то они так и сделали. Они против партнерств, так все время бывает, они нарочно рассылают партнеров в разные места. Так и у нас с Лабексом вышло, точно также. Нам уж больше не быть вместе. Где уж там, когда все РРС — единым фронтом против нас. Вон она, кроватка-то, пустая. Бедняжечка! Она уж четыре декады все плакала, день и ночь. Часами мне спать не давала. Это, конечно, от того, что еды не хватает. У Таквер стало убывать молоко. И вообще — взять и отправить кормящую мать по мобилизации за сотни миль, это ж подумать только! Ты, наверное, не сможешь поехать к ней туда… куда ж это они ее послали-то?

— На Северо-Восток. Бунуб, я хочу пойти позавтракать. Я голоден.

— Правда, типично, что они это сделали, пока тебя не было?

— Что сделали, пока меня не было?

— Услали ее… разбили партнерство. — Теперь Бунуб читала записку Сабула, которую тщательно расправила. — Они знают, когда начать! Ты ведь, наверно, теперь выедешь из этой комнаты, да? Тебе не позволят остаться в двойной. Таквер говорила, что скоро вернется, но было видно, что она просто себя подбадривает, и только. Свобода, считается, что мы свободные, прямо анекдот! Перебрасывают туда-сюда…

— Да черт возьми, Бунуб, если бы Таквер не хотела принять это назначение, она бы отказалась. Ты же знаешь, что нам грозит голод.

— Да я и то подумала, не надоело ли ей здесь, это часто бывает после того, как родится ребенок. Я уж давно думала, что вам надо было ее в ясли отдать. Это ж надо, сколько она плакала. Дети мешают партнерам. Стесняют их. И вполне естественно, что ей, как ты говоришь, захотелось переменить обстановку, и, когда появилась такая возможность, она за нее ухватилась.