Тайны Евразии - Демин Валерий Никитич. Страница 31
Древние песнопения никогда не смолкали на бескрайних просторах Сибири, хотя круг тех, кто помнит эпические сказания, уходящие в глубь тысячелетий, постоянно сужается. Слава Богу, труженики-фольклористы успели записать рассеивающиеся, как дым таежного костра, древние строфы. А это в общей сложности – десятки и сотни тысяч стихотворных строк. Материала собрано столько, что хватит на 60 томов академического издания «Памятники фольклора народов Сибири и Дальнего Востока». К началу 2000 года вышло уже 17 томов. Знакомишься с ними и диву даешься неизбывному богатству фольклорных образов и неповторимой красоте народного слова: любой даже самый малочисленный народ может здесь поспорить со столпами мировой литературы. Недаром «Общая газета» опубликовала в октябре 1999 года столь необычный и редкий для современной прессы материал журналистки Ирины Самаховой об эвенкийском фольклоре под полушутливым и близким к истине названием «Скорее всего, Гомер был эвенком» (рис. 29):
Из не скрепленного с Верхним небом даже ниточкой,
Не привязанного к земле даже конским волосом
Шекового чума
Вышла самая лучшая из девушек,
Только-только подросшая,
Будто выточенная,
Очень ладная,
С белым лицом,
Со светлой кровью.
Ее ни с чем не сравнить.
Белизна ее была удивительной:
Тело ее сквозь одежду просвечивалось,
Кости сквозь тело просвечивались,
Мозг сквозь кости просвечивался.
С нежной светлой кровью,
С прозрачным телом, —
Такой была эта прекрасная девушка.
Сравните с Гомеровым описанием Елены Троянской или Пенелопы: разница – только «чум». В фольклоре любого народа можно отыскать подобные поэтические жемчужины. Что касается эпических песнопений, то они, как правило, отличаются величественной монументальностью, а нередко – и словесной необъятностью. Показательна и во многом поучительна судьба эпоса народа коми (зырян), чья культура (включая архаичные сказания) уходит в гиперборейскую старину, географически и генетически соприкасаясь с истоками древнейшего мировоззрения. Однако цельного коми-эпоса долгое время не существовало. Впрочем, сие характерно практически для всех народов мира, в том числе и русского, у которого нет целостного былинного эпоса. Систематизация и литературная обработка – результат позднейших кропотливых усилий скромных подвижников или же, напротив, выдающихся личностей – от Гомера и Фирдоуси до Лённрота и Лонгфелло.
Свести воедино разрозненные и нередко скрываемые от посторонних ушей древние сказания своего народа задался целью крупнейший деятель коми-зырянской культуры Каллистрат Фалалеевич Жаков (1866–1926). Это была всесторонне одаренная личность – прозаик, поэт, этнограф, ученый, автор множества статей и книг по различным отраслям знания, создатель оригинального философского учения лимитизма («философии предела»). Помимо прочего, он дал «путевку в жизнь» своему земляку (зырянину по национальности) и социологу № 1 в общемировом масштабе Питириму Сорокину. После революции Жаков оказался в Прибалтике, где и написал на русском языке поэму «Биармия», основанную на коми-зырянской мифологии и названную так по древнему наименованию Пермской земли (топоним Пермь – это и есть фонетически трансформированная Биармия). Поэма оказалась настолько цельной и красивой, что ее тотчас же перевел на латышский язык классик латышской литературы Ян Райнис. У себя на родине поэма долго оставалась неизвестной: Жаков считался белоэмигрантом и националистом, поэтому его труды были изъяты из обращения, а имя вычеркнуто из энциклопедий и справочников. Лишь в начале 1990-х годов замечательное произведение, переведенное с русского оригинала, впервые увидело свет на языке коми. Воистину, любой эпос не знает ни географических границ, ни языковых барьеров. Он принадлежит всему человечеству, ибо впитывает в себя народную мудрость, отражает наиболее важные вехи древней истории и демонстрирует неисчерпаемое поэтическое вдохновение. Коми-зырянская «Биармия» не исключение:
Где ты, где ты, пурпур песен,
Изумруд сказаний древних?
Где станок великой жизни,
Где челнок великой ткани,
Нитей жизни приумолкшей
В временах давно минувших?
Любой северный или сибирский сказитель-профессионал мог много часов подряд исполнять перед внимающими каждое слово слушателями древние сказания о богах, героях-богатырях и выдающихся предках, поддерживая вдохновение либо алкоголем, либо галлюциногенными снадобьями, приготовленными из толченых высушенных мухоморов. С.К. Патканов, собравший бесценную информацию о жизни, быте и фольклоре хантов (остяков), так описывает песенное действо исполнителя эпических сказаний:
«Изредка, при отсутствии водки, певец для большего воодушевления съедает перед началом пения несколько мухоморов – 7—14–21, то есть число, кратное семи: от них он просто приходит в исступление и походит на бесноватого. Тогда всю ночь напролет диким голосом распевает он былины, даже и давно, казалось, забытые, а утром в изнеможении падает на лавку. Мало тронутые его беспомощным состоянием слушатели бывают довольны, что услышали песни своих отцов, пропетые с таким чувством».
Интересно также и сообщение Патканова (а его статья была опубликована в мартовском и апрельском номерах за 1891 год популярного русского этнографического журнала «Живая старина») о том, что эпические песни хантыйских сказителей любили слушать и русские, естественно, те, кто понимал язык хантов. Богатые рыбопромышленники специально приезжали на народные празднества, с наслаждением слушали сибирских рапсодов, и случалось, что за пропетые остяком две-три былины ему даже прощался денежный или натуральный долг.Зазорного в искусственной подпитке творческого вдохновения ничего нет: растертый в порошок и разбавленный водой высушенный мухомор – древнейший способ достижения экстаза не одних только шаманов и поэтов. Многие ученые склоняются к мысли, что знаменитый сакральный напиток древних ариев, который по-древнеиндийски именовался сома, а по-древнеирански – хома, есть не что иное, как настой или отвар из мухоморов. Это подтверждается, кстати, и общностью наименования мухомора: его обско-угорское название панх (пангх) практически полностью совпадает с ведийским бангха и авестийским банг. Подобное сходство никак не может быть случайным и доподлинно свидетельствует по крайней мере о двух вещах: первое – индоиранские и обско-угорские языки и народы имеют общие корни; второе – индоарии (как и индоевропейцы в целом) некогда обитали на Севере. Здесь же и создавались многие гимны Ригведы и Авесты, и не исключено, что главным стимулятором вдохновения их создателей, и уж тем более многочисленных исполнителей, был все тот же мухомор.
* * *
Пути древних языческих верований неисповедимы. Некоторые архаичные традиции северных народов позволяют приоткрыть тайны древнейшего мировоззрения народов, казалось бы, совершенно далеких от приполярных и заполярных реалий или же от гиперборейской старины. А между тем остатки подобных следов у всех нас, как говорится, перед глазами. Например, такой заурядный увеселительный объект, как снежная баба. Не успеет на дворе выпасть достаточно липкий снег, и вот уж все – и стар и млад – начинают самозабвенно катать огромные снежные шары и, не задумываясь, громоздить их один на другой. Получается хорошо знакомая каждому «баба», вызывающая, как правило, исключительно положительные эмоции. А почему, собственно? С чего бы это взрослым и детям радоваться? И что это вообще за феномен такой – «баба» из снега?
Ответ можно найти в записках знаменитого финского лингвиста и этнографа Матиаса Александра Кастрена (1813–1852), который по поручению Петербургской академии наук (напомню: Финляндия тогда входила в состав Российской империи) путешествовал в 1841–1844 годах по Русскому Северу. Это была третья (из четырех) поездка по глухим районам России, главным образом с целью изучения финно-угорских и самодийских языков. Но Кастрен являлся не только лингвистом с мировым именем (таковым он остается и до сих пор), но и прогрессивно мыслящим ученым-энциклопедистом. Его дневники, опубликованные посмертно, по сей день служат бесценным источником для изучения истории и этнографии северных народов.