Город и город - Мьевиль Чайна. Страница 18

Первые годы бещельского (и предположительно уль-комского) ребёнка проходят в интенсивном изучении ролей. Мы очень быстро усваиваем стили одежды, допустимые цвета, манеры ходить и держаться. Ещё до достижения нами восьми или около того лет можно быть уверенным, что большинство не станет совершать брешей ни по ошибке, ни преднамеренно, хотя, конечно, разрешение выдаётся детям каждый раз, как они оказываются на улице.

Я был старше означенного возраста, когда поднял голову и увидел кровавый итог аварии, связанной с нарушением границы, и помню, как вспоминал о тех запретах, понимая, что они были чепухой. В тот миг, когда я, моя мать и все, оказавшиеся там, не могли не видеть уль-комского крушения, всё то старательное не-видение, которому я недавно обучился, было отброшено.

Не прошло и нескольких секунд, как появилась Брешь. Очертания, фигуры, некоторые из которых, возможно, были там и раньше, но тем не менее словно бы вырастали из просветов в дыме от аварии, двигаясь слишком быстро, чтобы их можно было ясно видеть, перемещаясь с полномочиями и властью столь абсолютными, что в течение нескольких секунд они взяли под контроль всю зону вторжения. Эти силы были почти невозможными, казались почти невозможными, чтобы их различить. По краям кризисной зоны бещельские и, я всё ещё был не в состоянии не-видеть, уль-комские полицейские расталкивали любопытных по своим городам, обносили зону полицейской лентой, теснили посторонних, блокируя область, в которой представители Бреши, чьи быстрые действия всё ещё были видны, хотя я, ребёнок, так боялся их видеть, организовывали, прижигали, восстанавливали.

Вот в таких редких ситуациях и можно было увидеть представителей Бреши, выполнявших своё дело. При несчастных случаях, катастрофах, проникающих через границы. Во время землетрясения 1926 года и Великого пожара. Когда-то случился пожар и неподалёку, говоря гросстопично, от моей квартиры. Он распространился в одном доме, но в доме, находившемся не в Бещеле и для меня невидимом. Так что я смотрел репортаж о нём, транслировавшийся из Уль-Комы, по своему местному телевидению, меж тем как окна моей гостиной освещались его трепещущим красным заревом. При гибели уль-комского зеваки от шальной пули, выпущенной при ограблении в Бещеле. Трудно было связать подобные кризисы с этакой бюрократией.

Я переступил с ноги на ногу и оглядел комнату, ни на что не обращая внимания. Брешь должна отчитываться за свои действия перед теми специалистами, которые её вызывают, но многие из нас не воспринимают это как ограничение.

— Вы говорили с её коллегами? — спросил Сьедр. — Как далеко вы продвинулись с этим делом?

— Нет, я с ними не говорил. Мой констебль, конечно, должна была проверить нашу информацию.

— А с её родителями вы говорили? Вы, кажется, совсем не прочь избавиться от этого расследования.

Я выждал несколько секунд, прежде чем заговорить, перекрывая бормотание по обе стороны стола:

— Корви им сообщила. Они летят сюда. Майор, я не уверен, что вы понимаете, в каком мы положении. Да, я был бы не прочь избавиться от этого дела. А разве вы не хотите увидеть убийцу Махалии Джири найденным?

— Ладно, достаточно. — Явид Ньисему постучал пальцами по столу, изображая нечто вроде галопа. — Инспектор, вы взяли недопустимый тон. У представителей есть озабоченность, как разумная, так и растущая, что мы слишком быстро уступаем дела Бреши в ситуациях, где на самом деле мы могли бы от этого отказаться, и что поступать так опасно и, возможно, даже сопряжено с предательством.

Он подождал, пока наконец его требование не стало ясным, а я произвёл шум, который можно было бы принять за извинение.

— Однако, — продолжал он, — вы, майор, тоже могли бы подумать над тем, чтобы поменьше спорить и выставлять себя в смешном свете. Ради бога, молодая женщина исчезает в Уль-Коме и обнаруживается мёртвой в Бещеле. Я с трудом могу представить себе более чёткое дело. Конечно, мы одобрим передачу его Бреши.

Он резанул воздух руками, а Сьедр начал что-то ворчать.

Катринья кивнула. «Голос разума», — сказал Бурич. Улькомане наблюдали эти внутренние свары и раньше. Великолепие нашей демократии. Несомненно, они переносили сюда свои дрязги.

— Думаю, это всё, инспектор, — сказал он, перекрывая повысившего голос майора. — Мы получили вашу заявку. Спасибо. Вас проводят к выходу. Услышите о нашем решении в ближайшее время.

Коридоры Связующего зала выдержаны в стиле, который, должно быть, эволюционировал на протяжении многих веков существования здания и своей центральной роли в жизни и политике Бещеля и Уль-Комы: они античные и высокие, но какие-то расплывчатые, не поддающиеся определению. Картины маслом хорошо исполнены, но у них словно нет предшественников, они бескровно общи. Персонал, бещельский и уль-комский, приходит и уходит через эти промежуточные коридоры. Зал воспринимается не совместным, но пустым.

Несколько артефактов эпохи Предтечи, заключённых в охраняемые и оборудованные сигнализацией стеклянные сосуды-колокола и через равные промежутки расставленных в этих коридорах, выглядят совсем по-другому. Они специфичны, но непонятны. Я рассматривал некоторые, направляясь к выходу: Венера с отвисшей грудью и позвонками, торчащими, как зубцы шестерёнки; грубая металлическая оса, обесцвеченная; базальтовый куб. Под каждым из них имелась надпись, предлагавшая догадки.

Вмешательство Сьедра было неубедительным — складывалось впечатление, что он решил настоять на своём, как только на стол ляжет очередное ходатайство, а, на его несчастье, оно оказалось моим и касалось дела, с которым трудно было спорить, — и его мотивация представлялась сомнительной. Если бы я был политиком, то ни за что не стал бы следовать его примеру. Но для его осторожности были основания.

Полномочия Бреши почти безграничны. Это пугает. Брешь ограничивается исключительно тем, что её полномочия в высшей степени определяются обстоятельствами. Настойчивое требование, чтобы эти обстоятельства строго контролировались полицией, является необходимой мерой предосторожности для обоих городов.

Вот что объясняет эту тайную систему сдержек и противовесов между Бещелем, Уль-Комой и Брешью. В ситуациях, отличных от острых и бесспорных брешей — преступлений, аварий или стихийных бедствий (химических утечек, взрывов газа, нападений психически больных, совершаемых через муниципальные границы), — комитет исследовал все возможности привлечения, которые, в конце концов, сводились ко всем случаям, когда Бещель и Уль-Кома лишали себя всяких полномочий.

Даже после неотложных мер, возражать против которых не мог бы никто здравомыслящий, представители двух городов в комитете внимательно изучали постфактум те оправдательные причины, на основании которых они уполномочили Брешь вмешаться. Формально они могли оспорить любую из них: поступить так было бы абсурдно, но комитет не желал подрывать свою власть, не совершая этих важных действий.

Два города нуждаются в Бреши. А что есть Брешь без целостности городов?

Корви ждала меня.

— Итак? — Она протянула мне кофе. — Что они сказали?

— Ну, это ходатайство пройдёт. Но они всё-таки заставили меня попрыгать через обручи.

Мы направлялись к полицейской машине. Все улицы вокруг Связующего зала были штрихованными, и мы, не-видя, пробирались через группу улькоман к тому месту, где Корви припарковалась.

— Сьедра знаете?

— Этого фашистского прыща? Конечно.

— Пытался прикинуться, что не позволит передать это дело в ведение Бреши. Выглядело причудливо.

— В нацблоке Брешь ненавидят?

— Странно её ненавидеть. Как ненавидеть воздух или ещё что-нибудь вроде этого. Притом он наци, а если нет Бреши, то нет и Бещеля. Родины нет.

— Всё запутано, да, — сказала она, — потому что, хоть мы в них и нуждаемся, но эта самая нужда свидетельствует о нашей зависимости. Так или иначе, наци делятся на сторонников баланса власти народа и триумфаторов. Может, он триумфатор? Они считают, что Брешь защищает Уль-Кому, и это единственное, что мешает Бещелю одержать верх.