Великий Рузвельт - Мальков Виктор Леонидович. Страница 123

Эрл, усердно потрудившийся на лоне установления контактов с «миротворцем» фон Папеном и сделавший своей idea fix угрозу гибели «западной цивилизации» от рук «красных», объявил в личных письменных посланиях президенту накануне его отъезда в Уорм-Спрингс о намерении выступить в печати с серией статей в жанре политического детектива. Тот факт, что Эрл состоял на действительной военной службе и был близко знаком с президентом, другими видными деятелями администрации, делал ситуацию не просто щекотливой, но и политически крайне опасной. Речь в серии должна была идти об упущенных шансах на заключение сепаратного мирного договора западных союзников с Германией и о спасении стран Восточной Европы. Главный удар наносился по Рузвельту. Сколько сильных слов было сказано самим президентом о союзническом долге и войне с гитлеризмом до полной победы, и вдруг – тайные контакты (без уведомления союзников) с эмиссарами гитлеровского рейха, планы участия в заговорах с целью приведения к власти Гиммлера и многое другое!

Полученные президентом через посредство исполняющей обязанности его секретаря дочери Анны письма Эрла, нашпигованные показным елеем и раболепием, таили в себе взрывоопасную ситуацию, которая надолго могла отравить атмосферу не только внутри страны. Предстояли важные переговоры и, судя по всему, новая встреча «большой тройки». Идти на них под аккомпанемент пересудов, вызванных «исповедью» Эрла, Рузвельт считал непозволительным риском с непредсказуемым исходом. Не было времени выяснить источник дезертирства Эрла – поиски могли завести слишком далеко. Вместо этого требовалось, как считал Рузвельт, оперативное вмешательство с тем, чтобы закрыть доступ в политику дополнительному заряду разрушительных эмоций. Президент сам берется написать ответ Эрлу, находя для этого убедительную форму напоминания офицеру военно-морского флота о верности присяге в условиях военного времени. Письмо Рузвельта было датировано 24 марта 1945 г. Вот оно.

Как раз накануне отъезда Рузвельта в Уорм-Спрингс пришел ответ от Эрла, датированный 26 марта. Он начинался словами: «Я получил Ваше письмо от 24 марта. Я подчиняюсь каждой букве Вашего приказа Верховного главнокомандующего вооруженными силами США». Далее следовал поток словоизвержений с заверениями в личной преданности и жалобами на недопонимание. Но это представлялось Рузвельту уже не имеющим никакого серьезного значения. Инцидент был исчерпан, «дело Эрла», казалось, можно было сдать в архив. Однако состояние напряжения не проходило. Взрывоопасность ситуации не воспринималась бы так остро, если бы демарши Эрла и тех, кто поддерживал его, были бы единичным явлением. Со слов Шервуда, навестившего президента 24 марта, ему стало известно, что точно такой же позиции придерживается генерал Макартур, командующий вооруженными силами союзников на Тихом океане, и чуть ли не весь его штаб. Факт почти синхронного совпадения «торпедной атаки» Эрла на «дух Ялты» с другими событиями, подвергшими серьезному испытанию доверие между союзниками, усиливал ощущение нараставшего кризиса.

Скрытая от глаз накаленность атмосферы объяснялась в значительной степени еще и настойчивыми усилиями Черчилля, а внутри США прессы Херста, Патерсона и Маккормика навязать ему ревизию Ялтинских соглашений по польскому вопросу, которые, как считал Рузвельт, давали достаточную и реалистическую основу для взаимоприемлемых решений {159}. Но, пожалуй, в еще большей мере она исходила от очага, который заявил о себе так называемым «бернским инцидентом», протекавшим в драматической форме конфликта между Вашингтоном и Лондоном, с одной стороны, и Москвой – с другой, и вызванным тайными переговорами генерала СС К. Вольфа с резидентом Управления стратегических служб в Швейцарии Алленом Даллесом. Переговорам в Берне предшествовала начиная с января 1945 г. длительная история тайных контактов эмиссаров американской и английской разведок с представителями разведки Третьего рейха в Италии. В ходе этих контактов речь шла о «спасении западной цивилизации» путем открытия фронта перед наступающими англо-американскими войсками {160}.

Многие из ближайшего окружения Рузвельта, из тех, разумеется, кто был посвящен в курс дела, полагали, что «заслуга» в привнесении особой нервозности в дипломатическую переписку между главами трех союзных держав в марте – апреле 1945 г. принадлежит английскому премьер-министру. Так, например, Джозеф Дэвис, выполнявший накануне Потсдамской конференции важные поручения Г. Трумэна, писал президенту США, что законные опасения советского руководства в отношении намерений западных союзников заключить секретное соглашение с гитлеровцами «на Западном фронте в ущерб русским, сражающимся на Восточном фронте», имели основания по причине той непримиримой враждебности, которую Черчилль, не таясь, питал к Советскому Союзу {161}. Возможно, Дэвису очень хотелось верить, что Рузвельт не имел непосредственного отношения ко всей этой провокационной и опасной затее, вызвавшей, как признавал тот же Дэвис, кризисную ситуацию {162}.

Но так или иначе уже в начале марта операция «Кроссворд» напомнила о себе завязавшейся интенсивной и исключительно напряженной дипломатической и межведомственной перепиской. И чем дальше, тем сильнее она обозначалась именно той гранью, которая вызвала вполне обоснованные подозрения советского правительства в новых попытках кое-кого на Западе пойти по пути сговора с гитлеровцами и взорвать коалицию антифашистских держав.

Первая реакция советского правительства на поступившую 12 марта из Вашингтона и Лондона информацию о контактах в Швейцарии (они проходили в Лугано, Цюрихе и Асконе) была спокойной: речь шла об условиях капитуляции частей вермахта в Северной Италии, и поэтому СССР поставил лишь вопрос об участии советских представителей в его обсуждении. Однако неожиданно в ответ Москва получила совершенно неубедительные разъяснения, советское предложение было отвергнуто, а после этого обмен посланиями между Москвой и Вашингтоном напоминал удары боксеров на ринге.

«Бегство» Рузвельта 29 марта 1945 г. в Уорм-Спрингс оборачивалось непрерывным распутыванием труднейшего узла, образовавшегося в результате тайной интриги американской и английской спецслужб, затеянной в расчете на ту политическую выгоду, которую западные союзники надеялись извлечь, вновь прибегая к «альтернативной военной стратегии» {163}. Так же как и раньше, ее суть состояла в том, чтобы с наименьшими издержками, используя готовность изверившихся в победе Гитлера военных и политических деятелей Третьего рейха открыть Западный фронт, продвинуться далеко вперед на Восток и взять под свой контроль всю территорию Центральной Европы. Как далеко от целей, провозглашенных 1 марта 1945 г., могла увести эта стратегия? Этот вопрос вставал перед Рузвельтом во весь рост. Сообщения, поступившие из Москвы в конце марта, о «невозможности» для В.М. Молотова прибыть на открытие конференции в Сан-Франциско не могли быть для президента неожиданностью: советское руководство никогда не скрывало, что нарушения союзнических обязательств не безобидная вещь, да и весь опыт советско-американских отношений начиная с 1933 г. наталкивал Рузвельта на терпеливый поиск взаимоприемлемых решений возникшей кризисной ситуации.