Пока живешь, душа, - люби!.. - Сопин Михаил. Страница 6

Низко кружат сизари.

Тихий облачный край,

Сколько ж мне еще

Крыльями хлопать,

Чтоб до первой звезды

До своей

Дотянуть, до зари?

Скоро в поле и в рощу

Шарахнется ветер крученый,

На широтах судьбы,

На долготах звеня на крутых.

Шумовые метелицы –

Белые птицы Печоры

Полетят,

Ослепляя глаза поездам Воркуты.

И по улицам

Древним вечерним -

Прохожие редко.

Вологодские храмы

Оденутся в белый наряд.

И пойду я один

На вокзал,

На восточную ветку,

Пассажирский встречать,

Проходящий «Свердловск-Ленинград».

Знаю точно:

Не встречу ни друга в окне,

Ни соседа.

Растерялись, разъехались…

Мало ли –

Лет пятьдесят.

И назад побреду,

Воротник приподняв,

Непоседа.

Все никак не доеду домой,

По стране колеся.

* * *

Плачу я, что ли,

Листвою осеннею наземь...

Что-то привиделось,

Что-то припомнилось мне...

Поле ты, поле,

Единственный свет мой

И праздник!

Тени дождей,

Отраженные в давнем окне.

К ним припаду,

Чтобы памятью

Здесь отогреться.

И загудят

Мне в зеленых полях

Поезда!

И зазвенят

Проржавевшие

Старые рельсы,

Что заросли

И теперь не ведут никуда...

* * *

Все прозрачнее

Верб купола.

Что-то рвется во мне,

Что-то ропщет.

Может, юность

Внезапно взошла,

Словно месяц

Над дальнею рощей?

Кто ты? Где?

Отзовись… Не молчи.

Здесь душа

Что-то ищет незряче:

То ли кто-то

Забытый

Кричит,

То ли кто-то,

Отвергнутый,

Плачет.

* * *

- Душа моя,

О чем жалеть?

Так много здесь

Прошло бесследно –

На этой горестной земле,

На рубеже моем последнем...

- О том,

Что билось и рвалось,

О том, что плакало и пело,

О жизни,

Что любил до слез

Так тяжело и неумело.

* * *

Дни мои

Давние,

Словно под сердцем

Осколки.

Гляну в былое:

Как трудно

Прожил на земле!

Что-то забылось...

И все-таки

В памяти столько,

Что для другого

Хватило б

На тысячу лет.

Прежде,

Чем стану землей,

Поклонюсь троекратно

Отчему полю,

К которому

Болью приник.

Ты не поток,

Уходящий в меня

Безвозвратно, -

Входишь,

Навек превращаясь

В горючий родник.

Мир мой осенний,

Отрада моя и спасенье,

Видишь –

Над лугом

Над бывшим

Туманный платок...

Мир мой осенний,

Надежды моей воскресенье,

Не обдели меня

Поздней твоей теплотой.

ПРЕДВЕСТНЫЙ СВЕТ

«Предвестный свет». Казалось бы, что

особенного в этом сочетании? А между тем,

из-за этого названия поэтического сборника в

1985 году редактор Северо-Западного

книжного издательства (г. Архангельск)

Елена Шамильевна Галимова попала в

больницу.

Появление Михаила Николаевича

литературная Вологда восприняла

благожелательно, что пермяков удивило. Еще

когда мы готовились к переезду, друзья

качали головами:

- Пробиться трудно везде. Но если в

других городах могут появиться хоть какие-

то возможности, то Вологда - нулевой номер.

Там писатели стоят плотной стенкой и

«чужих» не пропускают.

Чужих! Но Миша появился по

рекомендации самого непререкаемого в этих

краях авторитета. (Там он услышал

обиходное в этих местах название Союза

писателей - «Союзпис». «Союз... как?» - с

интересом переспросил он.)

Его начали печатать местные газеты: «Вологодский комсомолец», «Красный Север».

В 1985 году готовилось празднование 40-летия со Дня Победы. Особо патриотично на-

строенной публики среди пишущей братии не было, и странным образом на эту роль не-

плохо смотрелся Михаил. Тема Родины у него звучала очень искренне. В нем пробудился

маленький солдат сорок первого года, уста которого были зашиты не одно десятилетие, и

вот теперь он с каждым стихотворением все ярче обретал собственный голос!

... Тема войны глазами детей в то время в советском искусстве была уже достаточно

развита. Наиболее ярко это проявилось в кинематографии, вершинами можно считать

фильмы Андрея Тарковского «Иваново детство» и Элема Климова «Иди и смотри». Не

будем сравнивать начинающего поэта со знаменитыми режиссерами по выразительности

и мастерству, но интересно, что он начинает там, где они завершили. Ни у Тарковского, ни у Климова не звучит то, о чем Сопин говорит в стихотворении «Ветераны»: «Опасны

не раны, а сердца поразившая ложь!»

Конечно, все это еще достаточно декларативно, скорее заявка. Но пройдет совсем не-

много времени, и тема станет едва ли не главной.

Перестройкой в обществе еще и не пахнет, а в стихотворении «Октябрь. Воскресный

день...» («Предвестный свет», 1985 г.) читаем:

То в пламень чувств,

То в стылый веря разум,

Юродствуя,

Сметая алтари,

Стремясь со злом –

В себе! –

Покончить разом,

Мы столько бед

Успели натворить.

Там же, «Боль безъязыкой не была...»:

...Я сам творил тот суд посильно,

Чтоб смертный приговор отцу

Не подписать рукою сына.

Официальное общество еще полно самодовольства. Даже мыслящая интеллигенция,

собирающаяся на кухнях, видит в своем противостоянии официозу нечто героическое. А

Сопин уже без иллюзий:

«... Гляну в зеркало. Вздрогну. И сам от себя отшатнусь».

(Хочется высказать замечание относительно его манеры «рваной строки». Многих

она приводила в недоумение, мне самой частенько хотелось «ужать». К тому есть и чисто

практические соображения: рваная строка занимает слишком много места на странице, а

за все надо платить. Но Миша категорически не соглашался. Он очень большое значение

придавал каждому акцентному слову, даже местоимению, вынося их в столбик.

Получалось как бы биение пульса.)

...Кожинов переслал свою рекомендацию, адресованную Пермскому книжному из-

дательству, в Архангельск. Сделал несколько поправок (убрал выпады против известных

мастеров), а в остальном сгодилось. Вторую рекомендацию дал секретарь Вологодского

отделения Союза писателей В.А.Оботуров.

Назначили редактора – Елену Шамильевну Галимову. Это можно было считать

счастьем: попасть к специалисту, который так тонко чувствовал бы русское слово! Ее

профессия была наследственной - отец прославился как исследователь-собиратель

поморского фольклора.

Впоследствии она скажет Михаилу: «Ваша книжка была для меня редкостью и

радостью. Не помню уже, сколько лет не работала с таким удовольствием». Другой

сотрудник издательства заметил: «Эту книжку можно разорвать по листочкам и раскидать

по разным рукописям, а потом собрать и безошибочно назвать автора».

Но работа потребовались большая. Сроки «под юбилей» дали сжатые - два месяца, а

рукопись была пухлой. Почти каждое стихотворение возвращалось с почеркушками, вос-

клицаниями-вопросами, плюсами-минусами, замечаниями типа: «А м.б., (может быть)

лучше так?» И неоднократно! Долго бились над стихотворением «Ударю в ладони и

вздрогну!» Елена Шамильевна считала его для рукописи принципиально важным, а автор