Любовники-убийцы - Бело Адольф. Страница 7

— Ты озяб, мой милый, — говорила она, раздувая огонь, — мне не трудно понять это. Сегодня была дьявольски холодная ночь. Занявшись хлопотами по твоим делам, я вместе с другими отправилась из Нового Бастида к заутрене и, возвращаясь оттуда, думала, что наверняка замерзну по дороге. Я спала, перед тем как ты пришел. Чего тебе надо в такую пору? Знаешь, ведь, если бы я была помоложе, твой визит вызвал бы немало толков и пересудов.

Она засмеялась и поставила на стол черствый хлеб, небольшой кусок сыра и стакан с несколькими глотками вина, прикрытый бумагой.

— Если ты озяб, грейся, если голоден, ешь да рассказывай скорее, что привело тебя ко мне.

Паскуаль не отвечал — он внимательно рассматривал эту странную старуху: она была еще довольно стройна, но годы оставили на ней свой отпечаток. Поднятая внезапно с кровати, она была полуодета. Из-под грязной, безобразными клочьями висевшей юбки видны были ее голые ноги. Грудь и руки, плохо прикрытые рубашкой из грубого холста, казалось, были еще не прочь прельстить собой кого-нибудь.

Заметив на себе внимательный взгляд Паскуаля, она слегка покраснела, но то была не краска застенчивости, а досады на свою непривлекательность и на то, что Паскуаль застал ее в таком безобразном виде.

Она насмешливо посмотрела на него.

— Смотришь на меня и думаешь, как она отвратительна, не правда ли? — проговорила она, накидывая на плечи старенький платок. — Двадцать лет тому назад ты бы не разглядывал меня так равнодушно. Я была такой же красавицей, как твоя Марго.

— Знаю, — ответил Паскуаль, — мне говорили.

— У меня было много поклонников, таких же молодых и красивых, как ты.

Злая усмешка мелькнула на ее губах. Продолжая смотреть на молодого человека с отвратительным сладострастным выражением лица, она грустно вздохнула и прибавила:

— Но это было очень давно! Все прошло! Да, много погибло невинных душ.

Она вся отдалась размышлениям о прошлом, и не раз на лбу ее появлялись морщины от тяжелых воспоминаний. Перед ее глазами, быть может, промелькнула вся ее жизнь — со дня рождения, шестьдесят лет тому назад, когда она вызывала лишь радость у своих родителей — честной крестьянской семьи, до настоящей минуты, когда она возбуждает к себе лишь презрение и жалость и в нищете оканчивает дни свои, которые могли быть отраднее, если бы сама она захотела этого раньше. Ей вспомнилось, быть может, как она, двадцатилетняя красавица, вошла женой в дом порядочного человека, которого покинула через несколько месяцев, чтобы отправиться вслед за бесчестным странствующим паяцем. Переходить с ним из деревни в деревню, терпеть нужду, сносить от него побои и, наконец, быть брошенной им, когда она стала уже ни на что не годной. Она вспомнила, быть может, что муж не пережил ее позорного бегства и умер от отчаяния, как таскалась она жалкой нищенкой по большим дорогам, как вернулась в свою деревню, где вынуждена была снова приняться за труд, чтобы восстановить честное имя. Как тяжело показалось ей это и как она предпочла трудовой жизни вечное бесчестье, как, завлекая в свои сети молодых людей, она вносила раздор в семьи, а ее продажные прелести бросали в пропасть порока сыновей и нередко даже отцов и как, наконец, она продолжала такое существование до тех пор, пока старость не положила предел ее оргиям. Вот как в действительности выглядела ее жалкая жизнь!

Паскуаль плохо знал прошлое Вальбро. Он видел в ней только раскаявшуюся женщину, жалкую старуху, которой следует простить многое из ее прошлого. Он не знал всей неизмеримой глубины ее низкой, порочной души. Юноша относился снисходительно и даже с сочувствием к этой нищенке и не раз оказывал ей помощь, за что она всегда бывала ему благодарна, содействуя со своей стороны, сколько могла, его любви. Поэтому весьма понятно, что, обескураженный решением Риваро, он отправился из Нового Бастида прямо к Вальбро.

Мы видели, какой прием она ему оказала. Они сидели друг против друга в глубоком молчании: она была погружена в воспоминания своего печального прошлого, а он думал о злосчастных событиях последней ночи.

— Паскуаль, — сказала она, прерывая молчание, — я уже спрашивала: что привело тебя сюда? Скажешь ли ты, наконец?

— Разве ты не видишь по моему лицу, Вальбро? — спросил он.

— По твоему лицу! Погоди. Ты не весел, у тебя на глазах слезы. Дай-ка мне руку. У тебя лихорадка. Это после свидания?

— Да, свидания, но еще больше после того, что последовало за ним.

Он коротко поведал Вальбро то, что уже известно читателю, благоразумно умолчав о признании, которое сделал ему Риваро.

— Выходит, — сказала Вальбро, — что тебе отказывают в ее руке. Что же ты намерен делать?

— Не знаю, я потерял всякую надежду.

— Отчаиваться из-за таких пустяков! Найти, что тебе остается делать, не трудно: надо похитить ее.

Паскуаль отрицательным жестом показал, что не согласен на подобный план.

— Она никогда не станет твоей женой, — продолжала убеждать его Вальбро, — если не прибегнешь к силе: ее отец будет постоянно отказывать тебе. Брось-ка эту глупую совестливость. Марго сама говорила мне: «Даже если отец будет упорствовать в отказе, Паскуаль сумеет вырвать меня из этого проклятого дома».

— Это вам говорила Марго? — оживился он. — Она так сказала?

— Клянусь, — серьезно ответила Вальбро. — А потом, — прибавила она, — не ты первый, не ты последний сокрушаешь таким манером деспотическую волю родителей.

Заметив, какой эффект произвели ее слова на Паскуаля, она встала, оставив несчастного, который сидел перед огнем, предаваться мучительным сомнениям.

Стало совсем светло. Вальбро подошла к дверям, отворила их и вдохнула немного свежего воздуха. Мимо дома проходили крестьяне, одетые по-праздничному, — наступило Рождество, но никто не останавливался, чтобы пожелать ей доброго утра. Постояв несколько минут на пороге, она вернулась к Паскуалю и, положив ему руку на плечо, сказала:

— Решился ли ты?

Паскуаль встал:

— Да, если вы мне ручаетесь за согласие Марго.

— Ручаюсь.

— В таком случае постарайтесь предупредить ее. Я займусь приготовлениями.

— Я позабочусь о чем угодно, но предупреждаю, это недешево обойдется.

— Я заплачу за все сколько следует.

Вальбро задумалась на минуту:

— Будь сегодня вечером, около десяти часов, близ фермы Риваро. Я буду там с лошадьми и каретой и предупрежу Марго.

С этими словами они расстались. Паскуаль отправился домой, а Вальбро — в Новый Бастид.

В этот вечер ферма Риваро была далеко не так оживлена, как обыкновенно: слуги были отпущены по случаю праздника. Хозяева после ужина расположились у себя в комнатах. Мулине по привычке обошел вокруг дома, спустил с цепей собак и, убедившись, что все в полном порядке, ушел к себе в каморку, устроенную возле конюшен. Марго не ложилась спать; в десять часов маленький камешек ударил в стекло. Она ждала этого сигнала. Одетая в темное платье и завернувшись в плащ, она тихо отворила окно и, несмотря на темноту ночи, разглядела приставленную к стене лестницу. Марго тихо спустилась по ней и упала в объятия Паскуаля.

— Это ты, мой милый, — говорила она, прижимаясь к его груди.

— Наш поступок далеко не безупречен, — грустно ответил он, — но мы не виноваты в этом. Вся ответственность падает на тех, кто не желал соединить нас. Впрочем, если у тебя появится хоть малейшее сожаление о настоящей минуте, вернись к родителям, я не удерживаю тебя.

— Я люблю тебя, — прошептала она ему на ухо.

Паскуаль быстро повел ее прочь от дома. Пройдя сто шагов, они встретили Вальбро. Жестом старуха указала им на повозку, в которую были запряжены две лошади. Рядом стоял неизвестный человек. Влюбленные тотчас уселись в эту неудобную повозку. Паскуаль взял вожжи, отдал деньги Вальбро, потянул возжи, и лошади побежали по дороге, не производя ни малейшего шума, — предупредительный возничий обернул их копыта тряпками.