Прощание - Буххайм Лотар-Гюнтер. Страница 40

Я держу указательный и большой пальцы правой руки на расстоянии примерно трех сантиметров от глаз, чтобы лучше представить себе стальную стену. Шеф видит это и насмешливо улыбается.

— В камере безопасности находится напорный резервуар, а в напорном резервуаре — активная зона реактора с крепежным устройством и контрольными стержнями. Весь реактор окружен первичным защитным экраном из серого чугуна и нескольких слоев стали и воды. — Шеф отбарабанил это, будто хотел сказать: «Все это само собой разумеющееся, не будем без нужды задерживаться на этом».

— Все это представляется мне большой русской куклой, — бормочу я и чуть не прикусываю язык.

— Как это? — спрашивает шеф.

— Русские куклы, которые располагаются одна в другой…

Шеф смотрит на меня непонимающе, затем говорит так же быстро, как и до этого:

— Парогенератор и первичные циркуляционные насосы для первичной воды находятся внутри первичной защитной экранировки напорного резервуара, образуя весь первичный контур или весь первичный цикл. Все агрегаты, относящиеся к первичной системе, а также агрегаты для системы очистки блокирующей воды, осушительная система и установка циркуляционного воздушного охлаждения находятся внутри вторичного экранирования. — Шеф переводит дыхание и говорит дальше: — Этот сифон здесь, слева, является продувочным резервуаром. В самом резервуаре, то есть в продувочном резервуаре, в случае утечки может быть принят пар из напорного резервуара. Речь идет о пустом компенсаторе.

«Итак, наличествует больше для безопасности, — перебиваю я лишь для того, чтобы заставить шефа говорить помедленнее: „Speak slowly please, for havent’s sake!“ (Пожалуйста, говорите медленнее, чтобы не забыть!) так и рвется у меня с языка, но я молча проглатываю это. Если бы шеф говорил более отчетливо, я смог бы лучше воспринимать его речь. А так мне приходится сильно напрягаться.

Теперь шеф, будто поняв меня, говорит медленнее. Если он полностью повернется ко мне и я смогу видеть его рот сквозь бороду, то мне не составит труда понимать то, что он произносит менторским тоном: „Нижняя, более широкая часть напорного резервуара является здесь щитовой цистерной, экранировкой вокруг напорного резервуара. В ее зоне, то есть в зоне щитовой цистерны, находится сильно излучающая активная зона реактора, которая здесь состоит из двенадцати прямоугольных и четырех треугольных топливных элементов“ Теперь шеф отходит от модели, делает два шага назад и четыре в сторону, останавливается перед графиком, висящим на боковой стене, и говорит:

— Мы должны действовать системно, по-другому вы не поймете.

Слава богу, что он понимает это!

Шеф делает небольшую передышку, задумывается на мгновенье, делает передо мной три шага влево, потом вправо, снова останавливается перед графиком, а затем опять начинает говорить так быстро, будто плотину прорвало:

— Реактор — это такая установка, в которой происходит контролируемая ядерная реакция. Ясно?

На это я могу ответить только кивком головы.

— Ядерная реакция выделяет тепло, очень много тепла. Это тепло я должен отвести от ядра и подвести к парогенератору. Я делаю это с помощью воды как охладителя.

— А почему теперь надо охлаждать? — спрашиваю я.

Шеф сразу же сбивается. Он опускает голову, прикладывает большой и указательный пальцы ко лбу и раздумывает несколько секунд, прежде чем ответить:

— Возможно, это слишком сложно для вас, то есть для начала. Теперь другое. У реактора три главные функции. — Шеф поднимает голову и смотрит на меня. — Эти функции таковы: производство тепла, отвод тепла, генерирование пара.

К моему удивлению, шеф понижает голос и смотрит на меня, словно извиняясь: — Тут я должен поправить себя. К сожалению, это не совсем точно. В реакторе, по существу, расщепляется только уран — реакция эта происходит под контролем. В результате этого образуется энергия. Так что преобразование тепла не является задачей реактора. Но вы спокойно воспринимайте все так, как я вам говорил вначале.

„Я сделаю это неохотно! Потом я буду сидеть дома и беспомощно оглядываться, если мне чего-то будет не хватать при переносе этого на бумагу. Вас-то у меня тогда не будет под рукой“.

Шеф заглатывает наживку. Он коротко кивает, делает большой вздох и начинает снова:

— Топливом служит, об этом теперь знают все, уран, а именно, уран-235. В природном уране его содержание составляет только 0,7 процента, Остальное — это уран-238. Дальше вам станет сложнее понимать. Вы должны просто принимать на веру то, что я говорю, даже если не поймете сразу. Если мы намереваемся экономически использовать расщепление ядра, то нам надо увеличить это небольшое количество урана-235. Мы называем это „обогащением“. „Настоящим“ топливом является двуокись урана — уран-238, обогащенный 3,5–6,6 процентами урана-235.

— Я просто верю в это, — бормочу я.

— Возможно, это тема для более поздней беседы, — говорит шеф, в то время как я пытаюсь про себя повторить то, что узнал. Шеф видит это и ждет. Я робко задаю вопрос:

— Итак, таблетки в топливных стержнях, то есть окатыши, — это не уран-235, а обогащенная двуокись?

— Точно, — говорит шеф и радуется.

— Окатыши я всегда представлял себе виде „пуговичных“ батареек.

— Они немножко толще, — говорит шеф. — Окатыши имеют диаметр 9,6 мм и высоту 10 мм.

— А если я буду носить окатыши, как таблетки от головной боли в стеклянной трубочке, что произойдет тогда? Я слышал, что ничего. Это так?

— Да, так. Ничего не произойдет. Материал безобиден, пока его не начали использовать.

— Что это значит?

— Пока не произошло расщепление ядра. Это продукты распада могут оказывать опустошающее воздействие. Черный порох тоже не опасен, пока к нему не поднесут спичку. Если никто не облучает окатыши нейтронами, то они безобиднее черного пороха. По окатышам, если захотите, можете бить молотком, и ничего не произойдет. Но будем придерживаться темы: окатыши лежат здесь в этих герметичных оболочках один над другим. Их общая длина (или высота) 830 мм. Герметичную оболочку, которую вы видите здесь, раньше — то есть для первых активных зон реактора — делали из стали, теперь, то есть для второй активной зоны, — делают из циркалоя-4.

— А это?

— Запомните: циркалой-4! — говорит шеф с наигранной строгостью, — просто запомните! Все это мы рассмотрим позднее.

— Так точно — запомню, — отвечаю я.

— Эти трубки и есть топливные элементы. — Я вздыхаю, и шеф смотрит на меня с удивлением.

— Я рад, что наконец-то мы осилили эти топливные элементы, потому что именно о них речь идет постоянно. Итак, топливные элементы — это трубчатая оболочка, набитая окатышами?

— Точно! — говорит шеф. Он снова бегает передо мной туда и сюда и, наконец, продолжает: — Внутри этих топливных элементов происходит расщепление ядер, в результате чего вырабатывается тепло. В топливных элементах температура достигает около 800 градусов Цельсия, а на поверхности топливных элементов около 300 градусов.

— Теперь окатыши уже не так безобидны? — спрашиваю я.

Эти слова шеф намеренно пропускает мимо ушей и продолжает:

— Температуры, которые я сегодня называю, рассчитаны теоретически. Но пойдем дальше.

— Да! — соглашаюсь я, хватаю стул и усаживаюсь на нем как бы для особой концентрации.

— При расщеплении ядра высвобождаются нейтроны, которые по принципу цепной реакции в свою очередь расщепляют ядра урана-235.

— Если бы я только понимал, как функционирует деление атомного ядра.

— Это надо принимать на веру, просто все принимать на веру, — говорит шеф и вглядывается в меня с испытующей настойчивостью психиатра, прежде чем продолжить: — Контролировать и управлять этой цепной реакцией — вот и все, вот и вся штука! — Говоря это, шеф подчеркивает каждое слово.

— И как это происходит? — спрашиваю я, четко выговаривая слова, чтобы шеф понял, что я слушал внимательно.