Ранние рассветы (СИ) - Чурсина Мария Александровна. Страница 18

Маша снова опустилась на подушку и прикрыла глаза. За окном послышался шорох травы — Венка уходила дальше в лес, видно, присмотрела там ещё несколько экземпляров для букета. Маше вспомнились гирлянды из шишек и узоры, вырезанные её ножом на деревянном столбе. Что за странная тяга к украшательству?…

«Таких дурацких идей — у всех завались», — бросила однажды Сабрина, едва оторвавшись от книжки. Она, наверняка, даже не заметила, как побледнела Венка.

«Нет, нет», — остановила воспоминания Маша. — «Нужно думать о другом, думай о другом».

В тот первый день, когда они с Сабриной добрались до Демоновой Дыры, а Маша привязала на ветку дерева красную ленту, когда пропала Тая, и парни с Горгульей ходили её искать к каменному мосту, тогда случилось ещё кое-что. Неясная мысль, приходящая Маше в голову снова и снова, угнездилась там и выкормила птенцов — всего за одну ночь.

«Она пропала, я два часа её искал по кварталу», — недовольно бурчал Мартимер тем же вечером.

В тот первый день Ляля пропала на два часа, а потом Таю нашли мёртвой.

Маша села на кровати, когда мысль, такая простая и лаконичная, сложилась у неё в голове. Ляля пропадала на два часа. Могла ли она за это время добраться до каменного моста и обратно? Это всего лишь техническая мелочь. Она пропадала.

Ради того, чтобы два часа валяться в кустах, вымазавшись в кетчупе, изображая мёртвую? Маша спрыгнула с кровати прямо на пол. Звук вышел глухим и раскатистым. Она прошла к самой дальней кровати. Сюда свет из окна не доходил вообще, и смятое одеяло на ощупь показалось ей прохладным.

Маша опустилась на корточки и заглянула в прикроватную тумбочку.

Основные вещи они предпочитали хранить прямо в рюкзаках и сумках, с которыми сюда приехали, а на тумбочки выставляли только предметы первой необходимости: фонарик там, или бутылку с минеральной водой. И тумбочка Ляли мало чем отличалась от остальных в этом смысле. Фотоаппарат она, конечно же, взяла с собой.

Маша поднялась, чувствуя себя едва ли не воровкой, и побрела обратно, тем более, что без одеяла её знобило. Она не дошла всего пары шагов до своей кровати, когда заметила, что в смятом одеяле на постели Венки что-то сверкнуло в забрёдшем сюда случайно луче утреннего солнца.

Это был фотоаппарат, обычная цифровая «мыльница», чёрный, с блестящей кнопкой включения. Маша взяла его в руки и повертела. Включила. Фотоаппарат приветствовал её короткой электронной мелодией, и его экран зажёгся единственной надписью: «снимков нет». Маша выключила его и бросила обратно, в комок из одеяла и смятой простыни.

И вздрогнула, когда краем глаза заметила, что в дверном проёме кто-то неподвижно стоит. Она развернулась. На пороге, с букетом в руках, как будто с боевым мечом, стояла Венка.

— Привет, — сказала она, — ты чего здесь?

— Я… болею. — Ещё подрагивающим от испуга голосом отозвалась Маша и отступила на шаг назад — к своей кровати.

— Понятно.

Венка прошла мимо неё и подцепила со своей тумбочки трёхлитровую банку, невесть откуда стащенную.

— Хочу украсить коридор, — сообщила она тем же бесцветным голосом.

«Таких дурацких идей — у всех завались».

— Здорово. — Маша ещё раз вздохнула, выравнивая дыхание. — Слушай, только не говори Горгулье, что я здесь, ладно?

— А… ладно, — Венка ответила только через несколько секунд, как будто бы Маша говорила на другом языке, не вполне понятном. — Она всё равно спит.

Венка единственная изо всех курсантов, кто мог беспрепятственно проходить в комнату преподавателей — уже после трагедии с Таей ей вообще ничего не запрещали. Только с трепетом ждали, когда она наконец придёт в себя.

— Знаешь. — Венка пристроила букет в банку и держала её теперь на вытянутых руках. — Может быть, лучше обеденный стол украсить?

— Может быть, — неопределённо проговорила Маша. — Если что, я наверху буду, ага?

— Ладно. — Венка уже уходила, и голос её замирал в углах пыльной и сырой комнаты.

После её ухода даже не осталось запаха лесных цветов, как будто и не было никакого букета.

Маша сорвала с кровати одеяло, потом подумала и взяла с тумбочки свою рацию. Больше ничего в руки не поместилось. Она вышла в коридор — там было пусто — и забралась по лестнице на второй этаж.

— Парни! — Маша стукнулась в дверь, из-за которой слышались негромкие голоса.

Двери спален запирались на ржавые гвозди — чисто символически. Так, чтобы создать иллюзию безопасности для стеснительной девушки, которая собралась переодеться, или чтобы лучики света не просаливались в коридор ночью, когда Горгулья ходит и проверяет, кому не спится, кому подбавить вопросов на зачёте.

Ей открыли сразу же.

— Маша, ты чего здесь? — На пороге стоял взлохмаченный Ник.

— Вот, я болею, можно я у вас тут полежу, я прячусь, — выдала она речитативом и, оттеснив Ника в сторону, вошла.

— Лежи, конечно.

Он помог ей забросить одеяло на верхний ярус и даже принёс лесенку.

Маша и сама не могла объяснить, из-за чего ей вдруг стало тошно и неуютно в своей спальне. Она забралась в кровать и завернулась в одеяло, чувствуя, как дрожь постепенно отступает. В щёлочку между двумя краями одеяла она наблюдала, что происходит в комнате.

За столом, у самого окна, сидел Рауль и меланхолично жевал печенье, притащенное, видимо, из общих запасов. Ник шуршал книжными страницами где-то неподалёку. Их разговор, прерванный Машей, никак не хотел возобновляться.

— Не дует? — Рауль обернулся к ней.

— Нет, — откликнулась она из-под одеял, хоть свежее утро и дышало прямо в комнату запахом дождя. Такой прохладе только бы порадоваться после изнуряющей жары, но Маше, как всегда, не везло. Она болела всю практику на первом курсе, клятвенно обещала себе не заболеть на втором, но стоило только добраться до стационара, простуда начиналась с начала.

Рауль всё равно прикрыл окно. Вдалеке хлопнула дверь, через несколько секунд — ещё раз. В полудрёме Маша не обращала на это внимания. Она очнулась, только когда услышала шаги на лестнице.

Маша открыла глаза. Нет, не стук сердца, а именно шаги, медленные, будто в темноте кто-то нащупывает следующую ступеньку ногой, перед тем как перенести на неё вес.

В дверь стукнулись. Тихо, так что это можно было перепутать с порывом ветра, который часто бодает бревенчатые стены стационара. Глухо так — бум.

Парни переглянулись — Маша видела — словно спрашивая друг у друга, стучал кто или показалось. Но в дверь поскреблись снова.

— Маша, ты здесь? — послышался оттуда жалобный голосок Венки. Маленькая девочка с большим букетом диких цветов осталась одна во всём стационаре, если не считать спящую Горгулью, и несмело мялась на последней ступеньке перед дверью в спальню парней.

— Да, — Маша прокашлялась и повторила: — да, заходи.

Незапертая дверь скрипнула. Венка на пороге — маленькая, в мятой красной футболке — смотрела на Машу исподлобья. Букета, правда, у неё в руках не было, и вообще руки она держала за спиной.

Она боком протиснулась в комнату и привалилась к двери. Не сводя взгляда с Маши, она вывела руку из-за спины.

— Слезай, — сказала Венка, направив на неё пистолет. — Слезай, только по лесенке. Я ненавижу, когда ты прыгаешь. Ты меня всё время будишь.

Маша и не испугалась в первую секунду, она просто запуталась в одеяле, а руки и ноги вдруг стали плохо слушаться. Она жмурилась, но перед глазами всё равно стояла маленькая Венка, прижавшаяся спиной к двери, и целилась в неё из пистолета.

Стреляла Венка — вспомнилось вдруг Маше — не так уж плохо. Те, кто стреляли плохо, не продержались до второго курса.

— Слезай, — повторила она мертвенно-бесстрастным голосом.

Маша соскользнула на пол, как ей показалось, очень шумно. И после этого на секунду в комнате воцарилась тишина.

— Садись.

Маша послушно опустилась на край ближайшей кровати.

— Ты всё поняла, да? — прошелестела Венка, как будто губы её пересохли и превратились в два осенних листика.