Расстрелять! - Покровский Александр Михайлович. Страница 50
«Скорая помощь» пришла всего-то через часок. В госпитале ещё два часа искали хирургов: они куда-то исчезли. В это время Серега лежал под простыней, а шофер «скорой помощи» выравнивал живую очередь, идущую к телу, и объяснял, что личный состав кубрика, самое смешное, здесь не при чем…
Все подходили, смотрели, трогали палку и удивлялись, как это она прошла через штаны. Палку потрогало минимум сто рук. (Некоторые трогали двумя руками.)
Сереге вырезали полтора метра кишок и уволили в запас.
– Почему в запас? – спросите вы, может быть. Потому что то количество кишок, которое было рассчитано на двадцать пять лет безупречной службы, ему выдернули за один раз.
Ох, уж эти русские!
Нашему командиру дали задание: в походе сфотографировать американский фрегат, для чего его снабдили фотоаппаратом с метровым объективом и научили, как им владеть.
Командир вызвал начальника РТС и обучил его, чтоб самому не забыть.
Начальник РТС вызвал старшину команды и, чтоб где-то отложилось, провел с ним тренировку.
Старшина команды вызвал моряка и провел с ним занятие, чтоб закрепить полученные навыки.
Словом, все было готово: люди, лодка, пленка. И фрегат где-то рядом был.
Как-то днем всплыли. Средиземное море. Духотища. Солнце жарит в затылок. В глазах круги.
И вдруг американский фрегат, чёрт возьми, вот же он, собака, взял и пошёл на сближение. Командир с мостика заорал:
– Аппарат наверх! Жива!
Фрегат приближался исключительно быстро. Аппарат притащили.
– Сейчас мы его нарисуем, – сказал командир и припал к аппарату. Видно было, конечно, но все-таки лучше бы повыше.
– Как РДП, старпом?
– В строю, как всегда, товарищ командир.
– Знаю я ваше «как всегда». Давай его наверх. Я сяду на поплавок, а вы медленно поднимайте. И скажешь там этим… сынам восходящего солнца, если они меня уронят, я им башку оторву.
РДП – это наше выдвижное устройство. Оно удлиняет наши возможности, и без того колоссальные. Это большущая труба. А сверху на ней поплавок, там действительно человека можно поднять.
Такого Средиземное море ещё не видело: наш голый худющий командир, с высосанной грудью с метровым аппаратом на шее, медленно плывущий вверх.
– Хватит – крикнул командир, и движение застопорилось.
Фрегат был уже совсем рядом, и командир снова припал к аппарату.
– Давай вниз, – крикнул командир через две минуты.
Что-то не получилось вниз. Заклинило что-то.
– Смазан же гад, ездил же вчера, – чуть не плакал старпом.
Фрегат уже давно умчался, а наш полуголый командир все ещё торчал высоко поднятый над морской гладью, размахивая аппаратом и вопя что есть силы.
На следующий день итальянские газеты вышли с огромной фотографией. На ней была наша лодка с поднятым РДП, а на нём наш мечущийся командир с высосанной грудью; на шее у командира висело чудо техники – фотоаппарат с метровым объективом. Отдельно была помещена вопящая командирская физиономия. Надпись под ней гласила: «Ох, уж эти непонятные русские».
А вот наши снимки не получились, впопыхах забыли в аппарат вложить пленку.
Пеноообразователь
Настоящий офицер легко теряет ботинки. Выходит из дома в ботинках, а потом, смотришь, уже карабкается, уже ползёт в коленнолоктевом преклоненном суставе, без ботинок, в одних носках.
У меня командир любил без ботинок лазить по торцу здания. Скинет ботиночки – и полез. Сейчас он уже адмирал. Должен же кто-то служить в жутких условиях вечного безмолвия. Вот и служит, а чтоб сам лучше служил да ещё и других заставлял, – адмирала дали.
Все его считали балбесом. Он ни бельмеса ни в чем не понимал. Даже за оскорбление считал что-то понимать, но мог потребовать со всей строгостью, привлечь, понимаешь, мог к ответственности.
Кличка у него была – Пенообразователь. Когда он вырывался на трибуну речь говорить, то из всего сказанного, кроме «ядрёна вошь!», ничего не было понятно. Но зато все первые ряды были усеяны слюнями и пену он ронял буйными хлопьями, как хороший волкодав.
Скажет речь, коснется падения нравов с основным упором на безобразном отношении, завопит на трибуне: «Ядрёна вошь!!!» – забьется, слюнями изойдет, погрозит народу, потычет, взбодрит, а сам, смотришь, в два часа ночи уже готов, уже пополз на свежем воздухе, как по ниточке, на одном мозжечке. Дотянет на автомате до торца здания и начинает подниматься, поднимается и падает, ползёт-ползёт и падает. Инстинкт у него такой был, у балбеса, рефлекс. И дополз. Теперь адмирал в скотских условиях вечного безмолвия…
Ой, что будет! Ой, что будет, если адмиралы этот мой рассказик прочитают. Отловят они меня и начнут, как всегда, орать: «Кто вы такой?! Кто вам дал право?! Вон отсюда!»
И я выйду вон. Я так здорово умею выходить вон, мой дорогой читатель, что, наверное, никто в мире лучше меня это делать не умеет.
УМЛ
УМЛ – это университет миллионов. Университет марксизма-ленинизма. И занимались мы этим делом по ночам. То есть по вечерам, я хотел сказать. А действительно, чего не заняться, если все остальные в это время чапают в бидон? То есть в подводную лодку, я хотел сказать. Но самое сладкое в этом моменте – это сон в понедельник до обеда. Хрюкаешь – просто стекла резонируют. Народ с утра корячится на галере, а ты занимаешься самоподготовкой. Колоссально хорошо!
Правда, расплата все равно будет, но сначала она где-то там, на горизонте.
Когда меня сватали в этот УМЛ уродов, я серьезно хотел обогатить свой внутренний мир, или там развить свой духовный потенциал и вооружить себя самой передовой, поступательно-наступательной идеологией, но через пару занятий я уже видел, что уровень преподавания не выше уровня моря и приближается к «устному народному творчеству». Утомило меня это деревянное зодчество, честно говоря, такая зубная боль, я не знаю. Раскатывают мозг в папиросную бумагу, пудрят его пылью. Ну, невозможно же! Захотелось сохранить себя. Не ходил я туда. Университет для миллионов, а среди миллионов легко потеряться.
Потерялся я до экзаменов. И вот экзамены. Все наши ходят с толстыми конспектами первоисточников и делают из конских рож умные лица, а у меня даже конспекта нет. Не написал я его… ещё. А тут квартиру у меня залило из прорвавшейся батареи, все мое барахло погибло, и под этот залив я решил списать все спои конспекты. На стихийное бедствие.
И тут начпо флотилии позвонил начпо нашей дивизии:
– У вас там есть такой Петров, так вот он занятия в УМЛе не посещает и экзамены не сдаёт.
– Петров? – переспросил наш НачПо. – Сейчас разберемся и доложим.
А НачПо у нас вечно был рассеянный, несобранный, вечно у него что-то терялось, торчало, что-то он все время не помнил. Ни одного подводника он в лицо не знал, ни одна фамилия у него не откладывалась.
К офицерам он обращался «Эй, вы!», а к мичманам – «Эй, ты».
Вот он меня и вызвал.
Запасся я наглостью, захожу к нему, а он в это время стоя разговаривает по телефону.
– Да, да, да, – говорит он в трубку, поворачивается ко мне и кивает, мол, давай, заходи быстрей, – да, да, да, я его сейчас к вам прямо и направляю скоренько, да… – Потом прикрывает трубку рукой и говорит мне шепотом:
– Пет-ров, ты почему УМЛ не посещаешь?
А я ему тоже шепотом:
– Потому что конспектов нет.
И он в трубку громко:
– Потому что конспектов нет. Да, да, да…
И тут до него самого доходит, и он мне возмущенно опять шепотом:
– А почему это у тебя их нет?
– Потому что утопли.
Он в трубку быстро:
– Потому что утопли… да…
– Как это «утопли»? – видимо, спрашивают его там.
– Как это «утопли»? – спрашивает он у меня.
– А так, – говорю, – батарею прорвало и все залило, и все конспекты развалились.
– Батарею у него прорвало, – торопится он в трубку, – и все конспекты залило, и они развалились.