Полный порядок, Дживз! - Вудхаус Пэлем Грэнвил. Страница 20

Я поднял голову и довольно быстро обнаружил предмет её восхищения, глядевший презрительно и свысока на остальных своих собратьев.

— Да.

— Как вы думаете, она очень одинока?

— Ну что вы, вряд ли.

— Наверное, фея не смогла удержаться от слёз.

— Что?

— Разве вы не помните? Когда фея прольёт слезинку, крошка-звезда рождается в Млечном Пути. Вы никогда об этом не думали, мистер Вустер?

Можете не сомневаться, я никогда об этом не думал. Скорее всего это было враньём, и к тому же абсолютно не вязалось с её утверждением, что звёзды гирлянда из маргариток, сотворённая Всевышним. Не могли звёзды быть и тем и другим одновременно. Но я не стал её переубеждать, потому что внезапно осознал свою ошибку. Напрасно я считал, что её болтовня не даст мне никакой зацепки. Неожиданно я понял, что всё получилось не так уж плохо.

— Если говорить о слезах:

Не обращая на мои слова ни малейшего внимания, Медлин переключилась на кроликов, которые деловито сновали по лужайке справа от нас.

— Ой, посмотрите, какая прелесть. Шалунишки!

— Если говорить о слезах:

— Я так люблю гулять по вечерам, мистер Вустер. А вы? Какая тишь, какая благодать кругом, когда солнышко ложится спать, а малышки-кролики выбегают порезвиться и пощипать травку. Поверите ли, когда я была маленькой, я думала, кролики — это гномы, и стоит мне задержать дыхание и постоять не шелохнувшись, я увижу сказочную фею.

Я не дал ей сбить меня с толку. Жестом показав, что я ей верю (естественно, я не сомневался, что она свихнулась ещё в детском возрасте и поэтому не могла думать ничего другого), я твердо произнёс:

— Если говорить о слезах, наверное, вам интересно будет узнать, что в Бринкли-корте имеется одно разбитое сердце.

Это её проняло. Она оставила кроликов в покое, слащавое выражение исчезло с её лица, и из груди вырвался глубокий вздох, напомнивший мне шум воздуха, выходящего из резинового утёнка, если его сжать покрепче, а потом отпустить.

— Ах, жизнь так печальна!

— Вот-вот. В особенности для того самого разбитого сердца.

— Бедняжка, как она мучается, какая тоска светится в её взоре! А ведь совсем недавно её лучезарные глаза горели как два солнца. И всё из-за глупой ошибки насчёт акулы. Эти ошибки так трагичны. Любовь угасла, промелькнула как сон, потому что мистер Глоссоп перепутал акулу с камбалой.

Сначала я не понял, о чём она говорит, но потом до меня дошло.

— Я не имел в виду Анжелу.

— Но её сердце разбито.

— Знаю, что разбито. Оно не единственное.

Она вытаращила на меня свои блюдца.

— Не единственное? Значит, вы говорили о мистере Глоссопе?

— Нет, не о нём.

— Тогда о миссис Траверс?

Мы, Вустеры, свято блюдём рыцарские традиции, но даю вам честное слово, я не пожалел бы шиллинга, чтобы получить возможность заехать ей в ухо. Тупоголовая девица словно нарочно попадала пальцем в небо, испытывая моё терпение.

— Нет, тётя Делия здесь ни при чём.

— О, но она тоже страдает.

— Да, конечно. Но сердце, о котором я говорю, не имеет отношения к ссоре Анжелы с Тяпой. Оно разбито совсем по другой причине. Я хочу сказать: Прах побери, вы не можете не знать, от чего разбиваются сердца!

Она задышала как паровоз и трагическим шепотом произнесла:

— От: от любви?

— Ну, слава богу. Наконец-то. Прямо в точку. Вот именно, от любви.

— Ах, мистер Вустер!

— Надеюсь, вы верите в любовь с первого взгляда?

— О, конечно.

— Ну вот, именно это приключилось с данным разбитым сердцем. Оно влюбилось без памяти и теперь, как говорится, не находит себе покоя.

Наступило молчание. Она отвернулась от меня и стала наблюдать за сидевшей на озере уткой, которая деловито совала клюв в воду и лакомилась водорослями. По правде говоря, мне было непонятно, что она в них нашла, но в конце концов едят же люди шпинат, а с моей точки зрения, он мало чем отличается от водорослей. Медлин стояла, словно язык проглотила, но когда утка неожиданно встала на голову и исчезла с глаз долой, к ней вернулся дар речи.

— Ах, мистер Вустер! — повторила она, и по её тону мне стало ясно, что я всё-таки добился своего и растормошил её, лучше не придумаешь. Теперь оставалось довести задуманное до конца.

— Оно сгорает от любви к вам, — уточнил я.

Наконец-то мне удалось объяснить ей, вернее, вбить в её тупую голову самое главное, а остальное было делом техники. Мне сразу полегчало. Не стану вас обманывать, я не начал заливаться соловьём, но по крайней мере язык мой развязался.

— Так мучается, вы даже представить себе не можете. Не спит, не ест, только о вас и думает. И самое паршивое, что оно — это сердце — никак не может взять себя в руки и объяснить вам, что к чему, потому что ваш профиль нагнал на него страху. Стоит ему — сердцу — посмотреть на вас сбоку, и оно тут же теряет дар речи. Глупо, конечно, но ничего не поделаешь.

Я услышал, как в её горле что-то булькнуло. Не стану утверждать, что она посмотрела на меня с тоской во взоре, но могу поклясться, глаза у неё были на мокром месте.

— Одолжить вам носовой платок?

— Нет, спасибо. Я в порядке.

Хотел бы я сказать про себя то же самое. Честно признаться, я потратил столько душевных сил, что совсем ослаб. Не знаю, что испытываете при этом вы, но когда мне приходится вести разговор на душещипательные темы, у меня начинается дрожь в коленках. К тому же я чувствую себя крайне неловко и становлюсь мокрым как мышь.

Помню, как-то я гостил у тёти Агаты в её херефордширском поместье, где меня подловили и заставили сыграть роль короля Эдуарда IV, который прощался со своей девицей, — кажется, её звали Розамундой. Пьесу играли в благотворительных целях, для оказания помощи «Нуждающимся дочерям духовных лиц», и средневековый диалог был настолько откровенным (в те времена лопату называли лопатой, если вы меня понимаете), что под конец я нуждался в помощи куда больше, чем любая из вышеупомянутых дочерей. На мне сухой нитки не было.

По правде говоря, сейчас я чувствовал себя не лучше. Моя vis-a-vis несколько раз икнула, открыла рот, явно собираясь заговорить, и я сосредоточился, пытаясь не обращать внимания на рубашку, прилипшую к телу.

— Прошу вас, ни слова больше, мистер Вустер.

Если девица думала, что я собираюсь продолжать разговор на эту тему, она глубоко заблуждалась.

— Я прекрасно вас поняла.

Давно было пора. Но всё хорошо, что хорошо кончается.

— Да, я вас поняла. Я была бы глупышкой, если б сделала вид, что не понимаю, о чём вы говорите. Знайте же, мистер Вустер, я разгадала вашу тайну ещё в Каннах, когда вы робко стояли рядом со мной и молчали, хотя ваши глаза говорили яснее всяких слов.

Если бы акула Анжелы укусила меня за ногу, вряд ли я подпрыгнул бы выше, чем сейчас. Я настолько близко к сердцу принял интересы Гусика, что совсем упустил из виду двусмысленность своего положения. Мне даже в голову не пришло, что она подумает, будто я говорю о себе. Ручейки пота, стекавшие мне за шиворот, превратились в ниагарский водопад.

Моя жизнь висела на волоске. Я имею в виду, я не мог пойти на попятную. Если девушка решила, что мужчина делает ей предложение, и на основании этого вцепилась в него как клещ, он не может расхохотаться ей в физиономию и заявить, что просто пошутил и скорее повесится, чем возьмёт её в жены. Ему надо стиснуть зубы и подчиниться своей судьбе. А одна мысль о том, что мне придётся жениться на особе, которая сообщала всем кому не лень, что звезды рождаются, когда феи сморкаются, или как там она сказала, наводила на меня суеверный ужас.

Медлин продолжала развивать свою мысль, а я стоял, сжав руки в кулаки с такой силой, что у меня побелели костяшки пальцев. Вместо того, чтобы сразу объявить мне приговор, она тянула кота за хвост, не замечая моих мучений.

— Да, мистер Вустер, я видела, как в Каннах вы день за днём безуспешно пытались высказать мне свои чувства. Девушку невозможно обмануть, мистер Вустер. А затем вы последовали за мной сюда, и я весь вечер ловила на себе ваш немой, полный мольбы взгляд. Вы дождались сумерок, пригласили меня погулять и сейчас стоите передо мной, пытаясь пересилить свою робость и подыскать нужные слова. Ваши чувства делают мне честь, мистер Вустер. Но, увы: