Полный порядок, Дживз! - Вудхаус Пэлем Грэнвил. Страница 53

Но сейчас мои взгляды резко переменились. Если хотите узнать насчёт ярости в аду, советую вам познакомиться с мужчиной, которого самым жульническим образом надули, заставив отправиться в долгое и никому не нужное путешествие на велосипеде ночью без фонаря.

Обратите внимание на слова «никому не нужное». Именно они ранили душу и, грубо говоря, наносили удар ниже пояса. Я имею в виду, если бы речь шла о том, что необходимо съездить за доктором, так как ребёнок умирает от крупа, или быстро смотаться в одно из заведений, потому что в доме закончились веселящие напитки, никто не бросился бы к велосипеду быстрее меня. Прозовите меня молодым Лохинваром, и вы не ошибётесь. Но пройти, так сказать, огонь, воду и медные трубы ради того, чтобы удовлетворить чьё-то болезненное чувство юмора: Вы меня простите, но это уже ни в какие ворота не лезет, и я не собирался этого терпеть ни за какие коврижки.

Поэтому, как вы сами понимаете, хотя Провидение, которое хранит всех добрых людей, надо мной сжалилось, и на обратном пути я не встретил ни козлов, ни слонов, к входной двери Бринкли-корта подкатил злой, хмурый и мстительный Бертрам. А когда я увидел, как мне навстречу спускается с крыльца чья-то тёмная фигура, я приготовился высказать всё, что было у меня на уме, душе и языке.

— Дживз! — произнёс я сквозь стиснутые зубы.

— Это я, Берти!

Голос, прозвучавший в моих ушах, почему-то напомнил мне сладкий сироп, и даже если б я не узнал Медлин Бассет, я, вне всяких сомнений, немедленно догадался бы, что вижу перед собой не того человека, с которым мне хотелось разобраться как можно скорее. Сами понимаете, фигура, стоявшая передо мной, была в твидовом платье и обратилась ко мне по имени, а Дживз, несмотря на все его недостатки, не носит юбок и не называет меня Берти.

Само собой, после ночной битвы с кожаным седлом мне меньше всего на свете хотелось видеть Медлин Бассет, но вежливость — прежде всего.

— Салют! — сказал я.

Наступило молчание, и я принялся осторожно массировать икры. Надеюсь, не надо объяснять, что я говорю о своих икрах.

— Вам удалось попасть в дом? — спросил я, подразумевая, что в противном случае она не смогла бы переодеться в твидовое платье.

— О, да. Примерно через четверть часа после того, как вы уехали, Дживз нашёл ключ от чёрного хода на карнизе кухонного окна.

— Ха!

— Что?

— Нет, ничего.

— Мне показалось, вы что-то сказали.

— Нет, нет, ничего.

И я действительно замолчал. Прямо-таки загадочная история, но каждый раз, когда мы оставались с девицей наедине, беседа у нас не клеилась, хоть убейся. Шептал ночной ветерок, но не Бассет. Чирикала птичка, но ни звука не слетало с уст Бертрама. Просто поразительно, до какой степени один вид этой особы лишал меня дара речи, да и она в моём присутствии вела себя так, словно язык проглотила. Похоже, наша совместная жизнь после свадьбы мало чем отличалась бы от двадцатилетнего заключения в монастыре монахов-траппистов.

— Вы случайно не видели Дживза? — спросил я, усилием воли поборов свою молчаливость.

— Он в столовой.

— В столовой?

— Прислуживает за столом. Подаёт яйца, бекон, шампанское: Что вы сказали?

Я ничего не сказал. Я хмыкнул. Они пировали и веселились, нимало не заботясь о том, что меня, быть может, в это время козлы тащили по пересечённой местности или слоны топтали ногами. Мысль об этом была мне невыносима. Должно быть, такая же ситуация сложилась перед Великой Французской революцией: высокомерные дворяне торчали по своим замкам и в ус себе не дули, а страдальцы скитались где попало, борясь с несчастьями, сыпавшимися на их головы.

Голос Бассет вторгся в мои мысли:

— Берти?

— Да?

Молчание.

— Да? — переспросил я.

Нет ответа.

Совсем как в телефонном разговоре, когда кричишь в трубку: «Да? Да?», не подозревая, что твой собеседник ушёл попить чайку, но забыл тебя об этом предупредить.

Минуты через полторы её всё-таки прорвало:

— Берти, мне надо вам что-то сказать.

— Что?

— Мне надо вам что-то сказать.

— Да, я понял. Я спросил: «Что?»

— О, а я думала, вы не слышали, что я сказала.

— Нет, я слышал, что вы сказали, но не знаю, что вы хотели сказать.

— О, я поняла.

— Рад за вас.

Недоразумение было улажено, но её опять заколодило. Девица стояла, крутя пальцами и шаркая ногой взад-вперёд. Затем она выдала нечто потрясающее:

— Берти, вы часто читаете Теннисона?

— Если под рукой нет другой книги.

— Вы так удивительно похожи на рыцарей Круглого Стола из «Идиллий Королей».

Само собой, я о них слышал: Ланцелот, Галахад и куча других парней, но, убей меня бог, не понимал, с чего вдруг она решила, что я на них похож. Наверняка спутала меня с какими-то своими знакомыми. От неё чего угодно можно было ждать.

— В каком смысле?

— У вас такое большое сердце, такая добрая душа. Вы такой благородный, такой бескорыстный, такой великодушный. Вы один из самых великодушных людей, которых я встречала в своей жизни.

Ну, сами понимаете, что можно ответить, когда тебя так нахваливают? Дурацкое положение. Кажется, я пробормотал: «Да ну, бросьте» — или что-то в этом роде и принялся смущённо потирать свои больные места. Она опять умолкла, но когда я невольно взвыл, нажав на одно из больных мест слишком сильно, дар речи к ней вернулся.

— Берти.

— Да?

Она судорожно сглотнула слюну.

— Берти, вы способны на великодушный поступок?

— Само собой. Разумеется. А в чём дело?

— Но вам придётся пройти испытание, Берти. Страшное испытание. Вам придётся пройти испытание, через которое прошли немногие.

По правде говоря, я не пришёл в восторг.

— Видите ли, — неуверенно произнёс я, — всегда рад помочь, к вашим услугам и всё такое, но велосипед меня совсем доконал, я весь в синяках, особенно: э-э-э, весь в синяках. Если надо сбегать наверх за:

— Нет, нет, вы не поняли.

— Ну, не вполне.

— О, мне так тяжело: Как же я: Неужели вы не можете догадаться?

— Нет. Не могу.

— Берти: Отпустите меня!

— Но я вас не держу.

— Освободите меня!

— Ос:

А затем, внезапно, я прозрел. Должно быть, усталость взяла своё, и поэтому я не сразу сообразил, почему она пристала ко мне, как банный лист.

— Что?!

Меня покачнуло, а так как я всё ещё держал велосипед, педаль подскочила и въехала мне по икре. Но я даже не поморщился. Мне хотелось пуститься в пляс от восторга.

— Освободить вас?

— Да.

Я был намерен внести полную ясность в этот вопрос.

— Вы хотите всё отменить? Решили опять заняться Гусиком, что?

— Только с вашего великодушного согласия.

— Я согласен. Не сомневайтесь ни на минуту.

— Но я дала вам слово.

— Бог с ним, со словом.

— Значит, вы:

— Не продолжайте, не надо.

— Ох, Берти!

Она закатила глаза и восхищённо прошептала себе под нос: «Рыцарь без страха и упрёка», а я, желая отделаться от неё побыстрее, сказал, что мне за шиворот попала песчинка и я хочу переодеться.

— А вы бегите скорей к Гусику, — посоветовал я, откланиваясь, — и сообщите ему, что всё хорошо.

Она то ли всхлипнула, то ли икнула, а затем кинулась вперёд и поцеловала меня в лоб. Неприятное ощущение, но, как выразился бы Анатоль, нет добра без худа.

В следующую секунду девица галопом умчалась в столовую, а я, зашвырнув велосипед в кусты, пошёл к себе в комнату.

Я не стану распространяться о своих чувствах. Я думаю, вы прекрасно понимаете, что я вознёсся на седьмое небо, если не выше. Можете сколько угодно говорить о парнях с верёвками на шеях, у которых должны вот-вот выбить из-под ног табуреты, когда внезапно появляется всадник с приказом о помиловании, я вам точно могу сказать: радость этих парней — ничто. Я имею в виду, ничто по сравнению с той радостью, которую я сейчас испытывал. Их радость моей радости и в подметки не годилась. Вам удастся еще лучше понять мои чувства, если я признаюсь, что, пересекая холл, вдруг ощутил в себе такую любовь ко всему человечеству, что даже о Дживзе подумал снисходительно.