История Петербурга в городском анекдоте - Синдаловский Наум Александрович. Страница 20

Мальчик сказал: — Я сержусь на Пушкина, няня ему рассказывала сказки, а он их записал и выдал за свои.

Пушкин любил вращаться в высшем обществе и вращал в нем свою жену.

Юный Пушкин прочитал на экзамене стихотворение, которое понравилось старику Дзержинскому.

Говоря о феномене русской литературы первой половины XIX в., нельзя забывать, что в Петербурге жили и работали поэты и писатели, по тем или иным причинам не входившие в пушкинский круг. Так, заслуженным признанием пользовался едва ли не ровесник Пушкина поэт Федор Иванович Тютчев. Это был светский человек, чье неуемное остроумие славилось в Петербурге. Как утверждает фольклор, Тютчев не потерял присущее ему чувство юмора даже на смертном одре.

Однажды тяжело больного Тютчева посетил император Николай I.

После его ухода Тютчев сказал:

— Все-таки придется выздороветь, было бы просто неприлично умереть на следующий день после посещения императора.

В 1863 г. вышел роман Н. Г. Чернышевского «Что делать?». Впервые в литературе один из самых проклятых русских вопросов был вынесен в заголовок крупного художественного произведения. Даже те, кто никогда не задумывался на эту тему, теперь, после выхода романа, не могли не ощутить его важности для русского человека. Между тем понимание того, что этот вопрос так же неразрешим, как и пресловутая квадратура круга, порождало в обществе смутную иронию в отношении как самого романа, так и его автора. Эта убийственная ирония докатилась до наших дней. Когда, уже в наше время, на Московском проспекте была выстроена гостиница «Россия» и перед ее фасадом был установлен памятник Чернышевскому, питерские остроумцы заговорили о том, что «Чернышевский сидит спиной к России и думает, что делать». До сих пор появляются анекдоты, подвергающие безжалостному высмеиванию даже саму постановку этого жгучего вопроса всех времен и народов.

— Что делать?! — сказал Чернышевский, в очередной раз проигравшись в карты.

В первую брачную ночь Чернышевский позвонил Достоевскому:

— Федя, что делать?

После этого Достоевский написал роман «Идиот».

Подыгрывая насмешливой парадоксальной логике анонимного автора последнего анекдота, скажем, что и сам многомудрый классик философских умствований Федор Михайлович Достоевский не знал, что делать. На современном молодежном сленге это звучит особенно убедительно.

Федор Михайлович Достоевский идет берегом канала Грибоедова. Навстречу ему из пивной вываливается в бэклайд удринчанный Раскольников.

— Что, Родион, опять старушку убил?

— Кильнул! — мрачно подтверждает тот.

— И что, много взял?

— Да двадцать копеек.

— Родион! Ну можно ли за двадцать копеек старушку убивать?

— Дык, Федор Михалыч! Двадцать старушек — бутылка портвейна.

В Петербурге, наравне с литераторами, широкой известностью в обществе пользовались скульпторы и художники. Кроме всего прочего, эта известность обеспечивалась двумя немаловажными обстоятельствами. Во-первых, популярностью и частотой постоянно проводимых в городе художественных выставок, и, во-вторых, давней традицией творческой интеллигенции посещать мастерские скульпторов и живописцев. Благодаря этому обычаю творческие мастерские становились дополнительной территорией общения, что в Петербурге ценилось особенно высоко. Не случайно из мемуарной литературы мы так много знаем не только о самом процессе творчества художников, но и об их личных достоинствах и недостатках.

Однажды в мастерскую Брюллова приехало какое-то семейство и пожелало видеть ученика его Н. В. Рамазанова.

Брюллов послал за ним. Когда он пришел, то Брюллов, обращаясь к посетителям, произнес:

— Рекомендую — пьяница.

Рамазанов, указывая на Брюллова, хладнокровно ответил:

— А это мой профессор.

Напомним, что характеристики этого великого художника отличались известной беспощадностью. По свидетельству одного современника, «безнравственность Брюллова равнялась лишь его таланту».

Наиболее известным скульптором в Петербурге середины XIX в. слыл Петр Карлович Клодт. Потомок древнего итальянского рода из Ломбардии Клодт фон Юргенсбург в 1833 г. закончил Академию художеств и с 1838 г. там же заведовал литейной мастерской. Впоследствии стал академиком и профессором Академии.

Клодт был основоположником анималистического жанра в русской скульптуре и был непревзойденным мастером своего дела. Из двадцати шести скульптурных изображений коней, украшавших улицы и площади дореволюционного Петербурга, одиннадцать были изваяны Клодтом. Первыми были шесть коней, впряженных в колесницу Славы над площадью Стачек. Затем появились знаменитые кони на Аничковом мосту и один — с Николаем I — на Исаакиевской площади. Без преувеличения можно утверждать, что Клодт оставил своему городу великое наследство.

Наибольшей известностью из всех произведений Клодта пользуется скульптурная композиция «Покорение коня человеком», или, в более широком смысле прославление человека, покорившего природу, на Аничковом мосту. Начав работу над ней в середине 1830-х гг., Клодт полностью завершил свой грандиозный замысел в самом конце 1840-х, когда на Аничковом мосту была установлена последняя скульптура этой композиции.

Торжественное открытие моста стало общегородским праздником. Все были единодушны в оценках: и петербургская публика, которая была в восхищении, и пресса, наперебой публиковавшая восторженные отклики. Остался доволен и Николай I.

Во время церемонии по случаю торжественного открытия моста император, как известно, не отличавшийся изысканностью выражений, согласно преданию, с солдатской непосредственностью громогласно заявил, хлопнув скульптора по плечу:

— Ну, Клодт, ты лошадей делаешь лучше, чем жеребец.

Похоже, эта мысль не покидала императора и в дальнейшем. В семейном архиве Клодтов сохранился анекдот:

Однажды, находясь одновременно с Николаем I в Берлине, Клодт появился в свите царя верхом на лошади, взятой напрокат. Не сумев с ней справиться, Клодт неудачно дернул, лошадь понесла. Шляпа скульптора свалилась, костюм пришел в беспорядок, и он сам едва удержался в седле. Очевидно, пытаясь сгладить ситуацию, Николай по-своему, снисходительно поддержал соотечественника:

— Ты лучше лепишь лошадей, чем ездишь в седле.

Городской фольклор с готовностью подыгрывал казарменному юмору смахивающего на фельдфебеля императора.

Однажды на крупе клодтовского коня появились четыре зарифмованные строчки:

Узнав из полицейского рапорта об этой выходке петербургских рифмоплетов, Николай подхватил предложенную игру и размашистым росчерком пера вывел прямо на рапорте экспромт собственного сочинения:

Подобные анекдоты во множестве ходили по Петербургу. «Лошадиная» тема, да еще в связи с Клодтом, становилась модной.

Однажды Клодт неосторожно обогнал коляску императора, что было «строжайше запрещено этикетом». Узнав скульптора, Николай строго погрозил ему пальцем. Через несколько дней история повторилась. На этот раз император, не скрывая неудовольствия, потряс кулаком. А вскоре государь пришел к скульптору в мастерскую посмотреть модели коней. Вошел молча. Не поздоровался и не снял каску. Ни слова не говоря, осмотрел коней. Наконец проговорил:

— За этих — прощаю.

Другим художником, попавшим в герои городских анекдотов, был Илья Ефимович Репин. Это был вполне положительный герой, и слава его в глазах современников была бесспорной. О его популярности в России можно судить по анекдоту, имевшему широкое распространение в художественной среде Петербурга.