Юмор начала XX века [сборник] - Аверченко Аркадий Тимофеевич. Страница 34

VIII

, давно уже точили зубы на Неаполитанское королевство. Дело в том, что с незапамятных времен в этой стране почему?то королевствовали французы. Гораздо проще было, конечно, если бы на итальянском престоле сидел итальянец, но народы того времени были так простодушны, что не входили в подобные тонкости: — Сидит себе на престоле какой?то человек, ну и пусть сидит. Лишь бы не драл семи шкур с жителей, а довольствовался двумя — тремя… Таким образом, однажды на престол сел француз Карл Анжуйский и немедленно сделал вид, что иначе и быть не может. Так тянулось много лет, но однажды какой?то его наследник отлучился на минутку, и этого было достаточно, чтобы на престол сейчас же села Арагонская фамилия. Французскому королю Карлу

VIII

это показалось обидным. Он набрал войско и пошел на Италию; Арагонская фамилия, видя, что дело нешуточное, убежала в Испанию, а неаполитанцы ограничились тем, что лениво осмотрели нового короля и пожали плечами: — Ну, садись ты. Тот король, правду сказать, был неособенный. Но французский король оказался еще хуже: он грабил и притеснял неаполитанцев вовсю, как будто его готовили к этой профессии с детства. Пришлось изгонять нового короля, возвращать старого. Эта канитель тянулась довольно долго. Следующий король, Людовик

XII

, тоже косился на неаполитанский престол и даже заключил с Фердинандом Католиком договор с целью сообща стянуть у Арагонской фамилии этот престол. Но Фердинанд Католик оказался таким пройдохой, которого свет не производил. При разделе завоеванного неаполитанского королевства он обсчитал Людовика и вступил с ним в драку. Испанцы со стороны подошли, посмотрели на эту драку и потихоньку уселись сами на злосчастный неаполитанский престол. Неаполитанцы согласились и с этим: — Испанцы так испанцы. Во время этих взаимных затрещин и потасовок выдвинулся один французский рыцарь — Баярд. Выдвинулся он своей храбростью и, главным образом, честностью. Впрочем, выдвинуться последним качеством в то время было легко, так как мошенничество считалось самым обыкновенным делом и сидело даже в королевской крови (см. Иловайского “Новая история”). Например, Людовик

XII

упрекал Фердинанда Католика в том, что тот обманул его два раза! Самолюбивый Фердинанд обиделся, королевская его кровь закипела, и он воскликнул: — Лжет он, пьяница! Я обманул его не три, а десять раз! Конечно, Баярду легко было выдвинуться и прославиться при этих условиях… А в наше время был бы он обыкновенным, ординарным порядочным человеком, как мы с вами… Людовику

XII

наследовал Франциск I. Жестоко ошибется тот, кто подумает, что Франциск не завоевывал Италии. История даже говорит так: первым делом его был поход на Италию. До сих пор непонятно, что, собственно, нужно было французским королям от Италии? Конечно, Франциск взял Милан, конечно, новоиспеченный император германский Карл V сейчас же выгнал его оттуда с целью самому завладеть итальянским престолом. А Франциск снова вернулся в Милан и выгнал Карла. А Карл опять выгнал Франциска, разбил его наголову и захватил в плен. Ну, хорошо ли все это? Спрашивается, при чем здесь были все время несчастные посторонние итальянцы? В истории эта неразбериха называется очень громко: “борьба за Италию”! Подводя итоги “борьбы за Италию”, мы удивляемся только одному: как присяжные историки разбираются во всех этих однообразных неинтересных именах. У народов того времени фантазии не было никакой: всякого короля они называли Карлом или Людовиком и разбирали их только по ничего не говорящим римским цифрам позади имени. Изредка давали им прозвища, и то самые нехарактерные: Фердинанд Католик, Филипп Красивый, Карл Испанский. Что типичного в том, что Фердинанд был католик? А другие короли разве не были католиками? Филипп назывался Красивым. А остальные как же? Были, значит, некрасивыми. Тем более что одного Людовика тоже называли Красивым. Можно было бы еще разобраться по национальностям, которые указывались около имен, но это было совсем рискованно и очень нескладно. Например, Карл Испанский на самом деле был не испанским, а германским императором. Почему он в таком случае Испанский? Почему Анна Австрийская была на самом деле французской королевой? И много, много еще странного есть во всеобщей истории… РЕЛИГИОЗНАЯ ПУТАНИЦА В ГЕРМАНИИ Начало коренной ломки католичества положили так называемые гуманисты, прямой противоположностью которых являлись так называемые обскуранты. Для ясности попробуем в двух — трех обыкновенных, понятных словах охарактеризовать тех и других, руководствуясь при этом тем впечатлением, которое осталось у нас после тщательного штудирования эпохи реформации. Так называемые гуманисты: порядочные, умные, интеллигентные люди, без косности и предрассудков. Так называемые обскуранты: невежественные глупцы, темные и злые дураки. Из этих душевных свойств вытекали и поступки тех и других. Одни писали умные книги, другие сжигали их; одни говорили здравые человеческие слова, другие, возражая им, несли невозможную чушь, так что, по словам летописца того времени: “Уши вянут, когда слушаешь обскуранта”. Правда, гуманисты тоже иногда впадали в ненужную крайность. Каждый гуманист думал, что умнее его никого и нет, и сейчас же выдумывал новое религиозное усовершенствование, проповедовал новую свою собственную (остерегаться подделок!) веру. Повторилась та же история, что с изобретениями и открытиями: появилась мода на изобретения — все бросились изобретать что попало: книгопечатание, порох, магнитную стрелку… Эту моду сменила другая — открывать. Все лихорадочно ринулись открывать что подвернется под руку, без всякого толку и смысла… Понаоткрывали разных земель — мода устарела. Уже считалось признаком дурного тона, старомодным провинциализмом — открыть какую?нибудь новую землю. Проезжая мимо неоткрытых еще земель, мореплаватели делали вид, что не замечают их. Образовалась в душах пустота — и пустота эта стала заполняться разными вероучениями. Кажется, достаточно было того, что один умный религиозный человек, так называемый Мартин Лютер, исправил католическую религию, довел ее до простоты, очистил от многих ошибок и заблуждений. Нет! Появился еще какой?то Цвингли, который перевернул вверх дном всю Швейцарию, доказал, что Лютер — постепеновец, обвинил его чуть ли не в октябризме и стал устраивать религию по — своему: запретил церковное пение, свечи и даже велел вынести из церквей все изображения святых. Отсюда и пошла известная швейцарская поговорка: “Хоть святых вон выноси” (1531 г.). Проповеднику по имени Кальвин не понравился ни Лютер, ни Цвингли. Он потер себе лоб и выдумал новое вероучение, сущность которого заключалась в предопределении. Кальвин утверждал, что люди заранее назначены — одни к вечному спасению, другие к вечной гибели. Конечно, проповедуя это, Кальвин, по своей теории, ничем уже и не рисковал в будущей жизни. Раз ему заранее было назначено то или другое. Кальвин делал в текущей жизни что ему вздумается. По имени Кальвина его последователи стали называться гугенотами, но даже и этот псевдоним не спас их от истребления (см. оперу “Гугеноты”). Некоторое время гугеноты под именем пуритан еще держались в Англии (Шотландия), но и там они постепенно вывелись Теперь среди англичан и днем с огнем не найдешь пуританина — все едят кровавые ростбифы, ходят в кинематограф и даже изредка женятся друг на друге. Так, по свидетельству беспристрастной истории, все религии постепенно вырождаются, мельчают и меркнут. Личность Мартина Лютера Как и большинство людей его сорта, Мартин Лютер имел “ввалившиеся горящие глаза, вдохновенный вид и говорил убедительно, смело, открыто и горячо”. Так, например, когда профессор Эк вызвал его на религиозный спор, Лютер стойко выдержал Эковы нападки и защищался как лев. Выслушав мнение Лютера о Яне Гусе, Эк сказал: — С этих пор, достопочтенный отец, будьте вы мне как язычник и мытарь. — Сам?то ты хорош! — ответил ему Лютер (Шлезенг, II ч., с. 143), чем этот исторический диспут и закончился. Спрашивается, какая же причина побудила Лютера принять лютеранство? История отвечает на это: папские индульгенции. Индульгенциями назывались свидетельства вроде тех, которые теперь выдаются “о прививке оспы”. На первый взгляд это были простые продолговатые бумажки, но в них заключалась удивительная сила: стоило только купить такую бумажку — и покупателю отпускались грехи, не только прошедшие, но и будущие. Перед тем как зарезать и ограбить семью, разбойник шел к монаху и, поторговавшись до седьмого поту, покупал индульгенцию. Иногда, не имея денег, брал ее в кредит. — Ничего, — говорил обыкновенно добродушный монах. — Отдашь после, когда зарежешь. Вы наши постоянные покупатели, как же — с!.. Если бы пишущий эти строки имел в кармане индульгенцию, которая отпустила бы ему нижеуказанный грех, он сказал бы: — Все католические монахи того времени были канальи и мошенники, а все разбойники круглые дураки. Как это ни странно, учение Лютера пришлось по вкусу именно влиятельным князьям и курфюрстам. В особенности нравилась им та часть учения, которая доказывала, что монастыри не нужны, что можно спасаться и без монастырей. В припадке религиозного фанатизма курфюрсты позакрывали все монастыри, а имущество монастырское и земли секуляризировали. — Послушайте, — возражали монахи, — зачем же вы отнимаете у нас наше добро? — Мы не отнимаем, — оправдывались курфюрсты, — а секуляризируем. — А, тогда другое дело, — говорили успокоенные монахи и, убегая в горы, предавали курфюрстов и самого Лютера навеки нерушимому проклятию… (Комминг, “Начало реформации”, с. 301). Таким образом, совершенно незаметно Лютер сделался официальным революционером при дворах курфюрстов и князей. В этот период его жизни “ввалившиеся горящие глаза” перестали вваливаться и гореть, щеки округлились, и хотя он по — прежнему говорил “смело, открыто и горячо”, но вот уж каковы были его смелые горячие речи (после восстания крестьян, притесняемых дворянами): — Этих мятежников надо убивать как бешеных собак. Курфюрсты не могли нарадоваться на своего протеже… Несмотря на все это, популярность лютеранства так возросла, что появились даже подделки. Происходило то же, что теперь происходит с аэропланами. Аэроплан придуман и усовершенствован был одним человеком. Но другие хватались за это изобретение, приделывали сбоку какой?нибудь пустяковый винтик или клапан и — выдавали весь аппарат за продукт своего творчества. Так появились анабаптисты. Это были те же лютеране, но имели свой собственный клапан: многоженство и вторичное крещение детей. Мало этого, какой?то священник Меннон заинтересовался анабаптизмом, ввел в него какой?то пустяк и основал секту меннонитов. У Меннона уже никто не хотел заимствовать его изобретения: аппарат принадлежал к категории тех, которые не летают… ИЕЗУИТСКИЙ ОРДЕН Иезуитский орден есть такой орден, который все человечество, помимо всякого желания, уже несколько веков носит на своей шее. К сожалению, люди до сих пор не научились вешать этот орден как следует. ФРАНЦИЯ И ГУГЕНОТЫ В наше время при спорах с противником приходится тратить много времени, ума и красноречия, чтобы убедить его или, по крайней мере, разбить его доводы. В прежние времена народ был проще, прямолинейнее, и когда, например, А вступал с Б в спор, то, если А был сильнее и могущественнее, он сжигал Б на костре, а если более сильным оказывался Б, А немедленно попадал на костер и корчился там, и вопил, и жаловался на свою суровую судьбу, пока вкусный запах жареного мяса, донесшись до Б, не показывал ему, что А убежден совершенно в правоте своего противника. Например, во время послеобеденной прогулки А ведет с Б дружеский разговор: А. Удивительно, как это просто: оказывается, что земля имеет форму шара. Я сегодня только об этом узнал и, признаюсь, поражен гениальностью открытия… Б. (иронически прищурившись). Да? Ты уверен в том, что земля имеет форму шара? А. Ну конечно! Это ясно даже младенцу! Б. (иронически). Да? Ясно? Младенцу? А я тебе скажу, милый мой, что земля совершенно плоская. А. (еще более иронически). Не — у — же?ли? Где же она, в таком случае, кончается? Б. (разгорячившись). Где? Да нигде! А. Друг! Но ведь это же чушь. Ну, тянется она на тысячу верст, ну, еще на десять тысяч, но ведь конец?то где?нибудь должен быть? Б. Черт его знает. Нету конца, да и все. А. Слушай же! Земля имеет форму шара — и больше никаких! Если какой?нибудь старый осел возразит: “Почему же мы в таком случае не скатываемся?” — то я, во — первых, спрошу этого кретина: “Куда?”, а во — вторых, сообщу этому чурбану: “Потому что существует земное притяжение!” Б. (горько). Да? Земное притяжение? А что ты скажешь, когда я тебя немножко погрею? А. Я… тебя не понимаю. Б. Где же тебе понять старого осла… Эй, люди! Тащи вязанку дров, веревок и огонь. А. Ты это не сделаешь!!! Б. Бери его. Вяжи! Огонь принесли? Так. Внизу лучинок положите, чтобы разгорелось. Ну вот. Раздувай! (Опускается около костра на корточки и обиженно спрашивает.) Ты и теперь утверждаешь, что земля круглая? А. (корчась). Ну… не совсем круглая, а такая… овальная!.. Б. (с горьким смехом). Овальная? А ну, ребятки, поддай! А. (лязгая зубами). В сущности, “овальная” я употребил как метафору… Через пять минут А начинает предполагать, что он ошибся: пожалуй, земля и в самом деле плоская. Б. (добродушно). Ну вот, видишь! Я знаю, меня не переспоришь. В те времена подобные диспуты назывались: попасть на огонек. В настоящее время эта фраза имеет значение более идиллическое и употребляется преимущественно мелкими чиновниками, которые изредка заходят к приятелю убить мирно вечерок. Король французский Франциск I считал себя человеком неглупым, понимающим, где раки зимуют, и поэтому жег на костре всякого, кто смотрел на религию другими глазами, чем он. Сын его Генрих II наследовал светлый ум отца, присоединив к нему изумительное трудолюбие (жег еретиков десятками там, где родитель ограничивался единицами). Кончил же Генрих II тем, что вызвал однажды на турнир капитана своей гвардии Монгомери, полагая, что король должен быть не только самым умным, но и самым сильным человеком. Но Монгомери попал ему копьем не в бровь, а в глаз и глубоко, до самого мозга, разочаровал своего повелителя в его способностях… После Генриха II пошел народ мелкий, ничтожный, почти ничем не прославившийся… Например, Франциск II был известен только тем, что состоял мужем знаменитой Марии Стюарт. Таких “мужей знаменитости” и в наше время можно встретить сколько угодно в уборной певицы или драматической актрисы. Они обыкновенно смирненько сидят в уголке и ждут, когда жена окончит спектакль, чтобы, закутав ее в шубу, везти домой. Брат Франциска II Карл IX был знаменит тем, что за него управляла мать, Екатерина Медичи. Нужно сказать правду: это был такой период королевского владычества во Франции, который очень хорошо характеризовался меткой фразой летописца: “Француз ума не имеет и иметь таковой почитает величайшим для себя несчастьем”. В самом деле, даже теперь все удивляются: что нужно было французам? Одни были католиками — ну и пусть. Другие гугенотами — пожалуйста! Сидите смирно и занимайтесь своими делами. Так католик, изволите видеть, не мог заснуть спокойно, пока не зарежет на сон грядущий гугенота. А гугеноты (из тех, которые еще не были зарезаны) спали и видели, как бы подстроить гадость католику. Противно даже читать эту позорную страницу французской истории. Ведь все равно эти религиозные дураки, с ног до головы залитые своей и чужой кровью, столько же имели шансов на царствие небесное, как любой уличный негодяй и разбойник. И ни одного в то время откровенного слова об этом, ни одного умного человека! Пишущий эти строки иногда даже кусает себе губы от досады: отчего его там не было?.. ВАРФОЛОМЕЕВСКАЯ НОЧЬ Грубые, глупые, коварные католики истребляли глупых, простодушных гугенотов, как ретивые горничные клопов в барской постели. Например, если нужно было католикам поубивать гугенотов, они делали это просто. — Гугеноты, — говорила Екатерина Медичи (женщина, которую теперь не уважает даже мальчишка из третьего класса гимназии). — Гугеноты! Хотите, я выдам замуж сестру короля за вашего Генриха Наваррского?.. Не бойтесь! Приезжайте в Париж. Мы вас не тронем. Наоборот, проведем с вами очень веселую Варфоломеевскую ночь (1572 г.). Гугеноты, конечно, еще не знали, что такое “Варфоломеевская ночь”, обрадовались, приехали в Париж, и им там устроили такую ночь, что гугеноты до сих пор не могут вспомнить о ней без отвращения. Это произошло при короле Карле IX — слабой, безвольной душонке. Летописец того времени характеризует его так: “Это второй зять Мижуев из “Мертвых душ””. После него царствовал Генрих