Бортовой журнал 4 - Покровский Александр Михайлович. Страница 7
После всего этого приличным будет вымыть руки, после чего их обычно сушат, воспользовавшись или автосушилкой, или бумажным полотенцем. Несложно, правда?
Если же приходит желание облегчить себя более замысловатым образом, не стоит влезать на унитаз ногами. Изолировать себя, нижнего, от сиденья можно с помощью все той же туалетной бумаги, разложенной по его периметру. Промыть унитаз в этом конкретном моменте придется несколько раз, добиваясь прозрачности воды в чаше.
В том случае, когда некоторые следы вашей уникальности и после этого не исчезают со стенок, можно воспользоваться специальным ершиком, после чего хорошо бы воду еще раз слить.
Сделали? А теперь следует вымыть руки, размышляя о том, что ты совершил для тех, кто придет после тебя, все, что смог.
Ребята, это же ваш город!
Это город не только великих революций, во время которых не работает городская канализация.
В нем все больше и больше становится того, что называется туалетами.
Каждое кафе торопится обзавестись.
Все меньше становится неосвещенных подворотен, дворов и открытых подвалов.
А двери подъездов теперь спешат украсить себя кодовыми замками, подъезды – консьержками, а лифты теперь все чаще находятся рядом с теми же самыми консьержками, внимательно следящими за каждым встречным.
Я вам должен сообщить, что даже поэты, бродящие тут в основном по ночам, все реже посещают кусты индийской сирени.
А что делать? На этот город со всех сторон наступает культура. Она просто стремится сюда. Ее не остановить. Именно по этой причине он и стал недавно носить имя «культурной столицы».
Так что возникает положение. Оно теперь есть и у города, и у всех его жителей.
Пора соответствовать.
А недавно в одном туалете было вывешено такое объявление:
«Вне зависимости от результата слейте воду.
Если же результат превысил ваши ожидания, воспользуйтесь ершиком. Уборщица».
Видите, что происходит с уборщицами?
В селе Лезье-Сологубовка Ленинградской области есть кладбище немецких солдат.
Их там сорок тысяч лежат. Ухаживает за кладбищем православный священник.
Это правильно. Прах солдат должен быть захоронен.
Человеческие кости не должны лежать где попало.
Сколько еще их, и наших, и не наших, лежат где придется.
Солдат, выполняя приказ, на смерть идет. Без этого армии нет.
Зверства на войне были с обеих сторон. Об этом надо помнить всегда.
Но помнить без ненависти. Ненависть выжигает человека.
Она в атаке хороша, а в мирные дни прилична скорбь.
У меня воевали и отец, и дед. Когда я спрашивал своего отца о войне, он говорил: «Война – это грязь», – и больше ничего.
А на кладбище трава должна расти. Плотный зеленый газон.
Однажды я встречался с одним пожилым немцем в баре. Он говорил по-русски. Что-то он мне начал рассказывать, сейчас не помню, а я его перебил, сказал: «Прощаю Сталинград!» – и немец замолчал. Так и не проронил потом ни слова.
Глупый я тогда был, так что сейчас прошу у того немца прощение за ту свою грубость.
При чем здесь Сталинград? Человеческая психика не рассчитана на ужас, всякие бывают выверты.
Люди звереют, у них внутри все переворачивается.
А кто остается человеком на войне – тому низкий поклон.
Это великие люди. И все равно – немцы они или русские.
Многие же с тем багажом ненависти на всю жизнь остались. Такие люди-калеки.
На войне всякое бывает. И предатели на войне были.
Своих же выдавали, предавали, расстреливали.
Палачи. У них руки по локоть в крови. Вдохновенные убийцы.
Это чудовища. Война же рождает не только героев.
К солдатам они не относятся. Хорошо бы их не хоронить рядом.
Я встречался в Германии с Клаусом Фрицше. Он попал в плен в самом начале войны, а потом написал об этом книгу. Он до сих пор хорошо говорит по-русски. Он благодарен русским, спасавшим его в плену.
Люди людьми должны оставаться, несмотря ни на что.
Вот и мы научились хоронить своих врагов. Похороны же врагов прежде всего имеют отношение к собственной доблести. Молодец тот священник.
Я это не понимаю! Что это? Как это? Почему это?
Только саммит провели по энергобезопасности, с Московского проспекта всех вымели и люки канализационные по дороге заварили, а потом тетушку Ангелу вместе со всей остальной сворой долго уговаривали и везде возили, показывая, как у нас статуи блестят. И что теперь? Все коту в одно место? Потому что нам и рыбку хочется съесть, и на хвост не сесть?
А хвост, кстати, в последнее время ведет себя совершенно непотребно!
Это как у дерева и мха. Симбиоз. Все питают друг друга, но потом вдруг мох говорит дереву, что если и дальше так пойдет, то он дереву все соки, блин, перекроет. А мы-то почти в ВТО. Сами напросились: «Можно между вашими задницами и наша втиснется?» – на что нам: «Можно!» – и мы втиснулись, а теперь прилетает кол размером с Буратино, который долго, летая, раздумывает, а потом с очень сложным пируэтом он как тюкает нам в нашу только что втиснувшуюся задницу!
А эти ведут переговоры с теми почти девять часов. Вот это работа! Вот это да!
Я представляю себе, как если б я пришел к своему старпому Гаврилову и сказал бы ему, что у меня не получается нефть поставить в Германию, а пока я это говорил бы, старпом наливался бы дурной кровью, раздувался бы, как жаба, а потом бы как рявкнул: «Чего ты не можешь? Куда ты не можешь? Как ты не можешь? Почему ты яйца до сих пор жевал? Не можешь, иди на… (один мужской орган)! Кто там мешает? Что вы все время слюну сглатываете? Несете тут какую-то... (ерунду)! Бациллы вам на... (один мужской орган) мешают? Размножились они там? Им там жить позволили, так они вгрызаться начали? Так, что ли? Так? Смойте их себе! Мазью помажьте, если они человеческую речь не понимают, и чтоб завтра же они все там попередохли! б... (женщина, обманщица своего мужа)!
Эта ваша немецкая тетушка сейчас к Чавесу отправится! И он ей привезет! Нефть (куэфть)!
Они там всей Венесуэлой построятся в колонну по одному и принесут ей во рту через море, б… (женщина, обманщица своего мужа)!
Что вы тут трясетесь! Что вы мне по телевизору показываете на всю страну (куйню куйневую)! Что, б... (женщина, обманщица своего мужа), вам всем делать нечего? Не можете делать, сосите... (один мужской орган)! Понятно я выражаюсь? Или дополнительно объяснить, как надо себя вести в светлое Христово Воскресение! И я бы тут же все понял. Я бы отправился и удовлетворил бы тетушку Ангелу по самое это самое на несколько веков вперед!
И не только нефтью, б… (женщина, обманщица своего мужа)!
Чем я занят?
Я занят жизнью – беготней и стенаньями. Кроме того, я должен:
размышлять, собирая сведения, анекдоты и слухи, вплетать в них свои собственные истории, пестовать предания, отсеивать чепуху,
наносить визиты важным особам, отбиваться от особ неважных,
а еще – писать панегирики, пасквили и обследовать всякую всячину – документы, рукописи, письма, свитки, изучение которых поминутно требует справедливость.
Я хотел бы поговорить о соображениях частных и общественных.
Вот берется какое-то лицо, довольно узнаваемое, и у него – у лица – спрашивают: «Как вы относитесь к существующему положению? Какие у вас на сей счет соображения?» – и оно, то лицо, сейчас же раздувается от собственной значимости и начинает говорить: «Как ни желательна существующая форма управления для общественных объединений большого размера, она имеет множество всяких неудобств для объединений бесконечно малых, что служит, по моим наблюдениям, лишь источником беспорядка и неприятностей!» – «А, – говорят ему, – на ваш пронзительный взгляд, выродилась ли власть?» – «Власть? – оживляется он. – Конечно же, выродилась! Вот она выродилась и вот!» – после этих слов лицо утомляется и замирает.