Новые письма счастья - Быков Дмитрий Львович. Страница 18
Всего один указ, а сколько смысла. С такой страной мы точно всех побьем. Еще вчера мне было как-то кисло, а нынче ощущается подъем, и как-то сразу спорится работа, и чью-то руку хочется пожать, но не хватает важного чего-то.
Я восемь тыщ хочу!
Пошел рожать.
ХОТЯТ И МОГУТ
Цитатой года наш поэтический обозреватель счел высказывание Владимира Путина после беседы с Робертом Кочаряном. «Тему “бархатной революции” мы не обсуждали», – заметил президент России. И объяснил почему.
Поговорив немного с Кочаряном, наш президент заметил, не темня, на радость всем российским графоманам и будто бы нарочно для меня: «Армения – в едином с нами стане. Пускай враги ярятся без стыда – мы революций обсуждать не стали: вы Ленина читали, господа? Он замечал, что революций молот фигачит человеков, как котят, когда верхи как следует не могут, причем низы опять же не хотят. Совсем не в этой стадии Россия. Мы искупаем старые грехи. У нас низы хотят. Довольно сильно. И могут гармоничные верхи».
От этой идиллической картины я заторчал, как Даниэла Стил. Действительно, среди тупой рутины я это счастье как-то пропустил. В моей стране, в ее огромном теле едва струились тощие рубли; низы уже забыли, что хотели, верхи уже забыли, как могли... Не сеяли, не выплавляли стали, совокуплялись вяло и грешно, но органы обвисшие восстали, и поглядите, как оно пошло! Уже и старцев голодом не морят, и рейтинг, словно статуя, застыл... Уже верхи настолько мощно могут, что бледный Запад прикрывает тыл! И ломятся витрины магазинов, и молодежь не косит от кирзы... Разинув рты и лядвия раздвинув, лежат и стонут пылкие низы.
Поэт глядит, восторженно икая, на Родину, познавшую отца, но мнит, что ситуация такая не может продолжаться без конца. Чем чаще нас целуют, обнимают и на диванчик радостно мостят, тем нижние яснее понимают, что не совсем того они хотят! Тем чаще раздается гнусный гогот, тем чаще наблюдаем блеск слезы... Верхи все лучше могут, могут, могут – но все не то, чего хотят низы! Им требуется ласковое слово и более удобная кровать, им хочется чего-нибудь другого, они взывают: «А поцеловать?!» Потом им мало даже поцелуя, им хочется какой-то бутерброд... В недоуменье власть: «Какого черта еще тебе?!» – Безмолвствует народ. Родная власть! Не раз ты нас уложишь, ведь темперамент твой неукротим; не раз еще покажешь, как ты можешь, уверенная в том, что мы хотим. Люби еврея, русского, нанайца, крестьянина, погонщика скота...
Но все же иногда предохраняйся!
Иначе подступает тошнота.
КОНИ ПРИВЕРЕДЛИВЫЕ
Новогоднее обращение главного лабрадора страны
Друзья и товарищи! Братья и сестры! Свободные члены собачьей семьи, чьи зубы, на страх нарушителю, остры, а лапы, к отчаянью дичи, сильны! Сегодня, в полночном таинственном мраке, когда и природа смирна и тиха, позвольте поздравить вас с годом Собаки и с тем, что собака прошла на верха.
Сначала поздравим того, кто в дозоре. Таких в новогодие несколько сот. Всех тех, кто сейчас, супостатам на горе, в ночи пограничную службу несет. Лакнем же сначала за тех, что кромсают преступное горло в неравном бою; кому дрессировщики палку бросают (собака подохнет за палку свою!); за тех, от кого у преступника в жилах вся кровь леденеет и бегает зрак! За наших дозорных, за наших служилых, за наших надежных элитных собак!
Теперь об итогах прошедшего года. Двуногий – собаке опора и друг. Большая заслуга собачьего рода – затишье в стране и порядок вокруг. Все лучше живет однородная масса. У каждого в миске хватает костей, иным достается к обеду и мясо, и в этом – большая заслуга властей. Конуры, подстилки становятся краше (не зря же качается нефть из земли!). В истекшем году подопечные наши себя удивительно смирно вели. Сейчас, со статистикой свежей знакомясь (она, как всегда, у меня на виду), хочу подчеркнуть: мой домашний питомец отлично работал в минувшем году! Порою мешает ему проходимец, порой саботирует злой ротозей, но в целом скажу: мой домашний любимец – из самых надежных двуногих друзей! Люблю я побегать зеленою травкой, когда он гуляет со мной на лугу... А ты, оппозиция, лучше не тявкай. Вам, может, на цепь захотелось? Могу.
Конечно, у нас остаются проблемы. Не всем еще нравится доблестный труд. Хватает бездомных (их видели все мы). Досадно, что их иностранцы берут, купив на посулы безоблачной жизни. Границы открыты, но я бы – ни в жисть! Мне кажется, лучше замерзнуть в Отчизне, чем где-нибудь сладкую косточку грызть!
Я думаю, братцы, вдвойне безрассудно сказать, будто жизнь наша – лучше нельзя. С двуногими сложно. С двуногими трудно. Капризны бесшерстные наши друзья. Страдают от голода, ноют от жажды, им жарко на солнце и сыро в тени, за сутки их надо выгуливать дважды – но все-таки нас забавляют они! Не станем, товарищи, спорить о вкусе – но как-то приятно на слух и на глаз, когда они нежно скулят: «Уси-пуси!» и весело лают: «Апорт!» или «Фас!». И каждый – задумчивый житель окраин, начальник Кремля иль охранник тюрьмы – в гордыне себя называет «хозяин», не зная того, что хозяева – мы! Но эта проблема – из области вечных. Она к ним пристала, как мясо к кости. А тем, у кого еще нет подопечных, я все же советую их завести. Они развлекают, они забавляют, они доставляют нам «Педигри-пал», и с праздником все-таки нас поздравляют (а мой иногда меня даже купал).
Ну что ж, дорогие! Ночная природа – взгляните на жуковский мирный пейзаж! – затихла в предчувствии Нового года. И год, господа, не какой-то, а наш! Со всеми я мысленно чокаюсь миской и, скромную трапезу с вами деля, лакну за здоровье собаки российской и нежно повою на звезды Кремля!
РОДИТЬСЯ ВНОВЬ!
По опросам ВЦИОМа, четыре пятых наших соотечественников хотели бы родиться именно в России.
С утра я словно солнцем осиян. По данным любопытного ВЦИОМа, четыре пятых взрослых россиян желали бы опять родиться дома. Казалось бы, страна – сплошной изъян, а все хотят родиться в ней повторно! Пусть где-то много диких обезьян, и есть легализованное порно, и продается запросто трава, и обходить законы нету смысла, и даже есть гражданские права, с которыми у нас как будто кисло, – четыре пятых местных горожан предпочитают наши палестины (в отличие от скучных парижан – там патриотов меньше половины). И спрашивали, черти, не в глуши, опрашивали не провинциала, кому родные стены хороши, поскольку, кроме них, он видел мало; не кулика, который хвалит квас, поскольку никогда не нюхал колы, – нет! Питерцы! Москвички! Средний класс! Топ-менеджер! Дитя элитной школы! Окончили престижный институт, проводят уик-энды в Куршевеле – и все хотят опять родиться тут. Карякин бы сказал, что о... ели.
Я – не Карякин. Я скажу не так. Не мне кичиться гречне-вою кашей, но я в таком ответе вижу знак трезвеющей самооценки нашей. В окрестный сумрак взоры погрузи – и ты узришь ужасные картины: во Франции лютует Сарко-зи, по пригородам снова жгут машины; в Израиле – едва живой Шарон, что может лишь мечтать о прежней силе (на этот раз простил его Харон, но фундаменталисты не простили); по Турции гуляет птичий грипп – в Анталии, должно быть, очень мило... Звучит все это, как последний хрип над нами потешавшегося мира. Мы вам казались дикарями, да? Вы, так сказать, плевали в нашу рану? Теперь у вас такая же байда, и даже хуже, судя по Ирану. Вам предстоит теперь сизифов труд – грозить исламу, сдерживать заразу... Нет, мы хотим родиться только тут! Где было это все, и не по разу! Зато теперь – ни гриппа ни видать, ни новых войн. Ищите как хотите – в стране такая тишь и благодать, какую знают только в Антарктиде. Глядишь на Украину, например, где взбунтовалась избранная Рада, где в третий раз меняется премьер, и думаешь: а на фиг это надо?! Не стоит и смотреть на эту гнусь, на этот хипеш, шабашу подобный... Родившись здесь, я как бы остаюсь в утробе, только более удобной.