Некоторым образом драма - Конецкий Виктор Викторович. Страница 81

Розалинда (перестает жевать резинку и выплевывает жвачку на пол). До свиданья, товарищ!

Четаев (всему собранию). Я холост, денег много. Буду рад оказать любому из вас услугу, коли прижмет кого. Координаты будут… у… Василия Васильевича! (Подает ему визитную карточку.)

Фаддей Фаддеевич. Где нет ограды, там рас-хитится имение; а у кого нет жены, тот будет вздыхать, скитаясь; слышал такое, морской волк?

Четаев. Нет, не слышал. До встречи, дорогие соплеменники!

Фаддей Фаддеевич (в тоне декламации). Он будет ждать новой встречи с нами, как, некоторым образом, золотушные дети ждут свидания с бормашиной.

Мэри. Володя! Не уходи! Я падаю в уморок!

Четаев. Когда моряки уходят в океан, их положено провожать, а не падать в обморок.

Мэри. Я провожу вас до машины? Можно, кэптейн, о'кей?

Четаев. Буду счастлив.

Галина Викторовна (Башкирову). Безумно хочу спросить у этой вертихвостки, действительно в Англии кошкам дают противозачаточные таблетки? Академик Баранцев утверждает, что нет.

Башкиров. Я не буду с ним спорить, но ты, родная, просто могла спросить у меня. Дают. А на вертихвостку она, прости меня, не похожа.

Галина Викторовна. А все-таки у нее плечи квадратные.

Четаев и Мэри уходят. От сквозняка гаснут на пианино свечи. Пауза. И тьма. Слышно, как хлопает дверь парадной и стук каблучков Мэри.

Аркадий (зажигает свечи). Чего-то много здесь одиноких мужчин и женщин собралось.

Галина Викторовна. Мужчинам легче. Когда мужчина одинок, у него до поры до времени есть секс, наука или политика. Эта самая политика остается для вас превосходной игрушкой в виде газет, например, до смерти. А когда молодая женщина живет одна, у нее есть только секс, а потом – ничего.

Башкиров. Дорогая, не вещай так безапелляционно…

Галина Викторовна. Что ты знаешь про нас, женщин? Ни-че-го, милый! Помнишь, на даче я начала голой жарить котлеты?

Башкиров. Конечно, помню: не сразу такое забудешь.

Галина Викторовна. Да, это тебе безумно не понравилось!

Башкиров. Но, дорогая, кому такое может понравиться?

Галина Викторовна. А это я просто тебя тестировала. Видишь ли, наш век характеризуется развенчиванием целей, но совершенствованием средств их достижения.

Башкиров. Это ты от кого слышала?

Галина Викторовна. От профессора Баренцева. Точно не помню.

Мэри и Четаев на набережной у парапета. Вода очень высоко – на спусках остается две-три ступеньки. Ветер.

Мэри. О, когда я любила моряка, я и думать не могла отпустить его плавать! Я ночами молила бога, чтобы все моря пересохли! Проснусь и молю: «Боже, пусть все моря высохнут до дна!» И он не плавал, пока были деньги, работал всякую случайную работу. Потом уходил в долгий рейс – знаете, самые ценные сорта чая и сейчас везут в Лондон на дрянных деревянных судах. Вокруг Доброй Надежды или мыса Горн. Там хорошо платят – большой риск.

Четаев. И однажды он не вернулся?

Мэри. Да, сэр.

Четаев (спохватывается). Мэри, вы говорите по-русски абсолютно чисто!

Мэри. Когда захочу. Только с рестораном трудно.

Четаев. Да, с общепитом у нас не очень…

Мэри. Нет, я про другое, про вывески. Когда читаешь про себя, вечно получается: «ПЕСТОПАН».

Четаев. Ты начала гоняться на яхтах после того, как погиб муж?

Мэри. Да. Это хорошее лекарство от всего горького на свете.

Четаев. Знаю. И тоже плаваю на яхте, когда есть возможность. Но, конечно, совсем близко от базы – малый каботаж. А если участвую в гонке, то не бреюсь за сутки до старта. Такое глупое суеверие себе завел.

Мэри (отрешенно). Я тоже не бреюсь перед стартом.

Четаев. Видишь этих львов? Ну вот – львиные морды торчат из стенки дома? И на старинных дверях такие. Они в зубах кольца держат – ручки.

Мэри. И что дальше? Что вы этим хотите сказать?

Четаев. Ничего особенного не хочу сказать… Просто мне их жаль было в детстве. Что львы, ну, звери, из стенки вылезти никак не могут. Все хотелось их выковырнуть на свободу… Скоро вода хлынет на набережную.

Мэри. Я, наконец, вспомнила вас, сэр. Я вас во сне видела. Только вы были очень большого роста, такой просоленный, как рыбаки, в зюйдвестке, руки тяжелые, и я вас испугалась, а вы подходите – очень высокий, нависаете надо мной, обнимаете ручищами и утешаете: «Да это я, я – твоя кровинка, кровушка!..» Вот какой хороший сон видела! А вы не можете сегодня чуть опоздать, Володя?

Четаев. Говорят, русские ничего на свете не боятся, кроме начальства. Оно у меня серьезное.

Мэри. А если я прилечу… совсем, тоже будешь бояться начальства?

Четаев. Да. Теперь уж никуда не денешься. Я же профессиональный убийца, Машенька: с шестнадцати лет воевать учился. На меня уйму государственных денег потратили: нынче научить хорошо воевать дорого стоит. А я научился неплохо. И вот держу теперь над миром меч возмездия. Потому пока и войны нет. Прости, что красиво говорю. Но то потому, что судьба больше никогда не сведет нас.

Мэри. Этот меч потяжелее креста, да, Володя?… Сигареты забыла, у тебя нет?

Четаев. Подводники редко курят. Хочешь, наверх сбегаю? Машины еще не видно.

Мэри. Нет. Не уходи. Неужели мы так вот никогда больше и не увидим друг друга?

Четаев. Если хочешь правду, у меня первый раз от такой мысли сердце зашкаливает. Опять говорю красиво!

Мэри. Что ж… кто взялся за плуг и оглядывается, тот не пахарь… А я курю, потому что, когда в море на яхте совсем одна, бережешь каждое удовольствие.

Четаев. Ты веришь в бога?

Мэри. Нет… Спаси тебя Господь!

Четаев. Машина идет… Такое, как у нас с тобой… что это такое?

Мэри. Глупости. Теперь твоя очередь. Поцелуй меня на прощание…

В квартире Зайцева зажигается электричество. Возвращается Мэри.

Розалинда (дочери, по-французски). Ты уже никогда не будешь женой и матерью, дорогая. Только любовницей. Не надо было нам сюда приезжать. Выпей виски!

Мэри. Йес, мэм! (И тут только спохватывается, что переводила слова матери всему обществу, смеется, с горя или от неловкости машет рукой, выпивает виски, подсаживается к пианино, гасит ненужные уже свечи и ударяет по клавишам. Скорее всего это будет «Мы молодые хозяева страны…» или «Распрягайте, хлопцы, коней…»)

Маня (морщится, как от зубной боли). Господи! А рок вы можете?

Галина Викторовна (показывает Мане на магнитофон). Мы все можем!

Роскошная кухня. Берта Абрамовна и Фаддей Фаддеевич. Из глубин квартиры доносится вполне современная музыка.

Фаддей Фаддеевич (протягивая ноги и держась за сердце). Вот… извините, но вроде помираю… Однако хорошо так помирать: в артели, некоторым образом, в семейном кругу…

Берта Абрамовна. Ну, на покойника вы еще не похожи. Отвлекитесь… Хотите, про соседскую собаку вам расскажу? Такая замечательная дворняга у них и вдруг вчера пропала…

Фаддей Фаддеевич. Туда ей и дорога. Мещане! Мещане везде власть взяли. Миром, подлецы, командуют! Интеллигенцию сожрали, рабочим классом закусили, из крестьян кровь высосали! Сколько можно твердить да ахать? Коли так, то им и карты в руки! Умнее, значит, всех иных мещанин, более всего к веку подходит, ежели всех вокруг пальца обвел! Дурак, значит, интеллигент, идиот, значит, рабочий, болван, значит, крестьянин! Туда – в брюхо мещанину – ему и дорога! Пущай в его вонючем брюхе едут, пока он, мещанин, на какой исторической колдобине не споткнется, – тогда всех вас обратно отрыгнет, ежли, конечно, вы в его желудочном соке существовать приспособитесь. Верно я говорю, Берточка? Ах ты моя миленькая, угнетенная, в Биробиджан загнанная! Чего-то дистрофиков среди твоего народа на нечерноземных полях я пока не видел! По Госпланам больше угнетенные-то сидят и о своей оседлой черте слезы льют; по киностудиям бедолаги пропадом пропадают; на сочинских пляжах от солнца дохнут…