Собрание произведений в одном томе - Жванецкий Михаил Михайлович. Страница 119

Дом во дворе напротив содрогнулся от крика, в окне мелькнула женщина в белой разорванной рубахе. Седые космы, вытаращенные глаза… «А-а!!!» Посыпались кастрюли. Она вырывалась на лестницу: «Помогите!» Здоровенный старик оторвал перила и замахнулся. – «A-а! Сема, Изя! Что случилось? А-аа!» – «Ничего, тетя Роза. Это дворник бьет жену. Все в порядке. Он сам сердечник. Ему самому, бедному, вредно. Вот он, бедный, и затих, и перила прибивает».

Есть еще Одесса. Уже больше воображаемая, уже больше придуманная. Уже город, а не явление. Многие годы идет борьба за уравнивание этого города с другими. Многие годы разрушаются три столпа, на которых стояла она: искусство, медицина и флот. Вот и все в порядке. Нет личностей в искусстве, в медицине и на флоте. Никто снизу не беспокоит, можно спать спокойно. Положишь седую голову на подушку… Седина там тоже ранняя. Там тоже нелегко.

Чей был приказ сровнять этот город со всей землей, мы не знаем, но он выполнен. Теперь мы ловим словечко на улице. А у кого оно родится? Как может жить искусство без личности? Как могут лечить безликие, татуированные врачи? Как могут командовать судами бесцветные, запуганные капитаны? Могут, командуют, лечат, привозят и продают. И независимые, несломленные сбежали на Север. Посмотрим, чем закончится процесс, который уже закончился.

А жители ходят. А жители ищут продовольственные и промышленные товары. А жители проклинают приезжих, проклинают людей другой национальности, будучи сами какой-то национальности. Мгновенно собираются в одной точке, если им кажется, что там что-то дают, и мгновенно разбегаются, если точка пустая. Присутствие солнца и моря в их высказываниях имеется, но значительно, но неизмеримо меньше, чем раньше, и встретиться с ними не в рассказах, а в столовке все тяжелей и обидней, и это даже с учетом достижений государственного питания. Прощай, Одесса!

Ребята, тут где-то осуществлен монтаж седьмой гидротурбины и буровики Нефтеюганска вышли сверлом в баре Чарльза Питерса, городок Боумен, штат Техас… Часть нефти ударила у этого гада.

А комитет по борьбе с коррупцией создан в Эфиопии. Молодцы! Эфиопская общественность на стреме. Там обнаружилось поступление в торговый колледж не по баллам, а по блату, и берут взятки муниципалитетчики в счет 1996 года. И фельетонист местной вечерней газеты поклялся устранить отдельный недостаток и поклялся называть в Эфиопии черное черным, чего бы это ему ни стоило, утверждая, что если не называть вещи своими именами, то не найдешь ни вещей, ни имен. Он говорит, что нельзя назвать обман разрывом между словом и делом. А воров – несунами, а демагогию и бред всего лишь словом, не подкрепленным конкретными делами. В общем, этот тип в Эфиопии поклялся совместить названия с понятиями.

Чего это мы застряли в Эфиопии? Видимо, по ассоциации. Прошу вернуться, закрыть дверь и быть хозяином только своего положения, хотя нам это непривычно.

Еще тут худеют многие. Очень многие худеют. Привычка наедаться про запас – от неуверенности в непрерывном снабжении. Но я не из тех, кто худеет. Уж если тебе не повезло и ты встречаешь животом ветер, а лысиной светишь звездам, то смотри вокруг весело и интересно, ибо чаще, чем иногда, спортивность и стройность – от неполноценности и желания сделать карьеру телом и физической быстротой. Еще одно подражание Америке. Ну, вас будет любить (вернее, с вами будет рядом – они таких, как вы, не любят) такая же спортивная женщина. И у вас будут стройные и спортивные дети. И все это будет называться Кембридж или Итон. Здесь это так же неловко, как целовать руку женщине, – ни времени, ни оборудования, да и качество товаров еще очень низкое. Все говорят: одно кофе. И ты говори «одно», не выпирай.

Тем не менее загорелые, спортивные и одинокие – наслаждение. А на работе и в быту дай нашего молчаливого, диковатого, выпившего и закусившего, но чистого и в постиранном. Против худых я. Видели бы вы меня – получили бы удовольствие. Кругленький, лысенький, не дурак выпить, ни другое, ни третье. Нет, серьезно. Стал кайфовать у зеркала. Юношеские портреты вызывают море слез. Был вообще красавец. Цвет беж. Девушки стояли в очереди, чтоб погладить сверху по голове. А в руки не давался. Сам брал, но не давался. Так и не дался. Молодец… Лариса, счастье!..

Так насчет худых. Ну их к черту. Естественно, худым можно быть от изобилия. А в других условиях, то есть лучших, это требует особых забот – гантели, бег, чудовищное желание прожить дольше других, чтоб увидеть что-то другое. Это пахнет инакомыслием.

Гурман слово не наше, а тип наш. За столом он не торопится, ибо он на месте. Близоруко оглядит блюдо. Поправит луковичку, не отрывая глаз, заправит за галстук салфетку. Ножичком придвинет картошечку к мясцу. Расставит удобней горчичку, хрен, соль, перец. Чуть повернет блюдо мясцом к себе. Еще раз близко оглядит все и приступает. То есть приступает! Отрезает кусочек мясца… и, нет, не отправляет в рот, а оглядывает его, кончиком ножа поддевает немного горчички, накладывает на кусочек мяса, обмазывает все это пюре, кладет сверху кусочек соленого помидора и отправляет в рот. Теперь не отвлекайте… Задумавшись, но не думая… Ушло… Глоток «Негру де пуркар»… поправил салфетку, огляделся, провел языком изнутри.

Близоруко оглядел блюдо, легко отрезал маленький кусочек бифштекса, обмакнул в поджаристую кровь, покрыл горчичкой, соленым помидором, колечком лука, оглядел, отправил… из глаз покатилась луковичная слеза… Оглядел бокал с вином, отпил. Закончил блюдо, допил вино, вынул салфетку, достал из верхнего кармана зубочистку и стал ждать официанта или с кем-нибудь поговорить.

К вопросу о еде. Некоторые думают, что Гизелла Ципола – певица. А это специально приготовленная куропатка в сухариках. Есть медленно, отщипывая потихоньку, чтобы продлить пение.

Как говорит еще один умный писатель, рядом с нами живут люди на всех ступенях развития человека, и присутствие высокоразвитого индивида в более низкой должности не помогает низкоразвитому, а обижает его.

«Дайте мне личность!» – тут кто-то крикнул. Действительно, из чего складывается личность? Ну, во?первых, она не кричит: «Дайте!», она не стучит по столу: «Мне положено, так уж будьте добры!» Ибо, если говорить по-человечески, что значит – положено, не положено? Кому чего? Или этого всем? А этого кому? А если всем, то почему положено? Должно быть и так.

Дайте ему личность!.. Да, для общества личность – главное, для прогресса, для науки. А в жизни она невыносима. Женщина – терпи, если ученик – возись, сотрудник – выдерживай. Это что, во имя непонятного всеобщего прогресса? Кто ж ее терпит?! Судят ее. Судят и оправдывают, судят и освобождают по амнистии, судят и перебрасывают. Почувствовав всеобщее осуждение, личность забилась, заперлась и исчезла. Она причиняет горе не только себе, с чем бы смирилась, но и близким.

Оглядывая территорию с высоты птичьего полета, то есть четырехсот тридцати двух километров от пресловутого уровня моря, видя редкие стада сайгаков, мечущихся между размножающимися и разводящимися людьми, слышу крик: «Дайте мне личность!» и ответ планового органа: «Дайте мне народонаселение, а без личности протянем».

Когда голос личности стал вопиющим в пустыне, на сцену начали выходить полуавтоматы, издающие глупые приказы и думающие о себе. Почему человека не довести до такого состояния, чтоб он стал самим собой? Если мы уже заговорили о самостоятельности предприятий? Как же самостоятельное предприятие может состоять из несамостоятельных людей? «Я тебе не верю», – поет Алла Пугачева.

Мне иногда кажется, что борьбу за мир надо не только расширять, но и углублять. До самого низа, сюда, к нам. Где мир нам нужен, как воздух, где сервис, транспорт, торговля и быт ставят нас по обе стороны прилавка. Нету сил воевать. Давай мириться. Запасемся терпением и подойдем друг к другу. «Вас много – я одна». Действительно. Давай подумаем, как нас уменьшить: прибить или не рожать. Постоим и подумаем. «Не стойте, на всех не хватит». Толково, но не можем разойтись – непонятно все-таки, на ком кончится.